Не открывайте глаза, профессор!

Глава 17

Четверть часа я скрипела пером по бумаге, сумбурно и хаотично излагая всё, что знала. Вопросы были несложные… Но у меня в голове царил полный беспорядок, и последовательному изложению моих отрывистых знаний он никак не способствовал.

Мортенгейн вместе с остальной, уже изрядно притомившейся комиссией довольно равнодушно принимал ответ у зануды Мэлси, потом место отмучавшегося сокурсника занял высокий и тощий, как гвоздь, хмурый и занудный Дварил, а я то и дело отвлекалась, поглядывая на своего дуплиша. Вот почему-то о радости услышать Дварила он ничего не сказал, противный похотливый волчара!

Ладно, не будем о грустном. Скоро всё это закончится, и до увлечений Мортенгейна мне не будет никакого дела.

Надеюсь.

Я честно писала об изменении органов и тканей, о факторах, запускающих цепочку патологических изменений, думала, не стоит ли подробнее расписать о дистрофии печени — стоит, конечно, но, Шэд, я плохо помню, что там с печенью! — и всё равно украдкой смотрела, как Мортенгейн сдувает чёрную прядь, случайно упавшую на лицо, как он, забывшись, прикусывает перо, которое зачем-то вертел в руке, на повязку, к виду которой уже привыкла и которая совершенно его не портила. На пальцы профессора — тонкие и сильные. Я знала, как он может касаться меня ими…

Захотелось встать, схватить его за руку, выволочь прочь из аудитории. Признаться во всём — пусть выгоняет, с какой ещё целью он хотел узнать моё имя?!

Но зачем мне так делать?

Просто хотелось остаться с ним наедине на пару мгновений. Просто хотелось закончить с этими бесконечными прятками, недосказанностью, присутствием Агланы под моим именем на его лекциях…

А ведь я сама попросила её об этом! Инициатива наказуема, что уж там говорить.

Словно отзываясь на моё смятение, неожиданно заколыхались занавески, а в аудитории стало ощутимо темнее. Уловив движение, я невольно покосилась на окно — и увидела, как медленно, будто сама собой, приоткрывается оконная створка, будто кто-то толкает её снаружи.

Ветер?

Какой странный ветер, такой медлительный — и одновременно сильный…

Да какое мне дело до окон и ветра?! Не без усилия я перевела взгляд с Мортенгейна на старичка из министерства. Дварил явно путался в ответе, в его тихом монотонном и невыразительном бубнёже всё больше и больше становилось всяческих «э-э-э» и «ну-у-у», старичок неодобрительно покачивал своей двухцветной головой, то и дело что-то прихлёбывая из большой металлической фляги, а потом вдруг широко зевнул, прикрыл глаза, пожевал тонкими бледными губами, положил голову на сложенные руки — и засопел.

Мысленно я хихикнула. Время близилось к вечеру, было душно, аттестация продолжалась с самого утра, немудрено утомиться. Вот и седовласая преподавательница прикрыла глаза… Никто не смотрел на меня в этот момент, и я решилась. Медленно-медленно задрала подол платья, извлекая карманный толстенький справочник патологий. Аккуратно, стараясь совершать минимум движений и вовсе не издавать никаких звуков, положила книжечку на колени. Так… что там у нас с печенью в случае жировой дистрофии, будь она неладна?

Ага, ага, аг-га-а-а. Нарушается процесс окисления жирных кислот в гепатоцитах, в результате чего они начинают активно накапливать жир… Так и напишем.

— Матильда?!

Голос Мортенгейна буквально кольнул меня между лопаток. Шэд, будь оно всё неладно! Он же только что сидел в центре аттестационного стола…

Видеть мою шпаргалку профессор не мог. Неужели услышал подозрительный шелест страниц?!

В этот самый момент Двар замолчал, и вдруг в аудитории воцарилась полная, какая-то невероятно подавляющая тишина. Слышно было только, как сладко похрапывает министерский работник.

…и не только он.

Голова седовласой дамы с негромким глухим стуком упала на стол, блондинка пристроила голову на её плечо, болтливый душевед попытался улечься на плече Мортенгейна, не заметив его отсутствия. Я огляделась — Дварил и все остальные тринадцать моих однокурсников крепко спали. У темноволосой Линни изо полуоткрытого рта даже стекала ниточка слюны…

— Что происходит?!

Светильники, развешенные по стенам, медленно гасли, погружая аудиторию в полумрак. Вспомнилась детская колыбельная, которую очень любила мама, одновременно успокаивающая и пугающая, заставляющая маленькую Тильду зажмуриваться и вжиматься в подушку:

Тише, тише, гаснет свет,

Никого на свете нет,

Ты навечно в этом сне

С тишиной наедине…

— Все… спят, — я хотела развести руками, но в этом не было никакого смысла.

