Между нами. На преодоление

26. Нарисовать все шапочки над «и»

Хочу знакомиться с твоим отягощенным анамнезом порционно...

Взглядом утыкаюсь в бабочку на его шее.

Выдыхай. Выдыхай. Выдыхай.

Черт-черт-черт, как же больно, несмотря на то что готова была услышать именно этот ответ.

Прежде чем я успеваю как-то отреагировать, Мирон подается вперед и настойчиво забирает у меня вещи.

Ну вот что он творит, а?

Мигом возвращаюсь в реальность, выходя из ступора. Рефлекторно дергаюсь, чтобы вернуть сумку, но тщетно, а следом летит зеркальный вопрос:

— А ты сама не в отношениях, Адель?

Хмурюсь, не понимая, о чем он. Что за дурацкие игры?!

— Нет, — ну очевидно же!

— Что ж, — приходит в движение его мощное тело, направляясь к крохотному багажнику, — значит, у меня отношения с женщиной, которая уверена, что у неё этих отношений нет. Предельно весело.

Туго соображаю, напряженно наблюдая за перемещениями Мира. Зачем мне эта информация?.. Я хочу домой, хочу уединиться и прощупать природу этой ноющей в груди рези.

— Садись, поедем выяснять, почему ты не в курсе, что в отношениях со мной, — Ольховский открывает передо мной дверцу и выжидающе выгибает бровь, будто напоминая: вариант быть закинутой на плечо всё ещё актуален, если что.

Не особо вслушиваюсь, потому как накрывает какой-то нетипичной паникой. С каждой секундой мне становится хуже. Это что-то на грани психического и физического. Сбой. Голова в тумане. Сердце отчего-то сжимается с тревожной тоской. Мозг очень неохотно проводит конвертацию сентенций на доступный усвоению уровень.

Сбежать от Мира — мое единственное на данный момент заветное желание, на котором я настолько сосредоточена, что смысл произнесенной им фразы прорывает морок в сознании с большим опозданием.

То есть — в отношениях с ним?

Это шутка такая?

— Когда в какой-то момент до меня дошло, что ты исчезла с мероприятия вместе с этим гондоном, я, блядь, вылетел оттуда и гнал по трассе со скоростью под двести, — раздраженно бросает Ольховский, — чтобы скорее добраться до тебя и не дать натворить глупостей. Думал, не успею перехватить. Доехал за полтора часа вместо положенных трех, собирая все возможные штрафы и риски. Не находишь, что в данных обстоятельствах я действительно заслуживаю этого чертового разговора?

Я замираю буквально на пару мгновений. Сначала в ужасе от озвученной скорости и сокращенного времени. Потом — от причин безрассудного поступка Мирона.

Ещё несколько секунд оголенного зрительного контакта, и я подчиняюсь. Просто шагаю к машине, аккуратно устраиваясь на предложенном месте.

И сама диву даюсь от этой сверхбыстрой перенастройки.

Сумасшедшие непредсказуемые реакции.

Я запуталась. И признаю′, что он прав — надо поговорить. Пусть я все ещё недостаточно трезво соображаю.

К сожалению, эти несчастные двадцать минут в пути не способствуют существенному улучшению моих мыслительных способностей. Едем молча и в напряжении, и я даже не решаюсь взглянуть на Мира. Волнение топит меня с головой, заставляя цепляться за черноту за окном машины.

Не смею уточнять, куда направляемся.

Когда останавливаемся перед высокими коваными воротами, из меня вырывается спазматический полувздох: всё, деваться некуда. Они автоматически разъезжаются. Тихое шуршание щебня под колесами вынуждает обратить внимание на территорию, на которой мы оказались. И я понимаю, что это строящийся дом, причем, до завершения процесса ещё далеко. Двор завален стройматериалами, мелкой техникой и соответствующими инструментами. А у постройки только-только возведены стены второго этажа.

Не дожидаясь Мира, сама выхожу, испытывая острую потребность глотнуть кислорода. Каблуки тут же вязнут в мелких камнях, тормозя движение. Холодный воздух атакует тело, выбивая легкую дрожь. Всё же следовало переодеться в теплое, опрометчиво было оставаться в вечернем образе.

