Не открывайте глаза, профессор!

Глава 26

— А вот и твой пришёл, Тилька, опять. Глянь-ка, как на работу ходит и ходит, и чего ему дома-то не сидится, — прищурившись, сообщила тётушка Марджа, сидевшая у крыльца в большом плетёном кресле с вязанием в руках. Несмотря на возраст, зрение у неё было отменным.

А вот интуиция — так себе.

— Не мой он, — со вздохом в который раз отозвалась я. — А ходит, потому что делать ему нечего. Я уже сто раз сказала, чтоб не ходил, а он не слушает.

— Вот она, любовь-то!

— Да не в ней дело, тётя Мардж. Не в ней.

…из Виснейского храма науки Истай ушёл сразу же после разоблачения Агланы-Глании. В отношении лафийца-полукровки никаких мер воздействия таинственным всемогущим магистратом, регулировавшим жизнь нечеловеческих рас и механизмы межрасового взаимодействия, предусмотрено не было.

Теперь Истай работал день через день помощником зельедела в госпитале в паре часов пешей ходьбы от моего нового пристанища. Что же касается последнего… Ничего более умного, чем отправиться по данному мне ещё до Праздника падающих звёзд адресу к некоей тётке однокурсницы Истая, я, сбегая от Мортенгейна, не придумала. Потратила на экипаж до нужного мне небольшого городка, больше похожего на деревню, скудные денежные запасы, готовясь к тому, что придётся ночевать на траве или под забором.

К своему немалому удивлению я обнаружила, что указанный приятелем адрес существует в действительности, а хозяйка старинного двухэтажного каменного дома с бурой черепичной крышей, поросшего густой фиолетовой и багровой порослью некой разновидности плюща, не только знает о моём существовании, но и преспокойно ждёт моего приезда. Я каждую секунду ожидала подвоха, но за неимением лучшего решила остаться у почтенной тётушки Марджи и положиться на судьбу. Бегать по всей Виснее без денег от лафийцев и профессора я не буду, останусь здесь. Кто первый за мной явится, тому и достанется сомнительный немудрёный приз — Матильда Вэйд собственной персоной, младшая помощница целителя, в госпитале имени Гармона Хревера при муниципалитете небольшого городка Веркса. Работа была несложная, больных в госпиталь попадало немного и не тяжёлых, так что большую часть дня я трудилась обыкновенной уборщицей.

Тоска накатывала волнами, день за днём, когда слабее, когда сильнее. Болтать было не с кем, новые знакомства не завязывались, монотонная и механическая работа не мешала по сто раз на дню обдумывать прошлое и сделанный мною весьма сомнительный выбор, метаться в сомнениях и мысленно надиктовывать Мортенгейну длинные путанные письма обо всём на свете. О тяжёлых вёдрах с водой, капризном старикане с третьего этажа, вкусных пирожках радушной Марджи, мечтающей откормить меня до формы шара, о том, что наш с ней дом стоит на отшибе, в паре сотен шагов от леса, в котором есть потрясающие заросли сладко-кислой княженики, о том, как я хочу его увидеть хотя бы во сне — но он почему-то не снится мне с момента моего побега. Радовало одно — вечерняя усталость позволяла хотя бы засыпать без лишних мыслей и сожалений. Зато на работе, бегая с тряпками и мётлами, я предавалась им вовсю…

Прошло дней десять, как я обустроилась, устроилась на работу в госпитале под именем Сильды Врон — так звали племянницу моей доброй хозяйки, крайне сочувствующей попавшей в тяжёлые жизненные обстоятельства незнакомой девушке. Ни лафийцы, ни профессор не приходили, зато на исходе одиннадцатого дня на пороге появился Истай. Задумчивый, отстранённо-мрачный, он стал приходить раза два в неделю, иногда молча отсиживаясь где-то поблизости, иногда что-то пространно рассказывая о медицине и зельях, уставившись сквозь меня. Иногда приносил целебные лосьоны для кожи: никаких шрамов после нанесённых гарпией ожогов у меня не осталось, но иногда, особенно в дождливые дни, кожа лица излишне сохла, становясь на ощупь тонкой и сухой, точно пергаментная бумага. Впрочем, это было самое безобидное из всех возможных последствий, так что я не была в претензии. Я сохранила и зрение, и сносный внешний вид, не только ничего не потеряла, но и приобрела — царапины и мелкие ссадины теперь затягивались почти мгновенно, хотя разумного объяснения этому эффекту у меня не было.

Памятуя о том, что это из-за манипуляций Истая я отправилась в лес в ночь болотника и столкнулась там с Мортенгейном, сначала я хотела послать бывшего друга куда подальше — грубо говоря и откровенно выражаясь. Он это заслужил!