— Морфели, Шэд их побери. Они же боятся…

Голос Мортенгейна разнёсся по аудитории, я обернулась к нему в жалкой надежде на то, что уж он-то, несомненно, сейчас сам и объяснит, а что же тут происходит, но профессор вдруг пробормотал «Боятся, боятся…» — и опустился на колени, а потом и вовсе на пол, мягко, медленно, подложив под щёку ладонь.

— Профессор…

Преодолев замешательство, граничащее с подступающей паникой, я сползла со стула и легонько потрепала его по бедру. Потом очень даже с силой потрепала. Потом по плечу. Достала из внутреннего кармана ампулу с зельем для голоса, сделала глоток. Кажется, болтать с профессором Матильде Вэйд сегодня всё равно уже не придётся, а сипеть и хрипеть — радости маловато.

Мортенгейн спал, во всяком случае, дышал, и выражение его лица было вполне безмятежным — преумилительное в других обстоятельствах зрелище, если бы не ещё восемнадцать крепко спящих безо всякой видимой причины человек. Пожалуй, бежать пора, со всех ног — за помощью…

…приоткрытое окно внезапно захлопнулось с оглушительным стуком, словно находящийся в комнате невидимка с яростью хлопнул оконной рамой. До двери было с десяток шагов, а у меня чуть ли не ноги отнялись. Если бы только Мортенгейн находился в сознании!

Почему я-то не сплю?! Я опустилась на пол рядом с профессором — и он моментально обхватил меня рукой, притягивая к себе, но не проснулся, задышал ровнее и глубже. Испытывая острое желание пнуть его туфлей куда-нибудь в самое мягкое и чувствительное, я стала оглядываться и приглядываться. Так, уважаемые злодеи… кем бы вы ни были, вы победили, все спят, и я тоже сплю, что же дальше? Ну же, действуйте, проявите себя! Кто вы?

Несколько минут было тихо, ничего не происходило, насколько могла я судить. Потом мне показалось, что от волнения и напряжения у меня что-то случилось со зрением… я по-прежнему ничего нового не видела, но воздух чуть уплотнился… и двигался. Это выглядело так, будто в разных уголках аудитории одновременно слабо завращались самопроизвольно закрутившиеся и, увы, разумные смерчики. Если всматриваться до рези в глазах, можно было обнаружить, что у них есть узкий и острый хвостик с одной стороны и более широкая голова-воронка — с другой. Впрочем, сравнение со смерчами было не совсем верным, иллюзия вращения создавалась из-за движения воздуха. Скорее, это были парящие прозрачные черви.

Те самые «морфели»? Которые боятся… ах, что же ты так не вовремя отключился, мой дорогой профессор, ведь я же совершенно ничего в этом не понимаю! Кроме одного: надо бежать отсюда сломя голову и сверкая пятками. Вся эта ваша «экзотика», проще говоря, преследующая вас нечисть, к которой у меня сегодня отчего-то обнаружилась странная устойчивость, ничего хорошего ещё ни разу не хотела.

Я попыталась высвободиться из объятий спящего профессора — куда там! Он прижимал меня к себе так крепко, как тонущий хватался бы за единственную доску, явившуюся ему в пучине шторма и хаоса. А между тем материализовавшиеся, точнее, проявившиеся из воздуха «черви» вовсе не стояли — точнее, парили — на одном месте. Довольно шустро один из них подплыл, извиваясь всем своим прозрачным бесцветным телом, к «министерскому хрену» и — меня чуть наизнанку не вывернуло — буквально присосался к его седовласой лысеющей макушке. И тут же стал плотнее, налился не цветом даже — розоватым переливчатым сиянием.

Это что же, вот эта неведомая невидимая дрянь… она его жрёт, что ли?!

Я на мгновение представила, как одна из этих «пиявок» подплывает к нам с профессором, метя мне в лицо прозрачными зубами, снова безуспешно попыталась высвободиться от стальных мортенгейновых объятий, развернулась к нему и зашипела в лицо:

— А ну просыпайтесь! Немедленно!

— М-м-м… — пробормотал Мортенгейн, и хотя на его лице всё ещё была повязка, явно и не собирался открывать глаза.

— Просыпайтесь, кому говорю!

— Тш-ш-ш… — словно укладывая неугомонного ребёнка, продолжал что-то невнятное и умиротворяющее бубнить себе под нос профессор. — Тсс-с-с…

Видимо, сила дуплиша давала возможность сопротивляться мороку, но всё же её было ой как недостаточно.

А между тем один из червей уже подбирался к нам.

— Про-сы-пай-тесь! — я, уже не стараясь делать это незаметно, затрясла профессора, как молодой игривый пёс — тряпичную утку. — Чего боятся морфели, ну?! Чего они боятся?!

