Не открывайте глаза, профессор!

Эпилог

Два года спустя

— Не пойду я ни в какой храм светлых богов и просить их ни о чём не буду, вот ещё, — Вартайт демонстративно закинул руки за голову и уставился в высокий белоснежный потолок с лепниной — до знакомства с ним я такие только в городском театре видела. Лежал себе, соблазнительно прекрасный и бесконечно великолепный, разве что не насвистывал. Изнеженный, роскошный, ленивый, никуда не торопящийся холёный аристократ, даже мятая, каюсь, по моей вине, белая рубашка, небрежно расстёгнутая на три пуговицы, смотрелась на нём настолько уместно, что хотелось ввести её в моду.

Поддаваться на коварную провокацию я не стала.

— Значит, пойду одна.

— Ну уж нет.

Он тут же сел на софе, на которой до этого предавался блаженному безделью. Человек бы не смог с такой стремительностью перейти от расслабленного состояния к собранному, но тот, кого я за последние два года привыкла считать мужем — не человек.

И реакция у него нечеловеческая.

Я только ресницами хлопнуть успела, а он уже оказался рядом, куснул за ухо, потёрся щекой о мою щёку, опустился передо мной на одно колено, мягко поцеловал в живот. Всё ещё плоский, но мы-то знали… Варт первый почувствовал — ровно через месяц и один день. Впрочем, я тоже сразу всё поняла — хотя ни по скорости, ни по силе с дуплишем мне никогда не сравниться, но воспринимать окружающий мир я стала куда острее, чем раньше, до близкого знакомства с профессором Мортенгейном и его бывшей мстительной гарпией-невестой, Гланией, которую я довольно долго знала как простую вольнослушательницу Виснейского Храма наук Аглану.

Несмотря ни на что, её судьба беспокоила меня.

Насколько я смогла выпытать у Вартайта, после долгих боданий лафийцев с магистратом, Глания избежала казни, но её свобода перемещения отныне была ограничена, проще говоря, она проживала теперь на некой строго охраняемой территории, покидать которую не могла ни при каких условия — и ни о замужестве, ни о полноценной свободной жизни и речи не шло. Никакого злорадства или удовлетворения я не почувствовала, только стылую жалость и безграничную печаль. Пусть мой опыт общения с разъярённой гарпией не вызывал желания его возобновлять, Аглана имела право как минимум на нормальную «человеческую» жизнь, хотя сама она явно бы возмутилась подобной формулировке. Впрочем, Варт обещал мне, что будет ходатайствовать в магистрате о смягчении приговора и необходимости продолжать разработку зелий, позволяющих редким запрещённым инорасам контролировать агрессивную вторую ипостась и быть интегрированными в общество.

И мне бы очень хотелось, чтобы так оно и было, хотя я уже успела убедиться, что всё, что попадает в магистрат и хоть как-то отличается от привычного хода событий, вязнет там, точно муха в густом забродившем киселе. Взять хотя наш с Вартайтом брак — мы подали прошение, страшно сказать, полтора года назад, а официальное согласие неких всемогущих магистров всё ещё не получили, так что формально заключён он не был. К моему собственному удивлению, волноваться по этому поводу я не стала. Рано или поздно, поздно или рано, этот вопрос решится. Стоит ли мотать себе нервы, особенно если уверенность в своём дуплише стала не просто железной — неколебимой, будто каменный дом с двухсотлетней историей?

А вот сам Мортенгейн нервничал, подозреваю, боялся-таки отказа, хотя уверял, что подобное невозможно. Дуплиш и человечка — какой ужасающий мезальянс! А с другой стороны запечатление… большая редкость.

— Чего ты боишься? Что страдающие неоплодотворённые дуплишии тебя похитят и изнасилуют в ночь болотника? — брякнула я однажды. — Вот, почувствуешь тогда себя на моём месте!

Вартайта неприкрыто перекосило, и я пожалела о своих необдуманных словах. Кто старое помянет… И торопливо продолжила:

— У нас говорят — вода камень точит. Если уж госпожа Галада до сих пор не откусила мне голову, что нам какой-то магистрат и всё сообщество дуплишей заодно?!