Но… Истай был какой-никакой, а ниточкой, связывавшей меня с прошлым. Мы дружили больше двух лет, и пусть с его стороны эта дружба воспринималась несколько иначе, чем с моей, он всё ещё знал обо мне больше, чем кто-либо другой. Я демонстративно его игнорировала, и в первый месяц своей вольной жизни, и во второй, но прочь не гнала.

Тётушка Марджа, конечно, была уверена, что это мой поклонник, разубедить её не удалось, и я бросила это зряшное занятие.

— Ты глянь, а сегодня не один пришёл, — удивилась тётушка, каким-то чудом продолжая одновременно разговаривать со мной и отсчитывать петли, ловко при этом двигая длинными тонкими спицами — она любила вязать, хотя по-моему больше погружалась в процесс, чем рассчитывала на конкретный результат. — Когой-то привёл, и не пойму. Сватью, что ли?! Сам-то не справляется, болезный, хоть бы цветов али конфет принёс девушке! Ох, молодёжь непутёвая…

Я растерянно подняла глаза от клумбы с цветами — в качестве благодарности за крышу над головой и постой я мыла и тётушкин дом, а ещё периодически возилась в её довольно запущенном саду, пытаясь привести многочисленные клумбы, грядки и газончики, окруженные низким, по пояс, ветхим деревянным забором в относительно божеский вид. Истай, худой, длинный и мрачный, возвышался в отдалении, а рядом с ним, растерянно сжимая в ладонях какую-то тряпицу или платочек, стояла моя невысокая кругленькая бабушка.

— Ба-а-а-а! — завопила я, выскакивая из клумбы, точно морковь, которую кто-то выдернул за вихрастую ботву. — Ба-а-а!

С бабушкой говорили мы долго, устроившись на обтёсанных пнях — довольно любопытной и даже художественной имитации стульев на заднем дворе, хоть хлебосольная тётушка Марджа и зазывала всех в дом на пироги, которые у неё, кажется, никогда не переводились. Бабушка рассказывала про свою простую и хлопотную жизнь, и я готова была слушать её и слушать. О том, что наш старый дом требует ремонта, о корове, которая стала хуже доиться, о сварах с соседями, повадившимися запускать в её огород свою прожорливую свинью…

К сожалению, помимо рассказов были и расспросы. Ист — чтоб его пикси в лафийских болотах слопали за такие сюрпризы без предупреждения — поведал бабушке ту самую пресловутую придуманную нами ещё до праздника версию о некоем невоздержанном мстительном преподавателе, не дающем беззащитной девушке, обладательнице самых строгих моральных принципов покоя… Поведал без деталей, и бабушка теперь жаждала подробностей: что, да как, да почему, да что ж такое делается-то, Матюшка, что средь бела дня честная девка не может себя защитить, аж бежать приходится! Я кивала, бормотала что-то путанное и невнятное, и больше всего жалела о том, что морфели не прилетают по заказу, а как удобно было бы в щекотливой ситуации: раз, и все мирно спят.

Кроме тебя.

Наконец, утомившись переливанием из пустого в порожнее, бабушка ушла в дом к кумушке Мардже, а я — впервые за последние два месяца — посмотрела Истаю в глаза. Мне очень хотелось отчитать его, как нашкодившего мальчишку, но вместо всех правильных и сердитых фраз я вдруг спросила совсем другое:

— Почему морфели, усыпившие всех в аудитории на аттестации, не тронули меня?

— Нейтрализатор, — моментально отозвался Истай, словно мысленно готовился именно к этому вопросу. — Морфели ориентируются исключительно по запаху.

— А потом?

— Что — потом? Когда?

— Тогда… в госпитале или где я там была после праздника. Я же не просто так сбежала, мне помогли. Пикси и… друдары. И морфели. Они усыпили Мортенгейна, а меня почему-то не тронули.

Истай взъерошил себе волосы. Уставился задумчиво вдаль, как у него было заведено в последнее время.

— Что со мной сделали, Истай? — тихо спросила я, первый раз за всё это время. — Что ты со мной сделал, там, в палате? Что ты мне вколол?

«Почему ты, а не он?»

— Мортенгейн… он знает, что ты со мной сделал?

Истай недоумённо моргнул — мой вопрос вырвал его из каких-то глубоких мыслей о чём-то, мне не известном.

— Разумеется. Я был просто исполнителем.

Знал. Значит, знал… Не просто знал — он и придумал! Да ещё и бросил меня, пока я там в судорогах корчилась и орала от боли, скотина блохастая, бесчувственная!

— Что вы, — я сделала акцент на этом самом «вы», — со мной сделали?! И кстати, не замечала за вами такой слаженности действий. Откуда взялась эта крепкая мужская дружба?

