Не открывайте глаза, профессор!

Глава 1

— Ну, ты и дура, Матильда!

Я сказала это себе раз десять. Когда ползком пробиралась мимо стоящих на стрёме привратников, категорически отказавшихся добровольно выпускать адептку Вэйд на вечернюю прогулку. Хотя ещё несколько дней назад они равнодушно махнули рукой в более позднее время при взгляде на моё умоляющее лицо — в тот раз мне взбрела в голову мысль отыскать не столь привередливую к срокам цветения акарию пятилистную… Сказала, когда угодила ногой в какую-то яму и чуть не вывихнула лодыжку. Когда проклятые кровососы — я про москитов, вампиры в Храме Наук не обучаются ввиду официальной вымершести — облепили каждый свободный клочок моего тела, присосавшись с энтузиазмом голодных младенцев к вожделенной мамкиной груди. Когда начался занудный холодный дождь. Когда стало понятно, что проклятущую эурканию златоцветную, ту самую, что в сушёном и измельчённом виде усиливает действия большинства целительских зелий, а цветёт исключительно в ночь болотника, приходящуюся на полнолуние — я не найду. По правде говоря, надежды изначально не должно было быть. Ладно бы дикий нехоженный лес, а то так — лесок в получасе пешей ходьбы от Виснейского Храма Наук, где мне выпало несчастье учиться целительскому ремеслу. Впрочем, лесок не такой уж и хилый, очень даже густой и обширный лес, просто все более-менее ценные растения в окрестностях Храма давно выкопаны или вытоптаны предприимчивыми адептами.

Даже странно, что я ни на кого не наткнулась. В обширной группе целителей моё место по успеваемости было почётным пятым. С конца, конечно же. Не верится, что никто из всей моей группы не слышал про эурканию, болотник и полнолуние.

Тогда почему…

Я почти с облегчением выдохнула, увидев маячивший впереди в полумраке тёмный силуэт. А вот и ещё один однокурсник, желающий попытать счастья и обеспечить себе золотую звезду на предстоящих испытаниях по отварному мастерству и пробравшийся мимо неуступчивой стражи. Впрочем, на звезду-то я и не рассчитывала. Сдать бы!

С моей проблемой… это действительно было проблемой. Ист, мой приятель-старшекурсник, обещал помочь и, конечно же, помог, но зелье, которое он добыл и притащил не далее как парой часов ранее, оказалось крайне дорогостоящим. Эуркания существенно снизила бы столь неподъёмную для нищей адептки-сироты стоимость.

Составлять целебные зелья нравилось мне с раннего детства. Стоило маленькой Матильде прошлёпать во двор бабушкиного деревенского дома, как вся местная живность — кошки, собаки, куры и козы — разбегались и забивались во все доступные дыры, потому что знали: сейчас Матильда начнёт экс-пе-ри-мен-ти-ро-вать! А кто будет пробовать результаты её впечатляющих экспериментов?! Бабушка не раз проходилась хворостиной по мягкому месту неугомонной внучки, козы бодались, кошки царапались, на щиколотке на всю жизнь остался шрам от укуса соседского пса Бублика, но Тильда не унывала. В пору беззаботной юности я поняла две вещи: у меня всегда есть под рукой подходящее тело для опытов — я сама, и я хронически несовершенна, улучшай — не хочу!

И я принялась «улучшать». Чудом не спалила ресницы, брови и волосы, не сожгла кожу, вытравляя веснушки, прыщики, неровности и волоски. Не иначе как божественное провидение уберегло глаза, когда я пыталась придать им томность и вообще поменять цвет радужек. И только одно зелье подействовало по полной программе.

Не так, как я хотела — но с эффектом, который трудно было не заметить… Зелье, призванное сделать мой от природы писклявый (на взгляд меня же трёхлетней давности) голосок более глубоким и бархатным. И я даже добилась желаемого, вот только с неприятным побочным эффектом: отныне — и на протяжении трёх уже лет — мой голос периодически пропадал, то на час, то на день, то на десяток дней, пропадал начисто или садился до омерзительной осиплости. Походы к целителям результата не принесли, впрочем, какие в нашей глухой деревне целители! А обращаться к преподавателям и признаваться в собственной дурости не хотелось. Так я и училась, периодически подставляемая обиженными голосовыми связками под преподавательский гнев в адрес злостной «симулянтки» — мне отвечать, а я сиплю, хриплю, а то и вовсе молчу, хватаясь за горло…

И вот теперь Ист отыскал мне зелье, возвращающее голос! Правда, с небольшим эффектом искажения — было очень забавно…

Силуэт то исчезал, то появлялся вдали, начисто игнорируя противный дождь и сгущающиеся сумерки. Я невольно ускорила шаг, пытаясь его нагнать, а между тем, пора было возвращаться. В темноте я только заблужусь и уж точно не найду ничего, кроме ещё пары сотен комариных укусов, ямок и прочих неприятных сюрпризов.

