Не открывайте глаза, профессор!

Глава 18

— Доброй ночи, профессор.

Я прислонилась к двери, наблюдая, как Вартайт Мортенгейн медленно встаёт с преподавательского стола, на котором почти сидел, делает шаг ко мне — и останавливается, безуспешно втягивая ноздрями воздух.

Засиделся от сегодня за работой… Меня ждал?

Мне и хотелось в это верить, и одновременно я понимала, насколько это маловероятно.

— Итак, ты продолжаешь издеваться, Аманита.

— Что вы имеете в виду?

Он раздражённо дёрнул плечами.

— Сама всё понимаешь.

— Да не особо.

Мы стояли друг напротив друга, я смотрела на него, а он… просто стоял. Красивый, раздражённый, настоящий щёголь-аристократ. Дуплиш.

Я ему не ровня.

— Ты была там? Или мне всё приснилось?

— Где? — округлила я глаза. Мортенгейн махнул рукой.

— Неважно.

— Не хотите — не говорите. Но мне приятно, что я вам снюсь, — хмыкнула я. — Хоть вы и называете это издевательством.

— Где ты добыла нейтрализатор? Подозреваю, из-за него морфели тебя и не тронули, моя милая лгунишка. Они, в сущности, очень примитивные существа. Ориентируются на запах, других чувств у них нет.

— О чём это вы?

— Где ты взяла нейтрализатор?

— Купила в лавке на углу. Там, где продаются леденцовые индюшки и прочая чепуха.

— Не смешно.

— Нет никакого нейтрализатора, вам показалось. Просто хорошенько помылась.

Мортенгейн рыкнул, но тут же успокоился, хотя спокойствие это было явно наносным.

— Чем ты занимаешься всё то время, что проводишь без меня? Как тебя зовут? Какого цвета твои волосы?

— Живу… учусь. Зачем вам моё имя? Мы же договорились не обсуждать это. Времени остаётся всё меньше, буквально на донышке. Скоро этот морок пройдёт, и мы вернёмся к нормальной обычной жизни. Ведь так?

«И вы тратите время на разговоры»

— Обслуживающий персонал Храма? Откуда ты взялась?

Этак он и до мысли о вольнослушателях дойдёт…

— Вы любопытны, как девчонка, профессор.

— Как ты выглядишь? У тебя есть веснушки на носу? Родинки?

— Ничего особенного во мне нет. Бледная поганка, вы были совершенно правы.

— Врёшь.

— Вру, немного. Но в ночь болотника не выбирают, красивая или не очень, разве не так, профессор? Идите ко мне. Вы же слышали, как щёлкнул замок… Ждём ли мы сегодня очередных гостей? Я взяла с собой кочергу. Вон, в углу стоит.

Он не ответил и стремительно преодолел разделявшее нас расстояние. Ткнулся носом мне в шею, втянул ноздрями воздух.

— Скоро будет ночь падающих звёзд, праздник такой, для успевающих студентов… ну, наверное, ты знаешь, — Мортенгейн вдруг извлёк из кармана прямоугольник плотной глянцевой бумаги, точно такой же, что принесли мне утром, с золотым оттиском, втолкнул в ладонь. — Приходи. Боги тёмного горизонта… Я хочу чувствовать твой настоящий запах. Его отсутствие… сводит меня с ума. Когда я тебя не касаюсь, мне кажется, что ты исчезаешь.

— С чего это вдруг такая щедрость? — вздохнула я, думая о том, что по справедливости одно из двух приглашений стоило отдать Аглане… Но как же не хотелось!

— Вдруг я узнаю тебя среди других.

— Могу топать и пыхтеть, — я сунула приглашение в карман, едва не ляпнув «спасибо, у меня уже есть». — А чего ещё вы хотите, профессор?

— Вернуть зрение и увидеть тебя.

— Это бы вас не спасло. Я просто приказала бы вам не открывать глаза. Не открывайте глаза, профессор…

Его губы скользнули по моей скуле к подбородку. Проложили дорожку к вороту платья. Руки торопливо расстёгивали пуговицы на спине. Ладони смяли мою обнажившуюся грудь, а потом принялись кружить вокруг, язык коснулся соска.

Мортенгейн усадил меня на учебную парту. Недовольно рыкнул, сдвинув единым движением две парты вместе. Влечение пройдёт… оно непременно пройдёт, но память-то останется. Каждый раз, заходя в эту аудиторию, я буду вспоминать всё, что мы делали здесь. Его губы, втягивающие затвердевшие вершинки груди, жадные руки, властные прикосновения и эту сводящую с ума исполнительность. Сегодня Мортенгейн смог обуздать свою жадность и похоть, он был нетороплив, не пропуская ничего. Небрежно кинул на пол свою рубашку, жилет, а моё платье сложил с тщательностью опытной горничной. Я потянулась к нему губами, но профессор меня опередил. Опустился на колени.

Я смотрела на его тёмную макушку сверху вниз. Колючая щека, подбородок — кажется, он не брился с аттестации — кольнули внутреннюю поверхность бедра.

— Вам это нравится, профессор? — прошептала я, выгибаясь дугой. Хотелось завыть по-волчьи на блёклую дольку тающей луны. Его язык прошёлся между влажных складочек, задержался на горошине клитора. Я вцепилась ему в плечи, чувствуя непривычные нежные настойчивые касания, от которых низ живота содрогался мягкими сладкими судорогами. Застонала, когда упругие губы втянули чувствительную плоть.