Ольховский равняется со мной, крепко хватает за локоть и помогает добраться до дома. Отпирает дверь, после чего срабатывают сенсорные датчики, и помещение озаряется светом.

— Проходи, я сейчас, — он сворачивает в коридор, а я делаю шаги вперед.

Оглядываюсь. Это большая гостиная. Ещё полупустая, отчего в ней эхом отдается стук шагов. Из мебели здесь имеется только массивный стол и добротный диван, стоящий в паре метров от искусственного камина.

Судя по тому, что мне становится жарко, дом точно хорошо отапливается. Я снимаю манто, кладу его на спинку и присаживаюсь на мягкую обивку.

— Не пора ли нарисовать все шапочки над «и», Медная? — интересуется полушутливо Мирон, вернувшийся с двумя бокалами вина, один из которых протягивает мне. — Давай прояснять ситуацию. Толкай вопросы. Здесь нам точно не помешают.

Несмотря на тон, внешне мужчина очень даже серьезен. Он садится рядом на расстоянии вытянутой руки, и я очень благодарна за то, что физически меня не подавляет. Будь Мирон ближе, вряд ли бы я чувствовала себя комфортно.

Удерживая бокал в ладони, второй он резко распускает бабочку, отбрасывает её в сторону и расстегивает верхние пуговицы. От пиджака Мир избавился, видимо, где-то в кухне.

Эти манипуляции оказываются настолько неожиданно залипательными и... ажитирующими мои натянутые нервы, когда вижу оголившуюся грудную клетку мужчины, что выпаливаю без раздумий:

— Почему не говорил мне, кто ты на самом деле?

И жадно припадаю к алкоголю, практически прихлебывая, чтобы спрятать свою неловкость и стеснение.

— «На самом деле»? — повторяет, криво ухмыляясь. — И кто же я на самом деле?

— Ты понял, о чем я.

— Не очень. Во-первых, я никем другим не притворялся. Никогда. Во-вторых, разве у нас с тобой был хотя бы один полноценный разговор, чтобы что-нибудь друг о друге выяснить? И, в-третьих, что именно меняется от новости, что я владелец «Ольховского»?

Он чертовски прав по всем пунктам. Меня опаливает острым стыдом наряду с трепетом оттого, как проникновенно Мирон заглядывает в глаза в ожидании ответа. Но вместе с тем... в желудке успевает сформироваться отвратительный едкий ком, словно сочащийся кислотой недоверия, что подпитано словами Габила. И этот ком сейчас, когда я смотрю в стальную гладь взгляда напротив, прорезает живот болезненными спазмами.

Парадокс: будучи уверенной, что между нами ничего нет, я была спокойна и действительно ни на что не рассчитывала, а теперь, огорошенная тем, что у нас отношения, вдруг — боюсь всего.

Ощущение, что в кровь впрыснули что-то запрещенное, вызывающее тремор, когда медленно задаю вопрос:

— Что может вынудить обеспеченного человека жить в обычной квартире обычного района, ездить на обычной машине, вести обычную жизнь? Сегодняшний твой образ не вяжется с тем, что было раньше. Зачем это всё?

— Даже страшно спрашивать, как в твоем представлении должны жить обеспеченные люди. — Смеется эта сволочь. — Идём по порядку. Квартира — перевалочный пункт, брал её из-за расположения: как видишь, строю дом, за стройкой время от времени надо следить, а добираться оттуда всего около получаса. Почти черта города, лес, относительная тишина. Машина обычная? Я дико извиняюсь, она стоит раза в два дороже твоей однокомнатной студии. А если ты сравниваешь её с сегодняшним «Корветом», то, да, «Спортэйдж» попроще будет, однако удобнее и практичнее в повседневной жизни. Обычной, — протягивает с издевательской ноткой, — жизни, Адель. Тут уж повинен, не отрицаю — живу обычную жизнь. Давай следующий вопрос.

Мир так четко отбивает предыдущий, что на секунду теряюсь, но какой-то черный азарт берет верх над остальными эмоциями:

— Куда ты постоянно исчезаешь днями или неделями? — меняю положение, слегка облокачиваясь плечом о спинку дивана, и на этот раз делаю неспешный глоток.