— Эй! — окликнула я пытателя-эрудита, в очередной раз порадовавшись вернувшейся возможности говорить внятно. — Эй, ты!

Фигура замедлилась, но почему-то не спешила обернуться. Я почти перешла на бег и остановилась, только когда между нами осталось не более трёх шагов.

— Тоже ничего не нашёл? Пора возвращаться, поздно уже, да и дождь. Пойдём вместе? Ты…

Он молчал. Отчего-то я вдруг пожалела о своих словах, о том, что вообще открыла рот. Еще до того, как обернулась загадочная фигура — высокая, плечистая, несомненно, принадлежавшая рослому юноше…

…не юноше. Взрослому мужчине.

Я узнала его, разумеется, проглотив оставшиеся невысказанными слова вместе с воздухом и слюной. Профессор Мортенгейн собственной персоной. У нашей группы он проводил всего лишь пару вводных лекционных занятий в самом начале обучения, его основная занятость приходилась на старшие курсы, начиная с четвёртого или пятого, но я запомнила это хищное властное лицо, резкий отрывистый голос, идеальную дисциплину на его занятиях. А кто бы в здравом уме посмел вслух возражать матёрому чистокровному дуплишу?

Оборотни встречались редко, даже такие, легальные, полностью контролирующие звериную сторону своей натуры, подчинившие её человеческой разумной воле. И хотя все понимали, что Вартайт Мортенгейн никогда не обернётся в стенах Храма Наук, что он безопасен, как спящий младенец, проверять на собственной шкуре границы его известной в нашей части Виснеи вспыльчивости никому не хотелось. Мы, конечно, в шутку называли себя самоубийцами и безумцами, поскольку покинули семьи на целых семь долгих лет, чтобы корпеть над зубодробительными учебниками, раскалёнными котлами, дурно пахнущими пробирками и распотрошёнными трупами, вместо того, чтобы пить ягодную прянку на праздниках да рожать детишек на радость маме с папой… но всерьёз злить настоящего дуплиша?! Увольте!

— Простите! — забормотала я, делая шаг назад. — Профессор, я обозналась! И заблудилась, ничего я тут не ищу! Я…

И в этот момент его тёмное злое лицо, будто глиняная маска, раскололось на несколько частей. Из осколков личины благопристойного почтенного преподавателя на меня яростно уставились отвратительно жёлтые звериные глаза. А потом раздался утробный рык, одежда моментально разлетелась лохмотьями, и что-то чёрное, мохнатое, огромное, бросилось на меня, сминая лапами, точно влажную землю.

Я не успела даже выдохнуть, куда уж там — отойти.

Маленький круглый переносной светильник выпал из моей руки и погас. Я рухнула в мягкую сырую листву, а надо мной склонилась жуткая вытянутая морда, в нос ударил совсем уж неожиданный запах скошенной травы. Но принюхиваться было некогда: я увидела волчьи зубы, белые, острые, совсем близко — и завизжала так, что будь поблизости хоть один стеклянный кувшин, он непременно лопнул бы.

Выхухоль небесная, как же повезло, что Ист притащил своё пойло именно сегодня, не спасусь, так хоть перед смертью поору вволю!

А в следующую секунду визг, пронзительный, оглушительный, повторился, самым абсурдным образом — откуда-то сверху, с неба. Света почти белой луны вполне хватало, чтобы разглядеть происходящее. Тяжелая мохнатая тварь, совсем недавно имевшая более чем человеческий облик, спрыгнула с меня, позволив еле живой адептке увидеть пикирующую с тёмного неба здоровенную крылатую тень, визжавшую, как обезумевшая кикимора. Тень кинулась на оборотня.

Орёл? Журавль?! Я не разбиралась в птицах, никогда никого крупнее индюка-то не видела…

Это точно был не индюк!

Молния разломила небо пополам — и мне показалось, что я сошла с ума, что мои глаза мне врут, потому что голова огромной птицы, пытавшейся вцепиться здоровенными когтями волку в морду, была человеческой. Длинные белые волосы, искажённое яростной гримасой лицо, на котором выделялся жуткий, крючковатый, но всё-таки нос, а не клюв… Гневный визг, от которого кружилась голова, перекрывал раскаты грома.