Это было другое удовольствие, не менее сильное, но более… глубокое.

— Твой вкус? — профессор снова потёрся щекой о моё бедро, выпрямился, и я обхватила его за плечи. — Да, нравится, бесстыжая девчонка. В отличие от запаха, его не скроешь.

— Осталось… не так уж долго… — я захлебнулась словами — Мортенгейн еще шире развёл мои ноги в стороны, лёг на меня, опрокидывая на парту, толкнулся внутрь, и я укусила его за шею.

Он это любил…

А я любила, когда он двигался так быстро и даже немного резко, почти безжалостно, когда урчал мне что-то на ухо, словно огромный кот. Мортенгейн вытянул откуда-то стёганое одеяло («а вы сегодня подготовились, профессор!»), подложил мне под спину. Его желание и моё смешивались в одну бурную горную реку, уносящую прочь от сожалений о случившемся… от сожалений о несбыточном.

— Не пойду я, пожалуй, на этот ваш бал, — сказала я, глядя в потолок. Потолок слегка покачивался, но причины этого явления явно заключались не в очередных загадочных тварях, двигающих корпус Храма наук, а исключительно в моей усталости.

Умотал, хвостатый…

Мы с профессорах лежали на полу всё в той же аудитории на двух или даже трёх стёганых покрывалах. Луна, с крохотной щербинкой на боку, заглядывала в окно, ночь явно приближалась к середине. Завтра меня можно будет вычислить просто по критическому уровню зевания. Мортенгейн никуда не торопился, экзотические убивцы не появлялись, и несмотря ни на что…

Несмотря ни на что, мне было хорошо.

— Это ещё почему? — Мортенгейн приподнялся на локте. Погладил меня по лбу, по линии роста волос, провёл пальцами по кончикам ресниц, по переносице. Словно запоминал. Словно прощался.

…он тоже понимал, что мы с ним прощаемся?

Отвечать ему мне не хотелось.

— А, тебе же наверняка нечего надеть, — хмыкнул профессор. — Это не проблема. Я могу дать тебе денег, девочка. И если скажешь фамилию и курс — дам ещё и официальный отгул на целый день, чтобы ты съездила в Виснею, прошлась по торговым лавкам… Нет, лучше я сам тебя свожу.

— Не нужно мне ваших денег! — разозлилась я. — Я вам не содержанка!

— Ничего особенного в этом нет, дурочка, — я оттолкнула настырную профессорскую руку и отвернулась. — Я хотел бы сделать тебе приятное, только и всего. Девочки любят наряжаться. Ты заслужила…

Вот это он вообще зря сказал!

— Невесту свою облагодетельствуйте, только не забудьте уточнить у мамочки, как её зовут и как она выглядит, — выпалила я. — Похоже, у вас со всеми женщинами проблемы такого рода. Не нужно мне платье.

— Не преувеличивай. Просто ты ещё очень неопытна в отношениях… Получать подарки от своего мужчины — естественно.

— Вы не мой мужчина!

— Если дело не в платье, то в чём же? — Мортенгейн ловко ушёл от щекотливой и, вероятно, неприятной для нас обоих темы. — У тебя будут женские дни?

— Фу, — сердито сказала я. — Мы, конечно, целители, но имейте совесть, профессор. Ну вы и… Не будут. То есть, будут, обязаны быть, но не послезавтра…

А когда, кстати? Раньше меня не волновали подсчёты, но теперь… Будь проклят этот дуплиш и наша расовая совместимость — тоже!

— Я не умею танцевать, — мрачно призналась я. Мортенгейн тихонько фыркнул куда-то мне в шею.

— Это такая мелочь!

— А что мне там, на Балу, прийти и у стеночки стоять? Максимум, что я могу — падать. Вместе со звёздами.

— А почему ты отлынивала от занятий танцами в детстве? — строго вопросил профессор. Я засмеялась.

— Мы с вами явно из разных миров. В моей семье не было денег на подобные увлечения, да и с кем у нас там было танцевать, с козами?!

Сказала — и замолчала.

— Продолжай-продолжай, — коварно подбодрил меня профессор. Потёрся щекой о моё плечо. — И в какой же это деревеньке мерзкие мелкокопытные отказывались танцевать с моей, — он довольно саркастично выделил это слово, — девушкой?

— И не мечтайте, больше я ничего не скажу!

— Уже сказала. Вычислить тебя теперь будет легче лёгкого — хватай первую девицу, которая оттопчет мне ногу… А ну-ка, вставай!

Он поднялся гибким звериным движением, отыскал на ощупь брюки и натянул их. Протянул мне платье.

— Какая похвальная, хоть и запоздалая стыдливость, — прокомментировала я, тоже пытаясь подняться и не с грацией пьяного в вожжи конюха, а гордо и независимо. Выходило так себе.

