Не открывайте глаза, профессор!

Глава 8

Убежать было первым моим порывом, но ноги буквально подкосились, я застыла на месте.

— Как ты умудрилась замаскировать запах? — хриплый голос Мортенгейна проникал внутрь моего тела, моя ладонь непроизвольно сжала проклятую ручку, впрочем, не поворачивая её. — Я не чувствую тебя, но слышу. Это ты? Это же ты?!

Я молчала, но тело бунтовало. Однако я была сильнее… пока что.

— Не убегай, девочка. Нам есть, что обсудить.

Вот с этим я бы поспорила.

— Проклятая гарпия… даже регенерация дуплишей не может быстро справиться с её ядом. Мне жаль, что всё так вышло, девочка.

Нет, на этот бред я не куплюсь. «Жаль»!

— Чего ты хочешь, наказание моё? Извинений? Если бы я знал, что всё так случится, приковал бы себя к стене в подвале.

Так ещё не поздно!

— Я могу сейчас вышибить дверь одним ударом, ты не успеешь убежать, — лихорадочный шёпот больше возбуждал, нежели пугал, я прикусила язык. — Могу, но не буду… Не буду! Пока что я ещё держу себя в лапах. Не доводи меня, открой дверь сама, она не заперта. Я… я отойду к противоположной стене. И не подойду, пока ты сама меня не позовёшь. Я хочу услышать твой голос.

Боль в щеке и привкус крови в слюне отрезвили меня на мгновение. Заходить к нему?! Я не сумасшедшая!

— Открой дверь сама.

Вот я попала. Надо бежать…

…от обернувшегося дуплиша не сбежишь. Особенно когда в ногах противная слабость, а рука буквально прилипла к ручке, отказываясь от неё отрываться.

— Мы можем помочь друг другу, девочка. Заходи. Я тебя не трону, пока сама не попросишь…

По-про-шу?! Да он псих!

— Иди сюда.

Точно, псих. Думает, позовёт — и я прискачу?!

— Поговорим. Я тебя не трону. Я даже соглашусь на твои условия, если смогу. Даю слово. Дуплиши никогда не нарушают данного слова.

Мои условия? Что он имеет в виду? Ему действительно так хочется поговорить, ему действительно не всё равно, как я?

— Ты мне снилась, — вдруг сказал профессор. — Но твоего лица увидеть не удалось и во сне. Проклятый болотник! Ты не первая девственница, с которой я был, но почему-то я никак не могу выкинуть тебя из головы… я словно чувствую твоё состояние, может быть, от этого мне так паршиво. Не убегай.

Скотина похотливая. Состояние он моё чувствует!

— Иди сюда.

Пальцы дрогнули, ручка повернулась, словно сама собой. Дверь в аудиторию открылась.

В аудитории было темно, но странным образом видеть мне это не мешало, Мортенгейн действительно оказался у противоположного окна, шагах в десяти, к тому же — ко мне спиной. Его точёный чёрный силуэт показался мне угрожающим.

И совершенным.

— У меня подозрительно улучшилось зрение, — пробормотала я.

— Ничего удивительного, — тут же откликнулся профессор. — После ночи болотника, проведённой со мной, ты получила на какое-то время многие качества дуплишей — зрение, слух, обоняние. Раны будут затягиваться быстрее.

— А на сырое мясо не потянет? Нет? Ну, хоть что-то. Жаль, отношение ко мне останется прежним. Зачем эти игры в добровольность и сочувствие, профессор? Что вам мешает сейчас взять меня силой, как тогда, в лесу? — сказала я негромко. — Что вам мешает свернуть мне шею? Ну, не врите, какой в этом смысл, со мной можно быть честным.

— Тогда, в лесу, я был не в себе, — глухо отозвался он, не пытаясь повернуться ко мне. — Сейчас всё иначе. Я дуплиш, разумное духовное существо, а не животное. Я не насилую женщин.

Я криво ухмыльнулась.

— Хороший пёсик. Хочется расплакаться от умиления.

Он так явно скрипнул зубами, что я едва сдержала невольную улыбку.

— Ещё раз скажешь «пёсик», я тебя на суку повешу. Не обольщайся моим терпением, маленькая язва.