Наверное, я и в самом деле сошла с ума, потому что различила в крике и клёкоте:

— Моё, моё, моё!

Я потрясла головой, пытаясь прийти в себя. Платье промокло, ныла подвёрнутая при падении нога.

Нужно вставать!

Нужно бежать… Пальцы нащупали во влажной листве довольно крепкую толстую палку. Отлично, можно на неё опереться.

Что бы тут ни происходило, мне нужно вернуться в Храм наук, и чем быстрее, тем лучше. Там можно позвать кого-то на помощь профессору… Впрочем, Шэд с ним, профессором, сам разберётся. Главное, ноги унести подальше. Ладно, оборотень-дуплиш, потерявший контроль, это я ещё как-то могу понять. Но вот такая вот жуть?!

Кое-как поднявшись, я попятилась, ещё одна молния осветила неумолимо окутывающую лес ночь. Волк неожиданно уставился на меня, а воспользовавшаяся его отвлечением птица — мне было проще называть тварюгу так — с торжествующим клёкотом взмыла вверх, вытянула лапы с острыми изогнутыми когтями, явно целясь в лицо преображённому профессору, отчего-то застывшему с устремлённым в мою сторону жёлтым звериным взглядом.

Это не моё дело, надо бежать, пусть себе сражаются!

Но отчего-то я только крепче сжала палку. Тварь камнем спикировала сверху, волк увернулся от её когтей, но женщина-птица неожиданно отпрянула и… плюнула волку прямо в глаза. Птичья слюна оказалась густо-зелёной, меня замутило от отвращения. Волк завизжал, как щенок, которому наступили на хвост, замотал головой, завертелся на месте, а крылатая мерзость накинулась на него с утроенной силой, не по-птичьи ловко полосуя когтями дуплиша, точнее — одну из его задних лап.

Даже не успев задуматься, я бросилась вперёд со всей скоростью, которую смогла развить, замахнулась так, что заныли руки, и ударила птицу палкой прямо по человеческой голове, подвывая от ужаса, со всей силой, на которую была способна. Не ожидавшая нападения извне тварь отлетела и врезалась в ближайший ствол дерева.

Оцепенение спало с профессора. Он поднялся, подволакивая заднюю лапу, с яростным хриплым рыком прыгнул на птицу, повалил её передними лапами на землю и принялся трепать, не обращая внимания на омерзительный душеразрывающий визг, разлетающийся по всему лесу. Облако перьев взметнулось в воздух, однако чудище всё-таки умудрилось вырваться. На очередное нападение оно не решилась, взмыло в небо и полетело прочь, бесшумно хлопая карикатурно огромными крыльями. Я проследила за тем, как уменьшается чёрная точка и вытерла лоб. Дождь перестал, но меня била дрожь. Не без труда я разжала пальцы, всё ещё крепко вцепившиеся в палку.

— Это тянет на зачёт, профессор? — пробормотала я, вдруг вспомнив о том, что невменяемый Мортенгейн тоже находится где-то рядом и, даже раненый, представляет для меня не меньшую угрозу. Не знаю, что с ним случилось, но человекоптица отвлекла его от явной попытки сожрать случайно встреченную в ночном лесу студентку.

И что мешало профессору вернуться к прерванному занятию прямо сейчас? Так сказать, подкрепиться, восстановить силы…

Я поискала взглядом чёрного волка и обнаружила его неподвижным, беспомощно распластанным на земле. Проклиная всё на свете и прежде всего — собственную жалостливость, сделала шаг, другой — и опять вовсе не в направлении Храма Наук.

Надо вернуться в Храм, и — если уж ты такая небезразличная жалостливая дура, Матильда Вэйд, — позвать на помощь тех, кто реально может помочь.

…а если помощь не успеет?

Ну и какое мне до этого дело?!

…я целитель!

Начинающий, неопытный, третий курс, пятая с конца по успеваемости в группе!

Ощущение близкой раны, чужой боли, чужой крови жгло ладони, зудело в районе солнечного сплетения, требуя оказать помощь, помочь. Несмотря на целых два года обучения с хвостиком, я почти никогда не оказывалась рядом с реально больным, тяжело раненым человеком… пусть не человеком, а дуплишем, разумным живым существом. Практика с пациентами должна была начаться только через год, первые три курса нас учили теоретически, на мертвяках, куклах да друг на друге. Мы даже царапины друг другу наносили, но они ощущались совсем иначе, нежели пульсирующая болезненная рваная рана.