— Это необходимость, если мы будем танцевать голыми, мои мысли и позывы непременно пойдут не туда… Так, вставай рядом. Это просто, это тебе не аорту сшивать… Так. Левую руку вытягивай. Не натягивай, просто свободно вытяни! Положи её мне на плечо. Грэт всемогущий, ты знаешь, где у человека плечевая кость?! Правую чуть согни. Расслабься! Расслабься, кому говорят, а то ты выглядишь так, будто тебя окружила стая дуплишей с самыми подлыми намерениями…

— А что, — уныло сказала я, никак не ожидавшая столь спонтанного урока, а ещё того, что придётся прижиматься к обнажённому торсу Мортенгейна — кажется, это мои мысли идут куда-то не туда! — Вы нарисовали восхитительно соблазнительную картину, профессор. Стая дуплишей… в ночь болотника… обнажённых, возбуждённых — и все мои!

Мортенгейн оскалился самым натуральным образом, и по его лицу пробежала тёмная тень трансформации.

— Шучу, — быстро сказала я, нервно переступила с ноги на ногу — и наступила на профессорскую ступню. — Послушайте…

— Это ты слушай. Мы проходим по невидимому квадрату… Сейчас, подожди, я сдвину столы. Теперь следуй за мной! Шэд, ты можешь просто следовать за мной, я же веду тебя туда, куда надо?!

— У меня голова закружилась!

— Потерпишь. Стоп. Остановись! Нет, мы всё ещё держимся за руку, правую, левую можешь опустить, всё равно никто не будет смотреть на твою левую руку, зачем, если можно смотреть на грудь… Молчу, молчу. Шаг ко мне, приставной, шаг от меня. Ещё раз. Да не смотри ты под ноги, на меня смотри, смотри и любуйся… Так, меняемся местами…

— В смысле, теперь я учитель, а вы мой ученик?

— В прямом смысле, балбеска, вставай на моё место! Шаг ко мне, от меня. Ко мне… от меня… Повернись вокруг себя. О, боги, ты мне чуть запястье не вывихнула!

— Танцуйте со стулом, — огрызнулась я. — Сегодня кто-нибудь придёт уже вас убивать? Самое время!

— А что, хочешь присоединиться?

— Конечно. Вы ужасная зараза.

— Это у тебя обе ноги левые. Придётся приводить тебе в партнёры какого-нибудь козла.

— Если вы там будете — можно не утруждаться.

Мы остановились посреди аудитории, моей руки Мортенгейн не выпустил.

— Если честно, эти ваши недоброжелатели изрядно напрягают. Я не спрашиваю, кто хочет вас убить или просто испортить вам жизнь, очевидно, что очень многие, но может быть у кого-то чуть больше веских причин?

— Думаешь, я сам не размышлял над этим?

— Безусловно, размышляли. И что? Слишком много претендентов?

— Не поверишь, ни одного.

— Давайте начнём от печки, — вздохнула я, увидела недоумевающую гримасу Мортенгейна и поправилась, — с начала. У вас была целительская практика?

Мы сели на парту. Да-да, моя рука всё ещё была в его в руке.

— Разумеется, что за тупой вопрос? А как бы я стал преподавателем?!

— Вы могли купить диплом. Или получить его через постель.

Дуплиш вспыхнул.

— Что ты такое…

— Ну, вы мужественный. И симпатичный, самую малость. А в юности, наверное, вообще были хорошеньким смазливым парнишкой. Профессорши, принимавшие у вас экзамены, могли…

— Что ты несёшь, поганка мелкая! У меня была полноценная практика! — процедил Мортенгейн, так дёшево купившись на примитивную провокацию. — Свои «отлично» я получал на законных основаниях. И потом восемь лет отработал в лечебнице святого Венгария!

— А почему уволились? Или вас уволили? Небось у всех пациенток при виде вас случалась аритмия?

— Не твоё дело! — рявкнул Мортенгейн.

— Почему, профессор?

Желание поддразнить его было непередаваемо всепоглощающим.

К сожалению, желание продолжить всё остальное — тоже. Мортенгейн соскочил со стола и резко перевернул меня на живот, нависая сверху.

— Кто ты? Скажи мне.

— Просто обычный человек, — прошептала я, чувствуя, как он задирает мою юбку и завязывает её узлом на пояснице — платье я натянула, а вот на бельё время тратить не стала. Ладонь профессора прошлась по моему крестцу, скользнула между ягодиц, пальцы бесцеремонно принялись растягивать тугое колечко ануса. — Нет, подождите, так мы не договаривались, я против!

— Ты просто наглая болтливая девчонка, где-то доставшая редчайший сильный нейтрализатор… Думаешь, что я буду бесконечно терпеть твои глупые едкие шуточки и вилять перед тобой хвостом, пока ты играешь со мной в прятки?!

— Я думала, вы не будете меня принуждать! — взвыла я. Нет… так я не хотела! — Давайте, как раньше!

— В жизни надо попробовать всё. Тебе понравится.

— Станцевать на вашей могиле мне понравится! Уберите руки и слезьте с меня немедленно, а не то…

— А не то что, Аманита?

Вот теперь мне действительно стало страшно… очень. Что мешает профессору схватить меня в охапку, притащить в деканат, узнать моё имя, запереть в собственной комнате на пару дней до окончания лунного цикла — а потом с превеликим наслаждением вышвырнуть прочь? На что я надеялась?

Что мешает ему снова взять меня силой?

— Вы не насильник! — пробормотала я, понимая, что вообще-то грешу против истины. Мне вдруг подумалось, что ночь Болотника не наделяет дуплишей звериными чертами, а вытаскивает их на свет из потаённых глубин души. — Пожалуйста… профессор!