Тогда, два года назад, после того, как мы вдоволь набегались по лесам и пришли к обоюдному решению продолжить жить эту жизнь вместе, я быстро собрала своих немудрёный саквояж — за два месяца жизни у тётушки Марджи он нисколько не поправился — и попрощалась с радушной хозяйкой, а заодно и с Истаем, не без сожаления подозревая, что лояльность «взявшего себя в лапы» профессора не распространяется на очень близких друзей мужского пола. Не то что бы я собиралась покоряться, но если уж это не столько требование вредного характера, сколько веление волчьей натуры… стоило искать компромисс. Впрочем, Вартайт препятствовать нашему с приятелем прощальному разговору не стал, отвёл глаза и даже отошёл на добрых два десятка шагов, правда с таким видом, будто я стала, горестно посвистывая, намыливать отменную пеньковую верёвку и примериваться к ближайшей берёзе.

— Подлый предатель! — заявила я Исту, из чистого упрямства. А потом подумала и добавила. — Спасибо. Так или иначе… для меня-то всё закончилось хорошо — и не без твоего вольного или невольного участия.

— Точно хорошо? — очень серьёзно спросил Истай. — Подумай, Тильда… Ты точно не захочешь опять от него сбежать? Сейчас он присмирел, но он дуплиш и таковым останется. Природу не переделаешь, и когда он поймёт, что ты в его власти и никуда не денешься… А я… я всё-таки твой друг, и если ты хочешь… нет, ты только скажи — я что-нибудь придумаю, чтобы вызволить тебя. В любом заборе может найтись гнилая доска.

— А как же Аглана? — вдруг спросила я невпопад, не знаю, почему.

— В каком смысле?

— Ты же ей хотел помочь… я думала, ты влюблён в неё.

Истай усмехнулся — и вдруг показался мне гораздо старше, чем есть.

— Влюблён? Не знаю. Наверное, дело было не в ней, Тильда. Она была для меня скорее памятью о прошлом. Прошлом, которое я идеализировал до крайности, моём детстве в лафийской общине, которую мне безумно хотелось считать своей любящей семьёй. Там было… так хорошо, Тиль. Но мы были детьми, и я долго не хотел принимать того факта, что Глана выросла и стала той… стала той, какой стала. Заносчивой, высокомерной, не желающей воспринимать что-то на периферии её собственных интересов. Жестокой. А ещё я понял, что эта память о прошлом, словно корень, держит меня на одном месте. И в отличие от корня, можно её обрубить. Нужно. Чтобы идти дальше. Я же не дерево.

— И как ты теперь? — осторожно спросила я. Ист тряхнул светлыми прядями.

— Так себе. Но мне стало легче. Пусть я не лафиец, человеком тоже быть не плохо. Я понял это, глядя на тебя.

— А хочешь, я тебя поцелую? — спросила я, неожиданно для себя самой. Ист снова усмехнулся, покосился на Мортенгейна. Уж не знаю, слышал ли нас профессор, но его прямая спина лучше всяких слов и гримас выражала страдающее неодобрение.

— Хочу. Но боюсь, этот твой… кастрирует меня без наркоза.

— Могу с наркозом, я вообще-то добрый, — мы оба вздрогнули, а Вартайт, каким-то чудом оказавшийся рядом, мягко взял меня за руку. — Пойдём знакомиться с леди Гламм, моя Матильда?

— Если ты уж такой неправильный мужчина, что рвёшься познакомиться с роднёй своей… — я споткнулась на слове «невеста», потом ещё раз споткнулась на словах «жена», «девушка», «женщина» и в итоге решила не договаривать. — Мог бы дать нам попрощаться, как следует!

— Прощаться — это замечательно, — одобрил Вартайт и вздохнул. — Но я же решил не держать тебя в клетке и всякое такое…

— Значит, можно целоваться?! — обрадовалась я, а он притянул меня к себе и чмокнул в губы.

— Со мной — можно. А этот не в меру ретивый студент… Увы, но боюсь, увидеться с ним нам ещё придётся. Он и в самом деле талантливый зельевар, такой талант грех отпускать на вольные хлеба. Так что прощаться — это хорошо, но необязательно.

На том и порешили.