— Тебя вылечили, — без тени сомнения отозвался Истай. — Дружбы у нас с профессором, разумеется, не было и нет, это попросту невозможно, но… если бы выхода не нашлось, профессор меня с костями сожрал. Скажем так — взаимовыгодное сотрудничество.

— Тебе-то оно чем было выгодно?

— Если бы не получилось, я бы и сам себя сожрал, — очень серьёзно произнёс Ист. — Что бы ты ни думала, я тебя… мне очень жаль, что всё так вышло. Мортенгейн обещал, что меня не станет преследовать магистрат, но не это было главное. Я просто хотел помочь.

— И помог, — задумчиво кивнула я, коснувшись гладкой щеки. Потёрла лоб. — Что же вы придумали? И почему Мортенгейна не вылечили так же, как меня? Я, человек, излечилась за ночь, а дуплиш целый лунный цикл проходил с повязкой на глазах!

— Глания… — Ист опять запустил пятерню в свои отросшие светлые волосы. — Воздействие яда гарпии снимается противоядием. Да, существует противоядие, оно делается на крови самой гарпии, но есть нюанс. С нами… с ними, — он горько усмехнулся, — я имею в виду, с нечеловеческими расами, всегда есть какие-то предательские нюансы. Кровь нужно дать добровольно. Для Мортенгейна она никогда бы её не дала — знала, что рано или поздно он сам выкарабкается, хотела помучить подольше. Уж больно зла была за отказ и за то, что он с тобой связался.

— И ты хочешь сказать, что для меня — дала?

— Не делай из неё монстра. К тебе у неё куда меньше претензий, чем к несостоявшемуся жениху. Особенно в спокойные дни.

— Она монстр, — поёжившись, сказала я.

— Не всегда! И что бы ты ни думала, она… она не хотела этого.

— Как гарпия — хотела.

— Но у неё есть и разумная ипостась, — совершенно серьёзно заявил Ист. Я только пожала плечами.

— А это противоядие… не может влиять на что-то ещё? — решилась наконец-то уточнить я.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, я меняюсь.

Сказала — и снова поняла, насколько же это верно. Зрение стало более чётким, слух — более чутким. Я слышала лёгкий шелест листвы — наверное, бабушка с Марджей решили прогуляться вокруг дома.

— Как это? У тебя появились перья? Отрастает хвост?

Я попыталась пнуть приятеля хотя бы по голени, но не дотянулась.

— Я меняюсь, Ист. У меня раны заживают, как у дуплиша. Я спать стала четыре часа в сутки — и чувствую себя отлично!

— И тебе что-то не нравится? — вроде бы удивился он.

— Я не верю в то, что у человека может измениться раса, — тихо пробормотала я. — Но что-то определённо происходит со мной, и я хотела бы понимать, чего мне ждать дальше. Перьев и хвоста?

— Гарпией ты не станешь, конечно, — Ист отвёл глаза. — Но возможно приобретёшь кое-какие дополнительные… свойства. Это необязательно, но и не исключено.

— Стану кидаться на людей и плеваться?

— Послушай, чем ты недовольна? — Ист поднялся и скривился. — По-моему, стало только лучше. Нет, чтобы спасибо сказать!

— Спасибо, — подумав, согласилась я. — В любом случае, лучше перья, чем шрамы. Ты знаешь, где сейчас Аглана?

— Нет, — чуть помедлив, отозвался мой бывший — или всё-таки и нынешний — приятель. — Честно говоря, я боюсь узнать правду.

Я качнула головой, принимая его ответ, вовсе не уверенная в его искренности.

— Они… лафийцы, они так и не приняли тебя обратно?

— Как видишь, раз уж я тут, а не там. А… ты? — вдруг спросил он.

— Что — я?

— Так и будешь тут сидеть, в провинциальном госпитале горбатиться? Прятаться от Мортенгейна, пока не поседеешь? Зачем? Ты ведь ему нужна…

Нужна. И он мне нужен, очень.

Я ему нужна.

…в горизонтальном положении преимущественно, иногда на коленях, иногда — в коленно-локтевой позе.

Я укусила себя за щёку от досады.

— Зря я с тобой заговорила. Мораль пришёл мне читать? Бабушку привёз — спасибо, хотя это и опасно. Надеюсь, за вами не следили. Ну, хоть Вартайту ты меня не выдал.

— Ну… Прости. Прости меня. Я ведь хотел, как лучше. И тогда, и сейчас, честно! — вдруг сказал Истай, отступая в тень кособоких, склонившихся над нами яблонь и вишен. Я обернулась, среагировав на движение — и за невысоким забором увидела Мортенгейна, стоящего на тропинке, ведущей в лес.