На мгновение воцарилась тишина, а потом Мортенгейн молча отступил, отпуская меня. Меня затрясло от повторно пережитого ощущения полной беспомощности. Хотя я знала, что проклятая наведённая чувственность в итоге взяла бы верх и, возможно, в итоге всё оказалось бы не так страшно… захотелось сбежать. И в то же время я застыла на месте, боясь пошевелиться.

— Хорошенького же ты обо мне мнения, маленькая дурочка, — внезапно проговорил Мортенгейн, мягко и тихо. — Нет, я не насильник.

И добавил невпопад:

— Но я всё равно найду тебя, как только зрение ко мне вернётся.

— Чтобы вышвырнуть прочь из Храма Науки?

— Чтобы узнать цвет твоих глаз.

От неожиданности я фыркнула, минутный ступор прошёл.

— Это ещё зачем? Профессор, я не собираюсь быть вашей удобной бесплатной любовницей после того, как этот лунный цикл закончится. И очень надеюсь, что вы не будете строить козни, это… это недостойно солидного взрослого дуплиша.

— Хватит тыкать мне моим возрастом. И кстати, просто ради любопытства — что такого отвратительного в том, чтобы быть моей любовницей? Я щедр. И… — он так ловко ухватил меня за предплечье, что я вздрогнула. Подтянул к себе. — Все мои любовницы были довольны. Обычно все в очередь готовы выстраиваться.

Вот ведь… выхухоль небесная!

— Не люблю стоять в очередях, знаете ли. Я замуж хочу, профессор. Меня прельщает честная жизнь с перспективой спокойной старости: сытое брюхо, чистая совесть, детей и внуков полный дом. А с вами это исключено.

— Ну отчего же, — миролюбиво заявил профессор. — Наши расы совместимы, так что могут быть и внуки.

— А совесть, профессор, жать не будет? Готовы плодить незаконнорожденных детишек и навещать их раз в квартал, тайком от жены-дуплишихи? Вы дуплиш, вам не нужны человеческие дети. Выберите кого-нибудь другого из очереди, раз кандидаток там хоть ложкой ешь. Ладно, отставим бредовые разговоры. Что у вас с семьёй?

— Что?

Кажется, Мортенгейн так глубоко задумался, что не услышал моих последних слов. Я хотела съязвить про снижающийся к старости слух — но не стала.

— Продолжаю думать о том, кто же пытается отравить вам жизнь. Итак, ваше семейное положение?

— Холост, если ты об этом.

— Брошенная разъярённая любовница в анамнезе?

— Собираешь историю болезни? Клинический диагноз? Брошенных любовниц пару десятков за последний год наскребу, но всё же не думаю… Расставались вполне мирно, деньги смягчают душевную боль, как масло — то самое удовольствие, что ты с негодованием отвергла. Впрочем, при определенной подготовке…

— Выхухоль небесная, перестаньте пошлить! Братья или сёстры у вас имеются? Лучше младшие. Племянники?

— Я единственный ребёнок у своих родителей, брат отца и сестра матери проживают не в Виснее, но, насколько я знаю, неплохо обеспечены и не нуждаются. При чём тут это?!

— Самые частые причины для заказного убийства — ревность, месть или наследство, — с умным видом заявила я, стараясь делать вид, что сижу рядом со своим научным руководителем во время обсуждения диплома, а вовсе не рядом с любовником на грани расставания. — С наследством, я так понимаю, не вариант, значит, ищите среди пары десятков обиженных и ревнующих ту, кто могла бы пригласить к вам таких гостей. А знаете что?

— Что? — Мортенгейн неожиданно ловко потянул меня за руку и усадил к себе на колени. Я попыталась сползти, но держал он крепко, и я не стала вырываться, сделав вид, что мне безразлично — стоять или сидеть.

— Гарпия, конечно, опасная тварь, да и пикси, и друдары… Но вы же такой здоровенный мощный волчара! Как-то для вас это слишком мелко, что ли.

— Приятно, что ты меня так высоко оцениваешь, — ухмыльнулся Мортенгейн, а потом посерьёзнел. — Не убить, просто напакостить?

— Именно. Напугать, отвлечь, ранить…

— Вообще-то, насчёт убийства я ничего и не говорил. Это ты, моя поганочка, страдаешь криминальными фантазиями.

Ладони Мортенгейна легли мне на грудь, и я возмутилась:

— Мы с вами вроде как думаем о деле!

— Думаем, думаем. И так мне легче, м-м-м, сосредоточиться. Особенно после твоего жестокого отказа

— Что общего у пикси, гарпии и дрударов? — вслух подумала я и заёрзала: дразняще-ласкающие прикосновения к груди отвлекали от мыслей о деле. Губы Мортенгейна коснулись моего уха.

— Они ужасно мерзкие. А ещё — очень-очень редко встречающиеся. В Виснее они вне закона, их положено отлавливать и уничтожать.

От его хриплого шёпота волоски по всему телу встали дыбом, и я заёрзала ещё сильнее.

— С другой стороны, если вам хотели просто испортить настроение — слишком много усилий для этого приложили.

— Именно, — ещё глуше и тише пробормотал профессор. Одна ладонь с груди соскользнула на моё бедро и принялась мягко, почти невинно поглаживать, то опускаясь до колена, то даже ниже, то середины голени.

Сохранять способность здраво соображать стало ещё труднее.