— Ты удивишься, но обеспеченные люди вынуждены что-то предпринимать, чтобы оставаться обеспеченными, — ловит мой хмурый укоризненный взгляд, усмехаясь однобоко. — Работаю, Аделина, работаю. Помимо того, что активно участвую в жизни собственной фермы, последние полгода мудохался с коллаборацией «Фламинго». Как ты сегодня могла видеть, я стал партнером ресторана, к этому мы шли долго и нудно, разрабатывая концепцию, меню с использованием продуктов «Ольховского». Приходилось торчать в Москве периодами. Представь себе, даже фидлот организовал для них отдельный, чтобы оттуда в любой момент можно было подключиться прямой трансляцией и наблюдать, чем питается будущее мраморное мясо. Фишка с экопродуктами теперь ещё и подтверждается записями, клиенты очень любят такую показуху. Честность, прозрачность. Поехали дальше?

Я удивлена, что про свои семьи он ничего не упоминает.

— У тебя есть дочь?

— У меня две бывшие жены и двое действующих сыновей, — прыскаю с данного им определения. — Откуда мысли про дочь?

— Ты так ловко возился с моими волосами...

— Старший сын лет до шести носился с длинной шевелюрой, вечно умудрялся чем-нибудь заляпать волосы, я часто купал, сушил его. Пока он однажды не явился с жвачкой на башке. С тех пор стрижется исключительно по-пацански, а у меня всего лишь сохранился навык. Дочери у меня точно нет.

Его тон сам по себе — завуалированное неозвученное «к сожалению». Нежное и почти мечтательное. Отчего делаю вывод, что был бы рад маленькому чуду с длинными кудряшками. Это просто считывается на ментальном уровне.

С ума сойти! Такой здоровый брутальный мужик — и такое трогательно замалчиваемое потаенное желание...

— Дальше? — предлагает деловито Ольховский, допивая вино и откладывая бокал на пол.

Разглядываю его профиль, пока выуживает откуда-то сбоку пульт и включает камин. Бросаю короткий взгляд на языки заигравшего пламени. Огонь очень реалистичный.

Мы будто в стандартной сцене кино или книг: двое, вино, камин. Не хватает только медвежьей шкуры на полу и запаха сгораемых поленьев. Ну и, соответственно, секса в такой располагающей обстановке.

— Опасаюсь живого огня в помещениях, — произносит неожиданно тихо и бесцветно, внимательно вглядываясь в безопасное яркое огниво. — Мне было лет восемь, когда у нас сгорел дом из-за неисправной печи. Сгорел вместе с моим любимым котом. Для мальца такого возраста это слишком неизгладимое впечатление. Я поэтому даже не курю внутри, всегда выхожу на улицу. Страх так до конца и не отпустил. Хотя прошло больше тридцати пяти лет. Пережито многое... А психика всё равно хранит эти детские воспоминания свежими.

Сглатываю, подавленная внезапным откровением. Я женщина. А это значит, что во мне непроизвольно на первый план выходит щемящее сочувствие. К тому мальчику. Обнять, утешить, спрятать, защитить — одолевает шквал рефлекторных реакций.

И я тронута, что он делится чем-то до боли личным, не таясь и не тушуясь.

Мир, быть может, даже не осознает, насколько это важно. Я оттаиваю, мерзкий ком в желудке постепенно растворяется. Просыпается доверие.

Мне снова тепло с ним.

Наверное, впервые за весь прошедший день расслабляюсь по-настоящему. Не спешу прерывать приятное молчание между нами. Отставляю недопитое вино и вытягиваю уставшие ноги.

Ольховский отрывается от созерцания пламени и переводит взгляд на мои лодыжки.

Плотоядный. Потемневший. Предвкушающий.

Тут же подбираюсь, засмущавшись. В длинном наряде оголен ничтожный кусочек конечностей, но складывается впечатление, что лежу перед ним обнаженная. Беззащитная.

Мир останавливает отчаянную попытку закрыться от него, кладет ладони на икры под платьем и поднимает мои ноги, устраивая их у себя на бедрах. Я инерционно съезжаю слегка вниз. Вся мизансцена была бы уютной, если бы не вызывала необъятную дрожь. Сильные пальцы обрисовывают щиколотки. Затем медленно ползут вверх до самых колен, задирая подол...