Я опустилась на колени на влажную листву, заставила разгореться маленькую светосферу над головой и увидела, что волка больше нет. Передо мной снова оказался человек. Сначала мне показалось, что он без сознания, но потом профессор открыл глаза — мутные, покрасневшие, с посеревшей роговицей. Кожа вокруг тоже покраснела и сморщилась. Похоже, слюна мерзкой птицы по составу была близка к кислоте.

— Да что ж такое-то! — пробормотала я вслух, пытаясь сосредоточиться и прогнать страх и оторопь. А ну как крылатая тварь вернётся?! — За что мне это?! Что я делать-то должна?!

— Успокойся.

От неожиданности я вздрогнула и дёрнулась, но крепкая сильная рука ловко ухватила меня за плечо.

— Ты же магичка? Адептка из Храма Наук, целительница, верно? — низкий мужской голос был куда сдержаннее моего. — Успокойся и соберись. У меня ожог роговиц, а для полного счастья порвана мышца на ноге. Тебе нужно запечатать раны.

— Чего?! — пискнула я. Отчего-то я перестала понимать даже самые простые слова.

— Ты что, не умеешь запечатывать раны? Первокурсница?

— Умею, — снова пискнула я и откашлялась. — Теоретически.

— Сможешь хотя бы частично восстановить разорванную мышцу? Я и сам могу, но выйдет дольше. В ночь болотника наша регенерация работает куда хуже. Блэш, как же не повезло!

— Не пробовала, — я сглотнула. — Но в целом, наверное… Ну…

— Неумехи безрукие, — проворчал временно ослепший и обездвиженный профессор и приподнялся. — Бездари и кретины, грызуны безмозглые! Чем быстрее начнёшь, тем больше шансов у меня сохранить глаза. Ну, приступай… Да что ж ты так трясёшься-то?! Не съем я тебя!

— Только что собирались! — огрызнулась я. Так или иначе, подыхать у меня на руках он явно не собирался, и я немного успокоилась.

— Сама виновата! — неожиданно рявкнул Мортенгейн. — Кто же шляется по лесу в ночь болотника?! Бездари с квадратной башкой! И ведь предупредили же охрану никого не выпускать, так нет, всё равно просочились…

— Сами вы тут шлялись, пёс учёный, — я попыталась подняться, но он безошибочно ухватил меня за руку.

— Ну-ка, постой! Только попробуй уйти! Первый курс? Или уже второй? Небось, потому и выбралась сюда, траву какую-нибудь чудодейную отыскать пыталась, идиотка! Запечатай мне рану, если протянуть, будет хуже. Действуй, ну!

— А я не обязана! — мстительно отозвалась я, неожиданно кровожадно обрадовавшись тому, что он меня не видит. — Диплома у меня нет, а потому попытка применять способности вне стен Храма будет караться немедленным отчислением. Отпустите меня!

— Если ты сейчас же не начнёшь меня лечить, — зашипел профессор, — тебя не то что отчислят, ты у меня до конца дней судна под впавшими в маразм гоблинами мыть будешь!

Я почувствовала, как больно впиваются в кожу уже не совсем человеческие ногти, и ойкнула. Вот только стихийного оборота мне тут не хватало…

— Знаешь, почему в ночь болотника лучше никому из таких, как ты, не встречаться с такими как я? — голос дуплиша, казалось, проникал в голову, в кровь, растекался под кожей. — Именно в эту ночь мы хуже всего контролируем звериную сторону своей натуры. Поэтому мы стараемся уходить подальше от сладко пахнущих людей, а люди — умные люди — держатся подальше от нас, от лесов и прочих тёмных укромных уголков. Лечи, кому говорю!

— А могли бы просто вежливо попросить. Или спасибо сказать, — я выдохнула — очень хотелось сбежать и оставить блохастого нахала валяться голышом со сломанной ногой. Но вырваться из когтистой хватки не представлялось возможным. — Ну, нет, так нет. Прекратите меня так сжимать, мне больно!

— Ты ещё не знаешь, что такое «больно»! — прорычал профессор. — Больно — это когда у тебя вместо глаз — кровавая каша, и кость торчит наружу! А ты узнаешь, если не приступишь! — по его лицу пробежала тень едва сдерживаемой трансформации, ломая человеческие черты. Я снова ойкнула.

