Не открывайте глаза, профессор!

Глава 7

Следующая лекция с Мортенгейном прошла примерно почти так же, как и первая… За исключением того, что нам с профессором однозначно стало хуже. Я смотрела в его осунувшееся лицо, как в зеркало — разве что на моём отсутствовала повязка, подчёркивавшая мертвенную бледность кожи. Чёрные волосы рассыпались по плечам, на щеке подрагивала жилка. Сама я выглядела явно не лучше после бессонной ночи. Не то что бы спать не хотелось — не моглось видеть нескончаемую вереницу снов с участием проклятого волчары.

Что ж я влезла-то, дура несчастная, гарпию от него отгонять?! Чем дальше, тем больше укреплялась в мысли, что за дело она его… Знать бы ещё, за какое!

После самой первой лекции, во время которой, обнюхав и частично облапав студенток, свой интерес к нам Мортенгейн по большей части удовлетворил, он проявил себя строгим и взыскательным преподавателем. Материал давал чётко и по делу, с адептами не шутил, не разговаривал «о личном» и требовал идеальной дисциплины. Да, зрения он временно был лишён, а вот слуха, к сожалению, нет.

Аглана продолжала заменять меня в случае необходимости и я, слушая её бойкие правильные ответы, порой к своему стыду завидовала ей. Мысленно дала себе слово учиться лучше…

…но приступить к усиленному навёрстыванию упущенного можно было явно не раньше, чем после того, как пройдёт этот ужасный лунный цикл. В какой-то момент мне стало даже жаль Мортенгейна, но я с усилием отогнала эту мысль. Продержусь месяц, а потом…

На обед я сегодня не пошла — мысль о еде вызвала тошноту. Так что на пороге столовой я потопталась, попятилась и пошла по коридору Белого корпуса Храма Науки.

Всего корпусов было девять. Красный, Чёрный и Серый — жилые, Белый — для различных административных кабинетов, а также столовой и зала общих собраний, остальные пять — Лиловый, Бирюзовый, Пурпурный, Изумрудный и Терракотовый — учебные. В Пурпурном располагались местная гордость — обширный анатомический театр и морг, в остальных — аудитории и лаборатории. При входе каждого корпуса красовался герб Храма: чаша, полная ягод беладонны, с торчащей из ягодной мякоти рукояткой скальпеля. Тонкую ножку чаши обвивали ростки паслёна.

Странная картинка, мы целители — а на гербе ядовитые растения. Я задумалась об этом не без усилия, заставила себя задуматься. Бросила беглый взгляд на герб — и остолбенела. Поверх привычного, набившего оскомину изображения был прикреплён бумажный лист с надписью, сделанной крупным, но неразборчивым скачущим почерком с сильным нажимом и наклоном влево:

«НАДО ПОГОВОРИТЬ»

Только эти два слова — ни подписи, ни обращения. Ох, и попадёт же адепту, позволившему себе такое, если хулигана найдут, разумеется.

…если, конечно, хулиган — адепт, а не преподаватель, профессор и дуплиш в одном лице.

Я отшатнулась от провокационной надписи и медленно двинулась в сторону частично закрытого на ремонт Изумрудного корпуса. Тот стоял поодаль, там занимались только старшие курсы, внутри я не была ни разу… Но внутрь проходить и не требовалось. Табличка у входа радовала всё той же надписью, всё тем же кривым почерком:

«НАДО ПОГОВОРИТЬ»

Дверь распахнулась, наружу выглянула дородная дама средних лет. Проследила за взглядом моих выпученных глаз и нахмурилась.

— Это что ещё такое?!

Я замотала головой и, уже отходя прочь, услышала звук рвущейся бумаги — женщина явно отдирала послание с двери, сдавленно возмущаясь.

Что же это, действительно, такое?!

Небольшая пробежка по всем корпусам подтвердила мои подозрения — соответствующие надписи были везде. Прошло всего восемь дней, а Мортенгейн уже предлагал переговоры…

На мгновение я испытала торжество. Как истинному дуплишу, ему должно быть хуже, чем мне, и это не мо не радовать. Впрочем, о чём нам с ним говорить?

Я вернулась-таки в опустевшую столовую, наскребла остатки еды, уселась в уголок и задумалась. Взгляд сам собой зацепился за окно, не привычный цветной витраж с орнаментом, как в аудиториях, а простое прозрачное стекло, и я подавилась куском антрекота: белой краской с внешней стороны было выведено пресловутое «надо поговорить».

Идиот.

Придурок!