Забегая вперёд, скажу, что с Истаем мы продолжили общаться, хотя, конечно, гораздо реже. И всё же встречались — периодически. О личном говорили мало, в моём случае ничего особенно не менялось, а про себя он никогда не любил рассказывать, но из нескольких скупых и неохотных фраз я поняла, что Ист встречается с той самой беглой лафийкой, женщиной на несколько лет старше его, которая делала когда-то целебные зелья и для меня. Вдвоём они открыли небольшую лечебницу, не лечебницу даже, приёмный кабинет, в которой мой приятель, в итоге получивший-таки заслуженный на мой взгляд белый диплом целителя, был единственным незаменимым врачевателем всех хворей разом, а дама его сердца совмещала обязанности зельедела и секретаря.

— А если у вас родится… — я немного смутилась, но всё-таки продолжила, — кем он будет считаться? Ведь в нём будет четверть человеческой крови!

Истай грустно, понимающе улыбнулся, прекрасно представляя, как тревожит меня вопрос приоритетной расы у межвидового потомства — это он так выразился, не я! Пожал плечами.

— Не знаю. Ещё недавно такое и помыслить было нельзя. Мир меняется, Тиль. Гланию оставили в живых, хотя несколько лет назад… Очевидно, замкнутые расы не смогут вечно хранить чистоту своей крови и избегать людей, чему вы с профессором изрядно поспособствуете. Пока ваш союз не одобрен и наследника нет, все молчат, но если ситуация изменится… Резонанс будет больше, чем ты себе представляешь.

— Человеческая кровь, — я зло выдохнула. — Всё портит! Почему не наоборот-то, почему она побеждает?! Мы же слабые. Недолговечные. Уязвимые. Болезненные. И магией овладеть толком не можем, и…

Ист успокаивающе коснулся моего плеча — и тут же отдёрнул руку, хотя в тот момент Вартайта и не было поблизости — высокий акт дуплишева доверия, за который очередной стене придётся расплатиться расцарапанной когтями поверхностью. Неловко засмеялся, устыдившись собственного жеста.

— Это плата за свободу, Тиль. Вы… мы, люди, свободнее, и это только кажется несущественным преимуществом. Если отвечать на твой вопрос… я не знаю, можно ли считать лафийцем того, в ком четверть человека. Узнаем, дадут боги тёмного и светлого горизонтов — узнаем. И ты узнаешь, рано или поздно…

— В моём случае всё однозначно, — невесело покачала я головой. — То есть мне-то без разницы, а вот Вартайту…

— Однозначного ничего не бывает, — Истай развёл руками. — Особенно в меняющемся мире на стыке эпох.

…и вот теперь Вартайт упирался и в единственный сохранившийся храм богов светлого горизонта идти и просить за будущее дитя, желанное, но, честно говоря, незапланированное, никак не желал. Это и радовало, и злило — нашёл же время вредничать!

— Если вы думаете, леди Мортенгейн, что идти в одиночестве в какой-то дикий лес в запрещённый всеми официальными инстанциями лафийский храм гневливых и мстительных опальных божеств — это хорошая идея, то я списываю ваше мимолётное безумие на гормональную перегрузку организма. Лучше сопроводите меня в магистрат: у меня есть веский повод их поторопить с принятием несомненно положительного решения. И, кроме того, это попросту бессмысленно, всё уже случилось, ничего не поменять. Ты не безграмотная столетняя бабка из глуши, ты целитель пятого курса обучения, а это, между прочим, не так уж мало…

— И все мои однокурсники думают, что звёзды мне ставят из-за тебя! — обиженно сказала я. — Потому что не надо было приходить со мной вместе в первый же день и смотреть на них голодным бешенным волком!

— Как надо, так и смотрел. Чтобы сразу прониклись уважением. А ещё лучше было сразу устроить показательное расчленение тела с объяснениями, — покивал Мортенгейн. — Со всех сторон польза была бы, куда ни глянь…

Между тем за препирательствами я успела сунуть ноги в сапоги и накинуть на плечи накидку. Вартайт стремительно переместился и оказался передо мной.

— Я же сказал, мне это не важно, Аманита.

— Мне важно.

— То есть, ты будешь разочарована человечком? — приподнял он бровь. — Тиль, тебе действительно настолько важна раса нашего ребёнка, что ты готова бросить меня… ладно, до меня тебе никогда дела не было, жестокосердная, бросить учёбу, бросить дивную леди Гламм, отраду очей моих, дай ей небо долгих лет жизни, и отправиться в какие-то непролазные неведомые лафийские дебри?! Я же тебе сказал — я рад, рад сейчас и тогда, два года назад, был бы рад. Мне сорок лет, Тиль, я многое переосмыслил и осознал, ты и наш ребёнок мне дороже рода Мортенгейн. А ты хочешь…

— Да, я хочу. По крайне мере, попытаться. Я знаю, что боги слепы и глухи, но вдруг наша история если не растрогает их, то рассмешит? Хочу, чтобы ты не чувствовал себя обделенным из-за связи со мной. Я так мало могу тебе дать!