— Ты не задаёшь мне вопросов, — выражаю протест.

Мужские руки, будто передумав, вновь спускаются вниз. Проторенной дорожкой. Поддевают задники туфель, сбрасывают их, высвобождая стопы. И проходятся по ним легкими массажными движениями.

Беззвучно выдыхаю от новых для себя ощущений.

— Я знаю достаточно.

— Собрал на меня досье?

— Зачем? — изумляется искренне, одаривая прямым испытующим взором. Господи, ну почему у него такие пленяющие глаза?.. — Всё, что меня интересует, я спрошу у тебя сам. Нет нужды вмешивать третьи лица в наше с тобой личное пространство…

— Ну и как можно быть в отношениях с человеком, которого не знаешь? — вот оно, мы наконец дошли до сути.

— В моем понимании отношения для того и существуют, чтобы люди, вступившие в них, постепенно узнавали друг друга. Или ты куда-то спешишь, тебе надо всё и сразу? Хочешь, соберу досье на себя и вручу тебе?.. Так будет интереснее? А я, наоборот, хочу знакомиться с твоим отягощенным анамнезом порционно.

— Мир… — шепчу укоризненно.

Страшно признаться, что я и понятия не имею, как это — быть в отношениях. Неудачный брак вообще не предполагал никаких отношений. Но я не могу и не хочу об этом говорить.

— Что же дальше? — вылетает из меня потерянно.

— Дальше… — голос его становится ниже, ладони же — вновь движутся вверх по моим ногам. — Если ты удовлетворена результатом допроса, и он окончен, я собираюсь воплотить фантазию, терзавшую меня весь чертов вечер в ресторане… Снять с тебя это платье. Частично — зубами. Зацеловать до смерти. И трахнуть по-человечески, без предшествующих этому процессу слез. С твоей стопроцентной вовлеченностью, отдачей. Предыдущие два опыта секса-утешения мне не зашли, Адель. Но это тоже… обсудим потом. Всё будет, Медная. Так всегда и происходит, когда двое нравятся друг другу. Медленно… Осторожно… Вживаясь…

А вот эти проникновенные обещания в конце — это точно о будущем наших отношений?.. Или…

Не успеваю додумать мысль. И обработать всю его речь…

Мирон резко сдергивает меня вниз, вынуждая распластаться спиной на диване, и опускается, атакуя губы.

Ага. Всё так: медленно, осторожно, вживаясь. Вино, оказывается, очень вкусное. Благородное. Терпкое. И нетипично сладкое. Только сейчас распробовала его, щедро одаренная настойчивым языком мужчины. Фейерверками на кончике собственного языка. Вспышками удовольствия в голове.

Обхватываю ладонями крепкую шею и неосознанно веду по ней ласковыми касаниями. Пальцы покалывает, когда смелею и накрываю ими бритый затылок.

Ольховский поощрительно подается назад, доверяясь мне в руки.

Поцелуй со вкусом моей капитуляции. Пожалуй, так. Я, наверное, боялась себе признаться, но быть с ним — это что-то глубинно необходимое. Мир мне нужен. Новая неопознанная потребность.

Как и вещал, пускает в ход зубы, стаскивая ими бретели с плеч, которые потом оглаживает, выцеловывает, клеймит мелкими укусами.

— У тебя самые женственные, трогательно хрупкие, самые красивые плечи, — дробит он моё дыхание чувственными словами. — Идеальные, Адель, просто идеальные…

Очерчивает руками изгибы тела, целенаправленно добираясь до бедер. Туда, где так и осталось задранное платье. Ныряет под него. Высекает во мне искры прикосновениями.

И губы… как он целует губы… До звезд под веками. До головокружения. До намечающегося обморока.

Гладит бедра… Вверх-вниз… Четким транзитом от колен до нижнего белья.

И внезапно останавливается. Отрывается от моего рта и смотрит в глаза с неподдельной растерянностью, одновременно что-то нащупывая — всё там же под тканью наряда.

Едва ли я понимаю, что происходит. Но Мир весьма озадачен, будто не может найти что-то очень важное.

— Это… что… колготки? — наконец, шепчет в потрясении.

И я захожусь безудержным смехом, осененная веселой догадкой…