— Прекрати…те хулига… нить, — почти внятно произнёс профессор и попытался перевернуться на другой бок. Я навалилась на него всей своей хилой массой, чтобы удержать.

— Чего боятся морфели?!

— У-у-у, неугомонная… — Мортенгейн замахал руками, будто я была огромным назойливым комаром, а он — подвыпившим гулякой, мирно почивавшим в тёплой уютной луже у любимой таверны. — Вы так не заработаете… звезду… с такими… низкими знаниями!

— Это вне программы! — я уже не шипела — рычала. Ещё немного — начну скалиться и кусаться.

Кстати, а почему бы и нет?

Проклиная всё на свете, я потянулась к лицу вновь уплывающего в крепкий сон профессора и прикусила его за подбородок. Не удержавшись, прижалась к губам — и вцепилась зубами в нижнюю.

— Аманита, — шепнул Мортенгейн, всё ещё не приходя в себя, и это дурацкое имечко согрело меня, как меховое покрывало в зябкую виснейскую ночь. — Моя Аманита…

Твоя, твоя. Еще несколько дней, но всё же.

— Чего бояться морфели? — прошептала я в ответ, всерьёз испугавшись, как бы Мортенгейн — даром, что скорее спящий, чем бодрствующий! — ни попытался бы продолжить излюбленное занятие по развращению свой неудачливой адептки. А я бы ни согласилась, наплевав на все опасности и вообще на восемнадцать спящих, но всё-таки свидетелей.

— Морфели — духи ночи. Разумеется, они боятся света, дурочка…

В этот момент застывший перед нами «червь» колыхнулся и двинулся к Мортенгейну, выбрав его как предпочтительную жертву. Я мысленно взвизгнула и попыталась ударить странное существо — если его вообще можно было считать таковым.

Рука прошла сквозь морфеля, не ощутив преграды. Да что за выхухоль небесная…

Профессор забормотал что-то во сне, стараясь прижаться щекой к моей лодыжке. Не желая смотреть, как какая-то омерзительная гадость высасывает из Мортенгейна последние мозги — или что она там с ним делает?! — я подбежала к окну и распахнула занавески.

…так себе спасительная мера. Луна, хоть и решительно встала на путь, ведущий к полнолунию — и, соответственно, дню моего освобождения, светила невыразительно и тускло, да и вообще пренебрегала своими обязанностями где-то за тучей. Свет фонарей, освещавших территорию вокруг корпусов храма науки, до нашего окна и вовсе не доходил.

Конечно, надо было выбежать из аудитории… Смогу ли я оторвать светильники, освещавшие коридор? Вряд ли, они же прикреплены под самым потолком!

Я видела мерцающие, фосфорицирующие тела тварей, поглощавших жизненную энергию находящихся вокруг людей. Если бы не Мортенгейн, давно бы уже неслась прочь отсюда с визгом. Но оставить его… тут, одного?!

А кроме того, как бы ни глупо это звучало, я не хотела подставлять Мортенгейна с его тайнами, в которые я невольно оказалась замешана. Не хотела ни оставлять, ни подставлять.

Где же взять свет?!

Я гневно тряхнула волосами. Вспомнилось вдруг, как Кэрри Луис, толстенький мальчик, живущий по соседству с бабушкиным домом, дразнил меня в детстве, хватая за косу и резко отдёргивая руку с криком «обжёгся!»

Жаль, что огненный цвет волос — одно название, никакого реально света или огня они дать не могут.

…они не могут, а огонь, настоящий огонь — может, конечно же! Вот только где его взять?! Развести костёр посреди аудитории в кратчайший срок никак не выйдет:

Секундочку, но я же целитель в Храме Науки. Здесь мы занимаемся зельеделанием, здесь почти в каждой аудитории, и в этой в том числе, имеются стеллажи со всякой посудиной, а кое-где и с некоторым базовым набором ингредиентов. Правда, не настолько же преподаватели безумны, чтобы оставлять спирт на виду у студентов!

Я пробежалась вдоль стеклянных стеллажей, расставленных вдоль стен — в некоторых из них действительно что-то было, но полумрак не позволял понять, что именно, к тому же стеллажи были заперты. А, была не была! Я обернула кулак юбкой и разбила стеклянную стенку, на удивление — без особого труда, даже не поранившись. Одну, другую, третью…

Впрочем, сие отвратительное действо результата не принесло: я бегло просматривала содержимое многочисленных колбочек и пробирочек под слабеньким лучиком наконец-то милостиво выступившего из-за тучи светила, но спирта не было! Даже серная кислота была, но не спирт.

Выпили весь, что ли, выхухоль небесная… Придётся всё же бежать за подмогой.