— Как так вышло, что вы ещё не женаты? Вы ведь уже… ну… почти старый.

Я была уверена, что профессор мне не ответит, но он сказал довольно буднично, продолжая тискать мою ногу:

— На самом деле, скучная история. Жениться и терять статус холостяка, а вкупе к нему свободу, я не хотел, тянул до последнего всеми силами. «Последнее» наступило пару лет назад, моя строгая матушка прижала меня к ногтю, как щенка, и потребовала внуков, свадьбы и тем для бесед с другими достойными…

Я затаила дыхание: ну, ну, ну! Дуплишихами? Дуплишицами?! Но Мортенгейн ловко обошёл лингвистический казус, после небольшой паузы продолжив:

— Дамами. Одним словом, у неё примерно те же критерии удавшейся жизни, что и у тебя, это даже забавно. Потерпев поражение в попытках усовестить непутёвого сына, матушка стала сама искать мне достойную спутницу жизни — и, наконец, нашла. Но…

— Но потенциальную спутницу отпугнула ваша репутация развратника? — подсказала я. — Или всё-таки возраст?

— У меня прекрасная репутация! — возмущенно перебил профессор. — И я нисколько не старый, я в расцвете жизненных сил!

— Тогда невеста не устроила жениха? — предположила я, стараясь не обращать на кончики пальцев дуплиша, от коленей двинувшиеся выше. — Не отдалась вам в первую минуту знакомства на сырой листве, как вы любите? Ой!

Он ущипнул меня за тонкую кожу на внутренней стороне бедра.

— Невесту я вообще ни разу не видел, предоставил все хлопоты матушке, раз уж ей приспичило, пусть выбирает себе невестку по душе…

— Но внуков-то делать с ней будете вы! — буркнула я. Мортенгейн передёрнул плечами, пальцы заскользили по моим сжатым бёдрам — и я стиснула зубы. Сколько можно, неугомонный какой!

— Законные наследники у рода Мортенгейнов в любом случае должны появиться. Я счастливо избегал молоденьких дурочек в ночь болотника… до этой проклятой ночи, ладно, пары дурочек всё же не избежал, но не важно.

— Подождите, отчего же не важно? Наоборот, я жажду подробностей. И про дурочек особо.

— Это лишнее. У нас браки заключаются в несколько ступеней, собственно, консумация в постели — финальная ступень, но не единственная. Мы с устроившей мамочку девицей подали соответствующие заявления в наш магистрат, а вот дальше возникли кое-какие… непредвиденные обстоятельства, по которым заключение брака оказалось, гм, проблематичным. В общем, я передумал жениться на той особе, о чём не преминул уведомить её и её семью.

— И что же, ваша матушка так огорчилась данному обстоятельству, что махнула на вас хвостом?! — поразилась я. — Какая экспрессивная и непоследовательная дама!

— Матушка одобрила мои контраргументы, вот только процесс бракозаключения был уже запущен. В отличие от человеческого общества у дуплишей не приняты разводы. Точнее, неконсумированный брак может быть расторгнут добровольно по согласию обеих сторон.

— А ваша невеста была не согласна с разрывом…

— А она была не согласна, — хмыкнул Мортенгейн и мягко поцеловал меня в шею. — Можно было бы устроить публичный скандал, но мне не захотелось. Поэтому мы… как бы это сказать… застряли на первой ступеньке, и вялотекущие переговоры длятся уже два года. Будь проклят этот Болотник, я не чувствовал ничего подобного даже в юности. Хочу увидеть тебя. Хочу тебя, как мальчишка.

Это внезапное безыскусное признание так меня обезоружило, что я повернулась к профессору, забыв на мгновение, что посмотреть ему в глаза не смогу. Мортенгейн тут же воспользовался моей оплошностью — его рука скользнула мне между ног, а язык толкнулся в рот.

— Без извращений, профессор, — шепнула я. — Экий вы затейник…

— Чтобы адепты… — его голос сорвался, но заметила я это только потому, что ловила каждое его слово, — чтобы адепты усвоили материал, полезно повторять пройденное с разных точек зрения.

— Поклянитесь не искать меня по истечению этого лунного цикла, и я, возможно, даже соглашусь на эту вашу экзекуцию.

— Вот ещё. Найду другую согласную. С десяток других. Одновременно. Ой!

Теперь уже я ущипнула его, за предплечье.

— Я тоже найду. Нормального мужчину найду, который будет меня уважать и любить, замуж меня возьмёт безо всяких условий, а вам надерёт тощий хвостатый зад!

Мортенгейн выдохнул мне в рот, сминая мои ягодицы.

— Всех убью.

— Потерпите. Вам же всего через два дня меня уже не захочется! Полнолуние…

— Не захочется? Ты не первый раз намекаешь, что лунный цикл имеет к нам какое-то отношение. С чего это ты взяла, какой ерунды ты начиталась?!

Я так поразилась, что попыталась отодвинуться, впрочем — безуспешно.

— Как это — «с чего»?! С того, что наше обоюдное влечение действует ровно один лунный цикл, начиная с проведённой вместе ночи Болотника, а потом проходит. Разве не так?

— Кто тебе это сказал, дурында? Бабка нашептала? Нет такого, инстинкты зверя бунтуют всего одну ночь болотника — и только. Наведённое им влечение проходит под утро

— Как это?! — ошеломлённо забормотала я. — Как же это?! Но тогда… но тогда почему… почему вы стали меня искать?! Почему вы со мной? Почему я с вами?!