— Ты дала мне всё. Целый мир.

Он обхватил мои плечи руками, пристально разглядывая меня, глаза в глаза — его маленький милый фетиш, появившейся после месяца общения в состоянии слепоты. И что уж такого особенного он во мне видел?! Лицо как лицо…

Руки Вартайта решительно стягивали с меня платье, губы касались то щёк, то лба, то кончика носа, ладони мягко обхватили полукружья груди. Но и у меня были свои тайные сладкие желания…

— Закрой глаза, — прошептала я, сдаваясь без боя — срок-то ещё совсем маленький! — Закрой глаза и не открывай их, пока не разрешу, мой профессор…

Вместе со здоровым лицом и вернувшимся зрением, регенерацией и отменным здоровьем после принятия противоядия на основе крови гарпии я получила и кое-что ещё. Мой голос вернулся ко мне раз и навсегда — и это не могло не радовать. А ещё я стала более ловкой. Никогда не блистала в физических упражнениях, напротив — но теперь природная неуклюжесть прошла, как застарелая болячка. Из объятий задремавшего Вартайта я выбралась, точно змея, не разбудив своего любимого дуплиша. Беззвучно оделась, дошла до двери, прихватив обувь и накидку в руку.

Внизу обуюсь. Правда, идти до этого «низа»… и надо же было этим заносчивым дуплишам отстраивать — страшно сказать! — четырёхэтажный особняк?!

…сначала я наотрез отказалась появляться в родовом имении Мортенгейнов — соседствовать с леди Галадой, которая явно пришла бы от моего появления в неописуемый ужас, приправленный изрядной долей гнева и жаждой смертоубийства, мягко говоря, не хотелось, первый порыв высказать ей в лицо обвинения в раздрае, царившем в душе профессора, прошёл без следа. Вартайт покивал, так что я рассчитывала на какой-нибудь номер в гостинице или небольшой домишко с пресловутым арендным контрактом. И только выбравшись из экипажа — бабушка, отчего-то проникнувшаяся к хитроумному льстивому волчаре абсолютной симпатией и доверием, предпочла вернуться к себе домой — я увидела огромное строение, в котором можно было, казалось, разместить вообще всех существующих на свете дуплишей.

— Да-да, — беспечно бросил Вартайт, пребывавший в бессовестно счастливом настроении, — места много, вы и встретиться-то можете через год, чего бояться?!

Встретились мы куда быстрее, убивать меня без пяти минут свекровь, леди Галада Мортенгейн, не спешила, избрав иную тактику.

Она меня попросту не замечала.

При редких встречах смотрела сквозь, обходила, как неожиданно выросшее на пути неодушевлённое препятствие… Правда, эти встречи действительно были очень редкими. Конечно, для меня — Вартайт явно не терял надежды переломить ведущую тихую партизанскую войну мать, но за эти два года не преуспел. Честно говоря, красноречивое молчание устраивало меня куда больше, чем открытые военные действия, победа в которых была бы явно не на моей стороне. Никакого негатива к неприветливой леди я почему-то не испытывала.

И надо же было такому случиться, что убегая от уснувшего профессора, я столкнулась с леди Галадой в прихожей. Мама Вартайта… нет, слово «мама» ей никак не подходило, на худой конец «мать» или «родительница» — была облачена в бордовый бархатный халат, как нельзя более соответствовавший её яркой внешности. Лицо безо всякой краски свежее, несмотря на возраст, бледная кожа сияет, чёрные волосы уложены в сложную причёску. На её фоне я показалась себе невыразительной растрёпанной дурнушкой. Обычно я всё же бормотала какие-то приветственные слова, неизменно остававшиеся без ответа, но сейчас решила обойтись без лишних формальностей: меньше шума — больше шансов убежать. Совесть виновато приподняла голову, но я сердито шикнула на неё, не навсегда же я убегаю, мне нужно обратиться к богам светлого горизонта, нужно! Не стоит пренебрегать даже самым крошечным шансом…

— Стой.

