Не открывайте глаза, профессор!

Глава 16

Пара дней миновала мгновенно. Несмотря на якобы «тайну», новость про внеплановую аттестацию разлетелась по Храму Науки моментально. Храм закипел и забурлил чугунным ведьминым котлом, пробиться в библиотеку стало сложнее, чем на зимнюю распродажу Большого Виснейского рынка. И только адептка третьего курса Матильда Вэйд совершенно не думала о том, чтобы повторять анатомию, теорию хирургии, зельеварение, патологии человеческой расы и прочие мудрёные науки, кои должно знать юному адепту, не хотелось ей заседать в Академическом театре, перебирая кости и вдыхая сладковатый запах удерживающей от тления жидкости, и даже класть под подушку изображение святого Дуравия Левинтрасского, считавшегося покровителем сирых и убогих мозгом, сиречь ничего не знающих адептов, жаждущих золотых звёзд (ну, и знаний, конечно, как же, как же без знаний), не было никакого желания.

Денно и нощно Матильда Вэйд думала, как ей обмануть не в меру пронырливого дуплиша с острым волчьим нюхом и слухом и чувствительными сильными ладонями, одновременно решая сложную проблему по убеждению соседки в собственной адекватности.

В целом шанс выдать себя за неё был. Мои отрезанные волосы нахально продолжали расти, как на дрожжах, достигнув уже середины спины, у Агланы они были примерно на том же уровне. Если я надену её одежду… её нестираную одежду, пропахшую её запахом, и нанесу капельку её любимой ароматической воды поверх нейтрализатора… Не будет же профессор лапать и нюхать меня на виду у председателя комиссии из самого министерства!

Аглана выразительно разводила руками и стучала кулаком по голове, однако с моими доводами в итоге согласилась, хотя и ворчала более чем недовольно, особенно при акцентировании на том, что платье должно быть нестиранное. Но к душеведам с жалобами не отправилась — уже хорошо.

Вот только голос… Моих актёрских способностей для того, чтобы разговаривать, как Аглана, явно не хватало.

Оставалось только одно — перестать принимать чудо-зелье Истая — его очень кстати осталось на самом донышке — что я и сделала. Спустя несколько часов горло неприятно засаднило — я уже успела отвыкнуть от этого ощущения, зато в голове парадоксальным образом прояснилось.

А дальше моя посвежевшая голова осознала, что если даже Мортенгейн проглотит историю про пропавший, то есть весьма ненаигранно сипящий голос дерзкой адептки Вэйд, то её немыслимое поглупение и отсутствие знаний явно заставит его насторожиться. Так что я присоединилась к всеобщей вакханалии, прекрасно понимая, что дотянуть до уровня Агланы не смогу никак. За год — смогу. За несколько дней — без шансов.

Мортенгейн — спасибо ему большое — соизволил отступить в моих мыслях в эти напряжённые дни на задний план. «Притворись подругой, которая притворялась тобой»… Я мысленно хмыкнула. Голос осип сильнее, чем обычно, вероятно, лафийская пакость вызывала привыкание. В данном случае можно было смело сказать: оно и к лучшему.

Змеящаяся очередь к аудитории, где проводилась аттестация, наводила на довольно безрадостные воспоминания о поступлении. Вообще-то, с учётом количества студентов стоило сделать несколько одновременно принимающих комиссий, но хрен из министерства был в единственном количестве.

И дуплиш — тоже.

В аудиторию адептов запускали по полтора десятка, моя группа пошла испытывать счастье ближе к вечеру во второй день. Вопросы попались на удивление лёгкие, к счастью, излюбленной тематики Мортенгейна — мужской половой системы — не касавшиеся. Смешанные дистрофии, эмфизема легких, зубное гниение, вот и всё. Но стоило мне посмотреть на профессора, сидевшего аккурат посередине почтенной комиссии — две бойких дамы средних лет справа, два учёных старичка — слева, как последние хлипкие знания о деструктивных изменениях альвеол и нарушениях обменных процессов в паренхиме, строме и стенках сосудов органов и тканей засобирались в эмиграционный полёт прочь из головы. При этом я вдруг словно увидела его по-новому, глянула, что называется, свежим взглядом со стороны — и увидела не вредного оборотня, любителя нездоровых интимных игрищ и прогулок голышом по лесу, а безмерно обаятельного — и почти незнакомого мне мужчину, высокого, стройного и привлекательного, неглупого, полного достоинства и осознания собственной вполне заслуженной исключительности. И в этого мужчину с низким мягким голосом, учтивого, ироничного и одновременно строгого, можно было влюбиться запросто безо всякого Болотника.