— А почему я не должен был тебя искать? — Мортенгейн приподнял меня и стал медленно насаживать на свой член, я застонала от ощущения распирающей нутро твёрдой бархатистой мужской плоти. Задрожала, протянула руку — и коснулась низа живота. Как же так… Это всё — не результат магического влечения?! Ист обманул меня? Обманулся сам, ошибся? Зачем Мортенгейну мне врать, ему-то как дуплишу лучше знать… Непохоже, что он врёт.

Не может этого быть.

Я не могу хотеть его сама по себе.

Хотеть… этого. Так сильно.

Мне без него физически плохо!

— Почему я не должен был тебя искать? — профессор мягко задвигался внутри, непривычно бережно, медленно, и я ещё могла адекватно воспринимать его слова, перевернувшие весь мой мир. — Я поступил с тобой мерзко, для дуплиша это позор. Юная невинная девчонка, человек… хоть и язва порядочная. Я же помнил, что ты этого тогда не хотела. И понимал, что ты будешь потом упираться и вредничать. Конечно, я хотел найти тебя, поговорить, может быть, помочь. Поблагодарить за помощь с гарпией, как-то компенсировать… бесценную потерю. Ну, я такой, не умею говорить красивые слова. А ты сама ко мне пришла. Что ж, это была приятная неожиданность. С тобой так хорошо, моя горячая девочка.

Выхухоль небесная, какой… какой ужас! Какой стыд!

— Пришла сама, раскомандовалась, — Мортенгейн прикусил мою шею. — Сама… Решила поиграть со мной. Ты потрясающая, Аманита.

— Потрясающая дура, — завершила я.

— Не без этого, конечно.

— Но вам же было плохо… плохо без меня! — жалко протянула я. — Это же всем было очевидно! Вы же были бледный и вообще как с похмелья!

— Интоксикация организма после столкновения с гарпией и её ядом, — пожал плечами Мортенгейн. — А тебе так хотелось, чтобы я страдал исключительно из-за тебя?!

Я попыталась высвободиться — хотелось мне только сбежать, хлопнув дверью. Куда там… Результатом моего демарша стало то, что Мортенгейн опрокинул меня-таки в свою любимую собачью позу. Волк паршивый! Он думает, что я похотливая развратница, а я…

…а я она и есть.

— Ну, если честно, я действительно страдал, — огорошил меня вдруг Мортенгейн. — Удивительно отзывчивая страстная вкусная девочка. Так хочется тебя обучить всему — самому. Так хочется снова почувствовать твой запах. Кто ты, моя затейница? Хочу назвать тебя по имени…

Он замолчал, ускоряя жадные толчки. Навалился на меня, поглаживая чувствительный до болезненности клитор так, как никогда раньше, словно решив наказать меня. За мгновение до оглушающе яркого оргазма вышел из меня, продолжая мять, гладить бёдра и поясницу.

— Профессор! — не выдержала я.

Изверг, а не профессор!

— Скажи «Вартайт». Это моё имя. Скажи, мы же сейчас не на лекции.

— Не могу!

Я и в самом деле не могла. Назвать его вот так, запросто, по имени, означало перейти на новую ступень. Он так меня сломает. Я действительно стану его любовницей, страдающей влюбленной дурочкой при ненужной, нелюбимой, но правильной жене и других многочисленных любовницах — а это совершенно не то будущее, которое мне нужно. Это путь в никуда.

Я больше не приду к нему.

Сегодня всё закончится, должно закончиться, потому что продолжать не имело ни малейшего смысла.

— Скажи «Вартайт, возьми меня», — продолжал профессор шептать мне на ухо, то поглаживая между ног, то влажными липкими пальцами бессовестно сжимая соски, не давая мне ускользнуть. Распалённое тело требовало продолжения… завершения. Мучительно требовало.

Безо всякой магии, будь она неладна.

— Пустите меня!

— Скажи.

— Пустите!

— «Вартайт, трахни меня». Ну же. Ты уже большая девочка, моя безымянная прекрасная химера. Не смущайся, позволь себе это сказать. Ну же.

— Уберите руки.

— А что дальше? Пойдёшь в свою комнату… ляжешь в кровать… будешь представлять меня и ласкать себя сама? Зачем? Уже поздно сопротивляться. Я никуда тебя не отпущу, ты же это сама понимаешь. Ни сейчас, ни после полнолуния. Струсишь и сбежишь из Храма — всё равно найду.

— Я человек. Вы нет. Мы не сможем… Не хочу!

— Хочешь.

— Вас хочу, — сдалась я, подаваясь бёдрами назад. — Но…

— Сейчас важно только это.

Внезапно его член, нисколько не опавший за несколько минут воздержания, ткнулся выше. Я мигом запаниковала.

— Не хочу!

— Скажи: «Вартайт, я хочу, но боюсь»

— Не надо!

— Надо. Скажи «Вартайт»

— Вартайт, пошёл ты в ж…

Я замолчала, глупо хлопая ресницами, а профессор тихонько рассмеялся.

— Ну, вот, сказала же. Не бойся. Больше я не сделаю тебе больно, обещаю. Расслабься. Хочу быть твоим первым везде.