Голос госпожи Мортенгейн буквально пригвоздил меня к полу — на пару секунд.

— Извините, но я спешу, — я натянула один сапог.

— Ты беременна.

Это прозвучало, по меньшей мере, как обвинение в массовом убийстве. Я решила не отвечать и стала натягивать второй.

— Куда собралась?

— Прогуляться, — буркнула я, как бы ни хотелось огрызнуться, сейчас на то не было времени. Потом… Путь до лафийцев не самый близкий… конечно, Вартайт меня догонит, но в дороге переубедить его будет проще. Наверное.

— Одна?

— А почему бы и нет?!

Всё-таки я разозлилась.

— Помру по дороге — вот вам радость-то будет…

— Идём, — неожиданно решительно произнесла леди Галада. — Поговорим.

Общаться с ней вот так, напрямую и почти на равных, было невероятно странно. Впрочем, мне вообще было непросто привыкнуть к миру Мортенгейна. Я только месяца три привыкала обращаться к нему «на ты», уж очень большая разница между нами была — во всех отношениях.

При мысли об этой разнице что-то нервно скрутило в животе, и я встряхнулась. Не стоит теперь волноваться по пустякам… даже хорошо, что леди вышла первой на разговор. Если я услышу угрозы, буду знать, к чему готовиться…

— Я спешу, — с нажимом сказала я. Глаза леди иронически сощурились, и я вдруг подумала, как же они похожи, мать и сын. Сходство было поразительным, и вовсе не в чертах лица — в глазах, тёмных, глубоких, чувственных, с золотистыми искорками.

Будут ли у нашего сына такие глаза, или он не только природой пойдёт в меня?

— Вартайт не станет искать тебя в моём кабинете, если ты об этом. Да я и не задержу тебя надолго.

Я обречённо зашагала вслед за дуплишией, проще было согласиться, чем пререкаться и разбудить Варта. Мы поднялись на четвёртый этаж — заповедная зона, за два года я ещё ни разу здесь не была. Мимоходом я не без сожаления отметила про себя, что не могу, никак не могу считаться хозяйкой этого роскошного дома, даже если наш брак-таки признают реальным и законным.

Неважно.

Я никогда не посмею перейти дорогу этой роскошной и властной женщине, заявить какие-то права на её дом, на её территорию. Сколько же ей лет?! Лет шестьдесят, не меньше, а выглядит она едва ли не ровесницей сына. Интересно, какова продолжительность жизни дуплишей? Что-то мне подсказывает, что и в этом вопросе люди от них отстают…

Я всегда буду чувствовать себя в этом доме чужой. Наглой приживалкой, посягнувшей на мир, в котором мне нет места. И всё бы ничего, но ребёнок, маленький любимый человечек, не должен вырасти с этим чувством. Не должен чувствовать себя второсортным, как Истай.

«Завтра же переедем», — неожиданно для себя подумала я. Нет, не завтра, а когда я вернусь из храма светлых богов. Снимем небольшой домик, неподалёку от Храма науки, где Вартайт работал, а я планировала продолжать учиться до самых родов и получить диплом позже. И пусть леди Мортенгейн давится молчанием и гордым одиночеством хоть ещё целый век спустя!

Комната, в которой мы оказались, точнее, рабочий кабинет, была обставлена дорого, строго и со вкусом, в серых и зелёных тонах. Стеллажи с книгами, тяжёлая деревянная мебель — понятия не имею, какое дерево даёт такой пепельный оттенок, но выглядело красиво. Зелёный диван в центре — в своём красном халате величественная леди казалась на нём розой в густой листве.

Я продолжала стоять, не решаясь присесть рядом, но дуплишия недвусмысленно похлопала ладонью по мягкой обивке.

— Ты смелая девушка, — вдруг сказала она, это прозвучало так нелепо, что я едва не расхохоталась.

— Не очень, — отозвалась я, расслабляясь, во всяком случае — пытаясь сделать такой вид.

— Собралась в храм Эдра?

— Понятия не имею, как он там называется. А вы подслушивали под дверью? — от волнения легко было сорваться в хамство, но леди даже не поморщилась.