— Это я-то? Вот вы испортили мне всю жизнь, — сказала я, улыбка превратилась в оскал. — Всё ясно, какое вам дело до простой человечки, это же не дуплиш, так — создание второго сорта.

— Кто тебя просил соваться в лес ночью, в болотник? — его голос, будто отражая моё состояние, пропитался животным рыком. — В эту ночь мы теряем контроль над своей звериной сущностью!

— Откуда мне-то было это знать? К тому же, если бы не я, та тварь разорвала бы вас на куски! — возмутилась я, а потом резко выдохнула, чувствуя, что с ума сошла всё-таки я, а не он. Я смотрела на него, не в силах глаз отвести, отмечала каждую мелочь, вроде изгиба пряди тёмных волос или складки на пиджаке, и меня тянуло к нему. — Вы говорили о моих условиях, на которые якобы согласитесь… Они таковы. Я… я согласна быть с вами добровольно. Иногда. Встречаться будем только на нейтральной территории, например, в аудиториях, после занятий. Вы не будете пытаться узнать моё имя, мой курс и прочее. И, — я набрала побольше воздуха в грудь, потому что сказать то, что я собиралась, было архитрудно, стыдно до одури, — не кончайте в меня. Хочу, чтобы наши встречи ограничились одной лунной фазой и не имели последствий. Процессом наших… м-м-м… встреч буду управлять я, в противном случае добровольно ничего не будет, а ваше слово ничего не стоит. Раздевайтесь, профессор.

— Любопы-ы-ы-тное предложение, — медленно и насмешливо проговорил Мортенгейн. Побарабанил пальцами по стене. — Девушки мне ещё так свидания не назначали. На одну лунную фазу, говоришь? Нужна ты мне, — в мягко-томном голосе профессора вдруг отчётливо промелькнула звериная ярость. — Да, ты не дуплиш, ты никто и ничто. Безмозглая малолетняя дурочка, не вовремя попавшаяся под руку… Как тебя зовут?

— Вы можете пообещать, что не отчислите меня? Только не врите.

— Не могу. Работа в этом Храме наук полностью меня устраивает, а видеть постоянное напоминание собственной слабости…

— Ну, хотя бы честно. Как же остальные дуплиши справляются с ночью болотника?!

— Большинство находят себе пару к тому моменту, как вступают в период зрелости и подпадают под влияние Болотника.

— А вы? Гордый независимый одиночка?

— А мне не повезло. Что ж… Так ты хочешь, чтобы я разделся, так? Здесь и сейчас? Закрой дверь изнутри.

Он повернулся ко мне, одновременно расстёгивая рубашку. Моё обострившееся зрение позволяло мне видеть каждое его движение, неторопливо обнажавшееся красивое сильное тело, а внутри разгоралось пламя. Разгоралось, разрасталось, колотилось в накрепко запертые волей и разумом двери, требуя вырваться наружу.

— Быстрее, профессор, — хотелось бы, чтобы это прозвучало цинично, но скорее всего, вышло напыщенно и жалко. — Мне ещё нужно приготовиться к завтрашним семинарам. Не хотелось бы… терять много времени на эту чепуху.

— Чепуху?

Теперь он стоял передо мной, совершенно обнажённый, но уверенный в себе, стоял, как ни в чём не бывало. Я на его месте чувствовала бы себя униженной.

И сейчас мне хотелось его унизить — за всё его высокомерие, за оскорбительные слова, за его несокрушимую притягательность, за это навязанное мне влечение, и да — за сломанную жизнь. Я не собиралась расставаться с невинностью до законного брака.

Брак. Что толку думать об этом? Оборотни с людьми браки не заключают. Никогда, ни при каких условиях.

Я прикусила язык. Что-то не в ту сторону пошли твои мысли, Матильда. Какой ещё брак? Нужно закончить обучение, найти работу, заработать денег, обеспечить бабушку — вот о чём тебе нужно думать. Тогда как я…

Я сделала шаг, положила руку ему на грудь.

— Не двигайтесь, пока не разрешу.

— И не собирался, — съязвил Мортенгейн. Но всё-таки мне показалось, что он вздрогнул, когда я, осмелев, погладила его по груди. Гладкая кожа казалась горячей. Чувство внезапной власти над ним кружило голову не меньше, чем дикие вопли гарпии.