«Не сделаю тебе больно. Только когда женюсь на другой», — с неожиданной тоской подумала я. И эта боль совершенно не имела отношения к той, которая была вызвана медленным осторожным проникновением между ягодиц. Словно маятник — вперёд, назад. Вперёд. Ещё…

Не было никакой магии, не было! Откуда же эта тяга, откуда мучительное влечение, дурнота, безумное облегчение при этих наших встречах? Почему? Влага между ног, головокружительная чувственная хмарь, его зубы, сжимающие кожу на плече — он везде меня прикусывал, в отличие от первой ночи почти не оставляя следов, но чувствительно.

Внезапно Мортимер зарычал, ускоряясь, тугие яйца шлёпали по моим ягодицам. Непристойно… ужасно непристойный звук, как и само действо. Лёгкий дискомфорт стал болезненным — я тихонько заскулила, но Мортенгейн неожиданно внятно сказал:

— По имени.

— Не так быстро… Вартайт. Вартайт!

— Постараюсь. Сейчас станет легче, девочка моя. Хочу кончить в тебя. Безумно хочу.

Распирающее давление члена стало ещё ощутимее — сперма выстрелила внутрь, пальцы профессора на моём клиторе чуть сжались — и я подавилась воздухом, чувствуя, как лопается напряжение моим же собственным запоздалым болезненным выстраданным оргазмом.

Горячее семя текло по бедру, Мортенгейн продолжал оставаться во мне.

— Вартайт… — шепнула я пересохшими губами. Попыталась сглотнуть — и не вышла. — Вартайт…

Он медленно высвободился, коснулся ягодицы. Погладил, прижался щекой к пояснице.

— Жива? Видишь, всё не так страшно, мышка. Какая же ты сладкая. Тесная…

— Ты судишь со своей позиции.

— Сейчас станет легче.

Его целительская магия окутала меня, как мягкое шерстяное покрывало. Боль отступила.

— Ты точно человек? — вдруг спросил он, а я поперхнулась.

— Уж не гарпия, перьев не наблюдается. И не пикси, по размерам не прохожу. И не…

— Если бы среди твоих предков были бы лафийцы… или…

Я оттолкнула его. Точнее, безуспешно попыталась оттолкнуть — проще было, кажется, скрутить кочергу узлом. Ну почему никто не собирается нападать на нас сейчас, чтобы прервать этот наш разговор?

— То что, профессор? Я не была бы для вас существом второго сорта? Вы женились бы на мне?

— Женился, — с умопомрачительной лёгкостью согласился Мортенгейн. — У меня есть обязательства перед семьёй, — его голос оказался неожиданно серьёзен, хотя при этом он продолжал поглаживать и целовать меня. — Это не пустой звук для меня, девочка. Мне будет очень плохо без тебя, если это тебя утешит. Как… жаль. Грэт Всемогущий!

— Эй! — я потрясла головой. — Во-первых, всё вы врёте, плевать вы на меня хотели. Не хотите же вы сказать, что влюбились в ту, которую ни разу не видели? Это слишком слащаво и романтично, я не поверю. А морок болотника длится одну ночь, сами сказали.

— Не всегда.

— В каком смысле? — снова растерялась я. — Истинные пары дуплишей — это же легенда, сказка и всякое такое?

— Так говорят, — Мортенгейн кивнул. Снова сел на стол, покрутил в руках указку, чудом не свалившуюся с парты. — Но это бы всё объяснило.

Да… это бы всё объяснило. Но какой смысл думать о несбыточном?

— Сказки. А я человек, — пожала я плечами, хоть он и не мог этого видеть. — Вы же не можете со мной…

— В целом верно, не должен. Но, видишь ли, есть нюансы.

— Это какие? — насторожилась я. — Нет у меня в роду лафийцев и прочей нечисти. Совершенно точно нет! И магические способности у меня не выше, чем у других, даже ниже, и…

«Как и у Истая, — мелькнула предательская мысль. — Разве он чем-то выделяется среди прочих? Ты никогда бы не подумала, что он особенный, разве нет? Кто может гарантировать, что и ты…»

— Вы же сказали, вам было плохо из-за интоксикации! Из-за яда!

— Мало ли что я сказал. Соврал. Думаешь, легко признаваться в этом, Аманита? Я покопался тут на досуге в кое-каких источниках… наших, из закрытых библиотек, — слишком небрежно, чтобы я поверила, отозвался Мортенгейн, притянул меня к себе и поцеловал в висок. Эти его ласки, такие приятные, расслабляющие, настораживали теперь. Похоть, в которой я с удовольствием обвиняла профессора, не объясняла его желания просто обнимать меня, целовать, тереться щекой, подставлять голову под мои ладони, словно напоминая о том, как я гладила его волчью ипостась.

Гипотетическая «истинность» — объясняла бы.

Но это же просто не может быть! Не может…

…потому что я не способна родить дуплишу волчонка? Да не хочу я никого вообще рожать, тем более от этого мухомора хвостатого!

— Я был серьёзно ранен, уязвим и слаб. Ты воздействовала на меня целительской магией. Ты открылась мне. При таких экстремальных условиях запечатление дуплиша могло произойти даже с человеком.