Если, конечно, не знать о его наглом характере, привычках хватать незнакомых девушек в ночном лесу, неведомых экзотичных неприятелях — или, что хуже, приятелях, пытающихся вырвать ему глаза или попросту придушить…

Я даже головой потрясла — не о любви надо было думать! Моя очередь подходила всё ближе, опрашивали достаточно быстро, но и на дополнительные вопросы не скупились, причём — я напрягла слух — не только по темам общего лекарского дела, выпавшим в качестве экзаменационных вопросов.

«Хрен из министерства» оказался бодрым седым дедком почему-то с почти чёрной бородой и чёрными же бровями, примостившимся с самого края аттестационной пятёрки. Вопросов он задавал немного, но провокационных и по делу, а смотрел цепко. Его сосед, пожилой преподаватель душеведения, наоборот, так и норовил заболтать всех и каждого не по теме, женщина-блондинка средних лет справа от Мортенгейна, уже несколько раз ненавязчиво его осадила, напоминая о времени и необходимости успеть принять всех адептов, невзирая на огромный объём работы. Женщина с седыми волосами, забранными в пучок, сидевшая с правого краю, выглядела уставшей и безучастной, её имени я тоже не знала. Ну, да, в комиссии и должны быть посторонние преподаватели, только Мортенгейну с его капризами и закидонами закон, как водится, не писан…

— Рад буду услышать вас, Матильда, — вдруг негромко произнёс Мортенгейн, стоило мне опуститься на стул перед преподавательской пятёркой и выдавить имя и фамилию. У меня сердце совершило непередаваемый кульбит, стукнувшись о селезёнку… Шэд, да что ж такое! «Рад буду»… Бесстыжая зверюга, как ты можешь так запросто выказывать личную расположенность к кому-то, кроме меня, она, эта якобы Матильда, всего лишь такая же студентка, как и прочие! Ни Марисоль, ни Глинте, уже отмучившихся передо мной, он таких слов не говорил…

И то, что эту самую запомнившуюся ему студентку профессор называл моим — моим! — именем, только добавляло гадкую такую остринку, обжигающую обидой, как язык — жгучим перцем.

— Взаимно, уважаемый профессор Мортенгейн, — просипела я. — Прошу меня извинить, у меня небольшие проблемы с голосом, надеюсь, это не помешает мне… м-м-м… проявить себя сегодня?

— Нерешённые проблемы со здоровьем у целительницы? — неодобрительно приподнял чёрные кустистые брови хрен из министерства.

— Последствия юношеской глупости, необратимые повреждения связок, — сип перешёл в хрип.

Тратить время на обсуждение моих личных проблем они не стали, хотя я с тоской подумала о том, что аттестация закончится раньше лунного цикла, и Аглане ещё придётся врать профессору… А вдруг он решит разобраться с её — моими! — проблемами? Пригласит её куда-нибудь в Виснею, а потом…

— Назовите основные причины снижения плотности легочной ткани, а также разницу между кистами и эмфиземой, адептка Вэйд, — густой бас чернобородого вывел меня из дурмана фантазий о профессоре и Аглане, в которых они уже предавались порочной страсти в роскошной виснейской гостинице, почему-то на зелёных простынях.

Я знала ответ. Действительно знала, но горло то и дело перехватывало спазмами — и дело было не только и не столько в несчастных повреждённых связках.

«Рад буду услышать», небесная выхухоль его разорви!

— Не стоит мучить девочку, — внезапно вмешалась блондинка, — я слышала о проблемах с голосом у адептки Вэйд. Думаю, будет гуманнее в данном случае, если мы затратим чуть больше времени и получим ответы в письменном виде.

Я кивнула. На моё место сел худенький парнишка по имени Мэлси, а я получила право на временную передышку, вот только расслабляться не стоило — время убегало. Невольно я приложила руку к груди, услышала слабый хруст бумаги — Мортенгейн в этот момент вскинул голову, заозирался. Будь он неладен, он и его волчий слух… Нет, никаких шпаргалок, то есть шпаргалки тоже были, но с внутренней стороны юбки.

Там, за корсажем, лежала сложенная вчетверо лафийская бумага, которую должен был подписать профессор.