— Я знаю всё, что происходит в этом доме. Видишь ли… когда мы с отцом Вартайта заключили брак, он не разрешил мне ходить на службу. Я работала в магистрате, а стала домовладелицей. Дом большой, хлопот навалом, несмотря на прислугу, но…

Я понимала это «но». Для такой энергичной женщины места здесь явно было маловато. Некуда приложить кипучую энергию.

— Помнится, в наш последний разговор, в Виснейском храме наук, вы кричали, что выбор Вартайта позорит ваш род и всякое такое… Что-то изменилось? — терять время на всякие пустые рассуждения не хотелось. — Вы разговариваете со мной, как будто я имею право на существование, ну надо же. Или дело в ребёнке? Он же будет человеком, леди Галада. Это ещё больший позор для вас, разве нет?

Внезапная догадка заставила меня замолчать.

— То, что наш брак с Вартайтом никак не подтверждают, — не ваша ли заслуга?! Старые связи в магистрате…

— Конечно, нет, — резко, раздражённо отозвалась леди. Дёрнула точёным плечом. — Да, я была зла на сына и его выбор, очень зла. Но… — она вдруг заколебалась, и эта неуверенность в её взгляде была более чем странной, — потом ты сбежала, а он… Я видела, как ему плохо. Я люблю своего сына, пусть он и оказался несколько… легкомысленным и недальновидным романтиком, и желаю ему счастья.

— Любите, ну, конечно. И именно поэтому вы отправляли его в морг за детские провинности, — покивала я, а леди нахмурилась:

— Какой ещё морг?!

— Неважно. И что же, вы поверили, что его счастье — я?! Да быть такого не может. Давайте начистоту, леди Галада. Я полностью разделяю ваше негодование, но виноватой себя не чувствую. Сбежать я уже пыталась — по-моему, ничем хорошим это не закончилось. А сейчас… Мортенгейн знает о ребёнке и не отказывается от него. Чего вы от меня-то хотите?!

— Не нужно ходить ни в какой храм, — наконец, после довольно долгого молчания произнесла мать Вартайта. — Это опасно и бесполезно, да и не нужно. Ваш брак будет подтверждён в самое ближайшее время, об этом не стоит волноваться. А чего я хочу от тебя… Береги моего сына и этот дом. В ближайшее время я передам тебе все бумаги на него, договоры с прислугой и…

— Подождите! — я подняла обе руки, уверенная, что у меня слуховая галлюцинация, не иначе. — С чего это вы передаёте мне дом?! Я настолько вам невыносима? Мне кажется, справедливее будет, если уеду я. То есть, мы.

— Я была очень зла в первую нашу встречу, — взгляд леди, обычно пронзительный и резкий, затуманился. — Я так хотела женить Вартайта, я так много говорила с ним о долге и семейной жизни, а он всегда ёрничал и сопротивлялся… но я сразу поняла — с тобой, маленькая безродная человечка, всё иначе.

— Я польщена.

— Вы удивительно подходите друг другу, — леди закатила глаза. — Даром что ты, соплячка мелкая, младше на два десятка лет… Нет, девочка, я вовсе не на тебя была зла в ту нашу первую встречу. Не на тебя и даже не на сына, решившего бунтовать на пороге пятого десятка лет. В конце концов, над запечатлением мы не властны, но дело даже не в этом. Бабушка говорила мне — никому не причиняй добро! И только сейчас я стала понимать эту фразу…

— А на кого вы злились?

— На судьбу, наверное. Судьба любит посмеяться, — невпопад отозвалась леди. Несколько минут она слепо разглядывала собственные руки, а потом сказала. — Когда мне было лет примерно столько, сколько тебе сейчас, я училась правознанию. В моём Храме наук преподавал молодой выпускник… человек, имя не принципиально. Я собиралась выйти за него замуж вопреки воле родителей.

— Но… — растерянно пробормотала я. — Как же…

— Не вышла, разумеется. Это было просто чувство, ты, наверное, знаешь, что запечатление у дуплишей редкость, да и проявляется только у мужских особей. Разум и воспитание взяли верх. Моим супругом стал будущий отец Вартайта, правильный дуплиш, холодный и равнодушный. Я не хотела, чтобы мои дети были людьми, так меня воспитали. Родители полностью одобрили мой выбор, все были довольны. Мы не были счастливы, но наша семейная жизнь оказалась вполне сносной. Когда он погиб, я искренне горевала, — она чуть наклонила голову. — Недолго, но искренне.