— В моей крови нет нужных телец…

— Совместимость по крови не ключевой элемент, — Мортенгейн куснул меня в шею, а потом лизнул. — Болотник, обострение инстинктов зверя. Рана, ослабление физического контроля. Магическое воздействие невинной девушки, близость, кровь, оргазм. Я попался, Аманита, — он невесело хмыкнул. — Кажется, я всё же попался…

— Мы попались, — механически отозвалась я, всё ещё в глубине души уверенная в том, что он дурачит меня.

Издевается!

— Если бы. Нет, девочка моя. Запечатление работает только у мужчин, такова наша природа. Сейчас ты свободна, а я ещё способен рассуждать здраво. Знаешь что я хочу тебе сказать? Беги от меня, Аманита. Виснейский Храм Науки — не единственное место, где можно стать целителем. Впрочем, боюсь, я найду тебя так даже быстрее. Не сложно выяснить, в каком из Храмов Науки посреди учебного года появилась новая адептка. Я буду искать, я найду тебя. Поселю где-нибудь поблизости от собственного дома, запру на замок. Что мне ещё остаётся? Я и так почти весь этот лунный цикл держал себя в лапах. Вряд ли выдержу дольше. Видишь, я даже притворяться перед тобой уже не могу.

— Вы… заблуждаетесь, — только и смогла сказать я, совершенно ошеломлённая. То, что говорил профессор, было слишком невообразимым.

Непонятно только, сошёл ли он с ума или изощрённо издевается, полностью отдавая себе в этом отчёт.

— Увы, но в этом я уверен. Беги. Никуда я тебя потом не отпущу. Не смогу. Возможно, физическое отсутствие предмета запечатления облегчит эту тягу, бывали прецеденты… Физическое отсутствие и активные постельные утехи с другими, — он хмыкнул, а я подавила острое желание выцарапать ему остатки глаз. — С каждым днём меня тянет к тебе всё сильнее. Когда связь сформируется полностью… думаю, это как раз произойдёт в ближайшее полнолуние или около того… ты будешь нужна мне постоянно, я стану ревновать тебя к каждому, и я прекрасно понимаю, как ты всё это воспримешь. Я не отпущу тебя даже на лекции. Но для моей семьи, для моего рода это ничего не изменит. Ты так и останешься всего лишь человеком, неспособным родить семье Мортенгейн правильного наследника. Ты возненавидишь меня за ту жизнь, которую я тебе устрою, моя Аманита, и я возненавижу — себя, за то, что сделаю тебя несчастной. Беги.

Я пошевелилась, а он прижал меня к стене и накрыл мои губы своими. Вне себя от ярости, я сцепила зубы, одновременно впиваясь ногтями в кожу его плеч.

Куда там.

— Даже если вы врёте… а я уверена, что вы лживый самовлюбленный шэдов мерзавец, сейчас вы просто превзошли себя! — зашипела я. — Вы думаете, после этих ваших слов…

— Я не хочу тебе врать.

— Вы заблуждаетесь!

Признаваться, что и меня тянет к нему, не хотелось. Голова гудела, будто слёзы, скопившиеся внутри, вместо того, чтобы течь по щекам, разъедали меня изнутри.

— Так проверь, — неожиданно горько произнёс Мортенгейн.

— Как?

— Попроси меня о чём-нибудь. Я не смогу тебе отказать, увы. Ты же верёвки из меня вьёшь, девочка.

— Провалитесь в Тёмную Юдоль! — рявкнула я. Профессор хмыкнул.

— Обязательно, но чуть позже. Не столь абстрактно.

— Забудьте обо мне. Оставьте меня в покое!

— Не могу. Попроси меня о чем-нибудь, что в моих силах.

— Принесите мне воды, — сказала я, наконец. — В горле… очень пересохло. Хочу пить.

Между прочим, это была чистая правда. При мысли о фонтанчике с водой этажом выше пить захотелось ещё сильнее.

Мортенгейн колебался. Замер на месте, словно мои слова и его внутренняя потребность находились в глубоком непримиримом противоречии.

— Вартайт! Принеси мне воды!

Профессор повернул ко мне голову, медленно отодвинулся, молча, словно нехотя, застегнул штаны, натянул рубашку, влез в сапоги. Я наблюдала за ним, ожидая подвоха, сарказма, насмешки.

А Мортенгейн… ушёл.

Действительно просто ушёл!

Размышлять, вспоминать его обидные, пугающие, противоречивые признания было некогда. Я торопливо рванула к одному из шкафов, открыла его, нащупала неприметную ручку в стене… Уже давно я знала, что здесь прячется дверца в небольшое хранилище, замаскированная шкафом от предприимчивых студентов после того, как группа юных шутников едва не довела до инфаркта молоденькую впечатлительную практикантку, обнаружившую, что состав её группы меняется каждый раз, когда она оборачивалась на несколько минут к доске, записывая ключевые термины. Одним из таких юмористов был Истай.

Казалось, я сбегаю не от любовника, а как минимум из тюрьмы после государственной измены.

Любовника! Мортенгейн — просто случайный любовник, уверенный, что привязался ко мне по велению своей природы, тогда как на самом деле у него нет ко мне ни привязанности, ни симпатии. Любовник, который никогда не станет для меня чем-то большим, потому что я — это я, а он — это он.

Всё было понятно с самого начала, кроме этого бреда про истинность, скорее всего, верить в него не стоит. Тогда откуда такое чувство разочарования?

Сразу всё было ясно.

Ничего между нами не было. И не будет.