— Да дайте же мне встать! — перекатилась на четвереньки. — Кстати, а эта тварь не вернётся? Не хотелось бы…

— Гарпия? Не думаю. Понятия не имею, откуда она вообще здесь взялась, их же ещё два столетия назад передушили, как цыплят. Ан, нет, остались ещё.

— Что она от вас хотела?

— Это моя ревнивая бывшая.

— Тогда зря я её ударила, она достойна лишь жалости и сочувствия.

— Заткнись уже и действуй!

Я потёрла озябшие руки и решила начать с глаз. Запечатать рану — что ж, примерное представление, как это делается, у меня имелось. Не дать распространиться инфекции, если она проникла в кровь, погрузить в стазис поражённые ткани, снять боль… Боль должна быть адова, хотя бы от поврежденного бедра, но он терпит. Дуплиш, не человек, повезло же им с регенерацией… Впрочем, люди не зависят от болотника, не теряют над собой контроль, не клацают клыками…

— Не так уж плохо, — ехидно подал голос Мортенгейн. — Для деревенской безрукой бабки, разумеется, а не для студентки Храма Наук. Что ж ты делала на лекциях? Дрыхла или ногти полировала?

Я оторвала от юбки кусок ткани — что уж теперь! — и завязала ему глаза, мстительно затянув импровизированную повязку чуть сильнее, чем надо.

— Это необязательно.

— Мне так приятнее, не видеть вашу гнусную стрёмную неблагодарную рожу. Где там у вас что порвано? Жаль, что не оторвано.

Он ухватил меня за руку и потянул к бедру, едва слышно застонав. Только сейчас я осознала, что он действительно совершенно голый, везде — и рефлекторно отдёрнула руку.

— Дура, не дёргайся, нужна ты мне!

— Ну да, я уже видела, что вы предпочитаете тех, кто в перьях, — кивнула я. С разорванной острыми когтями гарпии мышцей оказалось сложнее, требовались и сила, и умение направить её в нужное место, одновременно чётко представляя оказываемое воздействие. Я положила руки на голое бедро профессора, стараясь не смотреть выше. Целитель… сейчас Матильда Вэйд — бесполый целитель, а вовсе не неопытная девчонка. Касающаяся больного, а вовсе не обнажённого дуплиша, привлекательного, как заработная плата министра и вредного, как палёный самогон! Минут десять я продержалась на чистом упрямстве, потом голова закружилась. Ещё десять минут — и я почти упала на голую профессорскую грудь.

— Слабачка! — прокомментировал Мортенгейн. А вот его голос звучал куда бодрее.

— Я… сейчас… схожу за помощью… в Храм.

— Вот ещё, не надо никуда ходить. И кстати — разболтаешь кому, укорочу на язык, поняла?

— Вы вообще меня не найдёте, — пробормотала я, сглатывая. В руках и ногах нарастала противная слабость, на лбу выступил липкий холодный пот. Слишком большое перенапряжение… хвостатый словно пил мою энергию. К тому же действие восстанавливающего речь эликсира вот-вот должно было закончиться. — Вы же меня… не видели.

— Зато я запомнил твой запах.

Я стала заваливаться на спину, а он приподнялся и ухватил меня одной рукой.

— Твой запах… Дивный.

Совершенно неожиданно он ткнулся носом куда-то мне под мышку, я попыталась отодвинуться.

— Эй, вы чего?! Прекратите. Я…

— Ты маленькая сладкая дурочка с сильным даром донора. Проклятый болотник, — не переставая меня обнюхивать, прошептал профессор. — Таким, как ты, нельзя обучаться целительству, слишком многое ты отдаёшь. Это… потрясающе. А для тебя очень опасно. Тебе никто этого не говорил? Кругом кретины.

— Один вы умный, я уже поняла, — огрызнулась я. — Вам уже лучше, я так вижу. Доберетесь сами теперь, куда вам надо, раз помощь вам не нужна. Отпустите меня.

— Сейчас… отпущу.

Он наклонился ко мне и неожиданно лизнул шею. Горячо и влажно.

— Грэт Всемогущий, тебе действительно надо уходить.

— А я о чём! Не слюнявьте меня, ненормальный…

— Прямо сейчас. Уходи.

— Так отпустите меня! — взвыла я, опять почувствовав острые когти. — Да что же вы де… Ай!

Он прокусил моё предплечье, острая жгучая боль сменилась ледяным онемением почти мгновенно. Профессор облизнулся. Зарычал, обхватывая меня рукой за шею, притягивая к себе. Вторая рука дёрнула ворот платья, беспомощно треснула ткань, обнажая грудь.

— Не надо, профессор…