Я не знала, что сказать на эти откровения.

— Я была зла, что мой сын оказался смелее меня. Что эгоистично выбрал собственное счастье, а не долг. Как же так — я положила свою жизнь на алтарь, а он… да как он мог! Как он посмел?! Ведь по сути моя жертва оказалась напрасной…

Она мотнула головой, из идеальной причёски выбился предательский чёрный локон.

— И знаешь что? Не нужно тебе ни о чём просить, девочка. Я знаю, что чужой опыт не передать, но как бы мне хотелось донести до тебя… попросить тебя просто быть счастливой, не пытаясь ничему соответствовать.

Я растерялась так, что слова никак не желали подбираться.

— Знаешь, что я собираюсь сделать? — хмыкнула величественная леди, поднимаясь с софы. — Я собираюсь навестить того самого выпускника. Конечно, он уже немолод, как и я… и я ничего о нём не знаю, кроме того, что он жив и несколько лет как вдовец. Не думаю, что всё в итоге будет, как в любовном романе, но, по крайне мере, я скажу ему, что сожалею, а это уже немало.

…нет, нужных слов у меня всё ещё не было.

— Но это не единственная причина, почему ходить тебе никуда не надо, — вдруг закончила леди Галада. — Есть ещё одна.

— Какая? — тупо спросила я, взгляд матушки Мортенгейн, вспыхнувший вдруг желтизной, мне очень не понравился.

— Я знаю о том, как эти два горе-зельедела, молодой и зрелый, тебя «лечили», — почти со смешком отозвалась она. — Налечили, на свою голову… Объяснять долго, да и я не целитель. Лучше покажу.

Бордовый халат соскользнул на пол, я несколько отстранённо отметила, что явно сошедшая с ума леди сохранила изумительную, не по возрасту, фигуру.

А потом чёрная с серебристой проседью волчица зарычала и стремительно кинулась на меня.

…не знаю, что произошло дальше. Перепуганный мозг явно не поспевал за телом, которое неожиданно выстрелило собой в сторону. Не желая умирать так глупо и внезапно, я обнаружила себя за софой, а потом — честно, не знаю, как! — я швырнула софу в зверя, легко, точно фарфоровую чашку. Тяжёлый деревянный диван отлетел к противоположной стене. Волчица, разумеется увернулась, но я на неё не смотрела. Уставилась на собственную руку, чувствуя, что сейчас упаду в обморок.

Мои коротко стриженные овальные ногти потемнели и удлинились, чуть загибаясь на концах, как у… Миг — и жуткая иллюзия исчезла. Я моргнула — и обнаружила, что сижу на ковре, леди Мортенгейн — уже снова в халате — стоит в паре шагов от меня, разглядывая обалдевшую невестку с ироничным любопытством. Перевёрнутая софа действительно лежала у стены, на полу валялись несколько разбившихся пейзажей.

Дверь распахнулась, меня подхватили на руки, и я испугалась, что Вартайт сейчас вышвырнет мамашу в окно, прямо с четвёртого этажа, и торопливо зашептала ему в подбородок:

— Всё в порядке! Тихо, тихо… Мы с леди Галадой… э-э-э… занимались перестановкой мебели!

— Именно! — госпожа Мортенгейн расхохоталась, звонко, как девчонка. — Всё в порядке. Я уезжаю, сын. Не думаю, что ты будешь скучать… пора становиться взрослым мальчиком. Но обязательно вернусь к рождению первого внука. Что-то мне подсказывает, нас всех ждёт большой сюрприз…

Судя по лицу Вартайта, ему очень хотелось вылить ведро ледяной воды себе на голову. Я чмокнула его в подбородок.

— Поставь меня на ноги. Всё в порядке.

— Что ты сделала с моей матерью, Аманита? Напоила тем самым грибным отваром?!

Я засмеялась, немного нервно. Уткнулась лицом в его грудь.

— Поездка в храм пока что отменяется. Пойдём… пойдём по лесу побегаем, что ли, успокоимся, развеемся… Что-то мне подсказывает… — пробормотала я сквозь уже истерический смех с интонациями леди Мортенгейн, — что однажды я смогу от тебя убежать.

Мы постояли пару минут, обнявшись. Я слышала стук его сердца.

— Смогу, — твёрдо закончила я начатую фразу. — Но никогда не захочу.

Конец!