Я сплюнула недожёванное мясо в салфетку и решительно встала. Абсурдным образом захотелось вернуться в комнату и убедиться, что под моей подушкой или в шкафу не прячется записка от Мортенгейна, что он по-прежнему не знает, кто я.

И не узнает никогда, я же не дура!

Возвращаться в комнату я не стала, вместо этого отправилась обратно в свой Лиловый учебный корпус. Аналогичные послания обнаружились в библиотеке, на каждом этаже из трёх, в нескольких аудиториях — мелом на грифельных досках, а также в женском туалете — на зеркале у входа. Последнее открытие заставило меня стукнуться затылком об стену.

Это уже слишком!

Очень хотелось приписать «не о чем нам говорить!», но я сдержалась — всё равно не увидит. Я выскочила из туалета и отправилась прямиком в Терракотовый комплекс, где в одном из лабораторных хранилищ — я это точно знала по прошлогодней практике — имелись запасы медицинского гипса. Нацепив на лицо самое скучающее и отчасти мученическое выражение, я назвалась дежурному Майдой Дьюкс с четвёртого курса и принялась клянчить ключ от пятого отсека, где хранились всякие безобидные вещи вроде мешка с медицинским гипсом, сославшись на старшего преподавателя Вайтэра, «будь он неладен, изверг».

Мне поверили на слово, вот так вот просто. Заполучив мешочек с гипсом, я закрылась в отсеке туалета в Пурпурном корпусе и на найденной у ремонтирующегося Изумрудного деревянной дощечке принялась лепить ответное выпуклое послание, чувствуя себя буквально личным шпионом Его Величества на секретном спецзадании.

…знать бы ещё, что отвечать!

Очень хотелось послать профессора куда-нибудь подальше, пожелав ему дюжину гарпий в постель, и чтобы они оторвали ему всё лишнее, дабы обезопасить невинных студенток в следующую ночь болотника, но гипса было не так уж много, да и лепить из него маленькие буквы оказалось довольно сложно, липкая белая субстанция расползалась в пальцах, но дурацкая кропотливая работа отвлекала от знобящего жара. К вечеру он становился невыносимым.

Наконец короткий, но решительный ответ был готов, оставалось только незаметно его передать. К счастью, хоть полное расписание Мортенгейна было мне незнакомо, я знала, как минимум, когда он третирует курс Истая.

Вот как раз сейчас.

Так что я обмотала дощечку найденной там же, у Изумрудного корпуса, парусиной и нацарапала прямо по ткани «Вартайту Мортенгейну». Положила на пол и отошла в противоположный конец пустого коридора, забралась на широкий приступок у витражного окна и прикрылась конспектами. Время тянулось немыслимо медленно, наконец, двери распахнулись, и толпа адептов выплеснулась наружу. Пакет-послание тут же привлёк их внимание, но — и это я не учла! — никто из них не спешил передать его адресату. Никто не хотел быть крайним, мало ли что…

Вот ведь… выхухоль небесная! Студенческий поток разделился на два ручейка, плавно обтекая подозрительный пакет. Издалека я заметила высокую золотистую макушку Истая, но подойти или окликнуть приятеля не решилась.

Мортенгейн вышел последним, и у меня скрутило внутренности от вида его высокой стройной фигуры, длинных тёмных волос, сжатых губ, чёрной повязки. Сердце ёкнуло, колени подкосились. Профессор сделал шаг — и наступил аккурат на моё послание.

Я не могла услышать хруст дерева и гипса — но чувство было такое, будто он раздавил мне кость. Моментально наклонившись, профессор ловко извлёк сломанную доску из-под сапога — и неожиданно вернулся в аудиторию. Я подождала ещё немного, но он не показывался.

Медленно-медленно, будто меня тянули на незримом канате, я двинулась по коридору по направлению к аудитории. За окном начинало темнеть, в одном из окон мелькнула слегка щербатая с одного бока убывающая луна.

Звуки стихли — было уже довольно поздно, занятия завершились, адепты и преподаватели ушли на ужин. Может, Мортенгейна тоже нет в аудитории? Может, он обернулся зверем и выскользнул из окна?!

Дверь оказалась прикрыта, из аудитории не доносилось ни звука. Успею ли я отбежать или отпрыгнуть, если он её откроет? Не в силах справится с немыслимым притяжением, я прижалась щекой к двери, чувствуя, как впилась в бедро металлическая ручка. И чуть не умерла на месте, услышав глухой голос с той стороны, совсем-совсем близко:

— Не убегай…