Злая донельзя, я подошла к преподавательскому столу и схватила флягу министерского контролёра, сделала глоток, ожидая чай или воду, какой-нибудь тонизирующий морс, на худой конец. И закашлялась так, что слёзы выступили на глазах, горло словно обожгло пламенем. Уважительно покосилась на мирно посапывающего старичка с присосавшимся морфелем на макушке — ну, даёт дедок, принести флягу со спиртом на храмовую аттестацию?!

Ни стыда, ни совести… ни лучины, ни свечки.

Впрочем, совсем уж неучем я не была. Концентрированная серная кислота, порошок перманганата калия — вот вам и самовозгорание спирта. Конечно, без магического воздействия устойчивое и мощное пламя мне не получить… будем надеяться, моих слабых силёнок хватит, чтобы вспыхнуло прилично, но не взорвалось. Я отыскала колбу с толстыми стенками, бахнула туда весь недопитый спирт — Грэт Всемогущий, удача-таки на моей стороне, дедуся мог и не оказаться любителем крепких напитков! Спирт в кислоту или наоборот…? Да какая разница!

Под магическим усилением реакция сработала на совесть — оранжевое пламя бахнуло чуть ли не до потолка, и — вот уж чего я никак не ожидала — бойко вспыхнули занавески.

Да будет свет…

Морфелей смело волной, всех, разом. Несмотря на то, что аудитория наполнилась запахом гари, я вдохнула полной грудью и буквально рухнула на колени перед всё ещё спящим профессором.

— М-м-м… — замычал он и снова обхватил рукой мою лодыжку. — Аманита…

— Я сдала экзамен, профессор, — хмыкнула я, стараясь, чтобы зубы стучали не так уж сильно. — Пора вставать, хватит дрыхнуть.

— Д-давайте зач-чётку! — пробубнил Мортенгейн и даже руку вытянул. — У вас такая прекрасная… зв-звезда. Ваша звезда… моя любимая!

— Распишитесь, — помедлив, сказала я, чувствуя, как сердце уходит куда-то в пятки. Достала лафийскую бумажку Истая, схватила с ближайшего учебного стола перо. Наклонилась, сунула сонно-пьяному профессору перо в руку, изо всех сил приподняла его, чтобы подписывать было удобнее. — Звезда уже стоит, нужна ваша подпись, профессор.

Вот так-то…

А дальше что?

Неожиданно в дверь постучали, настойчиво, тревожно. То ли прошли все временные сроки, то ли мой маленький пожар — кстати, вон уже и карниз занялся огнём — кто-то заметил с улицы.

Не хочется мне ни с кем объясняться, а единственному бодрствующему человеку волей-неволей придётся это делать. Объясняться, а потом и оправдываться… Ну уж нет.

Я вырвала ногу из цепких пальцев Мортенгейна, подскочила к своему столу, швырнула книжечку со шпаргалками в ближайшую мусорную корзину и опустила голову на конспекты. С закрытыми глазами и безумствующей сердечной мышцей слушала, как кто-то буквально ворвался в комнату, раздались чьи-то голоса, крики, зажегся, наконец, свет, нас стали тормошить, предлагать помощь, воздействовать целительской магией, брызгать водой… Изображая точно такую же спящую и одурманенную, как и все остальные, я позволила себя «разбудить», на все вопросы щурилась, мотала головой и надсадно кашляла, поэтому долго мучить меня не стали — отправили к себе в комнату, отсыпаться.

Если бы не Аглана, вернувшаяся одновременно со мной из библиотеки, я бы спала со светом…

Боги тёмного горизонта, после таких встреч немудрено заработать бессонницу!

На следующий день меня вызвали в алтарат, и миловидная пухленькая помощница ректора, хлопая ресницами, сообщила, что мой письменный ответ, оставшийся на столе, был проверен и удовлетворил всех членов комиссии, так что аттестация пройдена мной, буквально на уровне золотой звезды. В честь этого знаменательного события мне, как и другим адептам, продемонстрировавшим глубокие знания, вручается Золотой пригласительный билет на поощрительный Бал Падающих Звёзд.

Слегка подивившись несколько противоречащему названию мероприятия, билет я взяла. Глянула на дату грядущего праздника — и закусила губу. Через два дня.

Через два дня как раз будет полнолуние, знаменующее конец лунного цикла, прошедшего с ночи Болотника, после чего мы с Мортенгейном будем свободны друг от друга.

Вопреки ожиданию, никакой радости это осознание мне не доставило. Более того, я твёрдо знала, что сегодня же вечером найду профессора, где бы он ни оказался. Чтобы узнать, как он себя чувствует.

Чтобы попрощаться.

Чтобы провести эту ночь с ним вместе.