Обещание Перидота

Глава 13

АРВЕН

— Тебе не нужно было нас ждать, — сказала я Федрику.

В это странное время улицы были пусты — слишком поздно для уставших гуляк, слишком рано для ранних пташек. Мы были одни, за исключением спящего нищего и бродячей полосатой кошки. Я почувствовала запах свежевыловленной рыбы и кумквата из сада, доносившийся из близлежащих таверн, и глубоко вдохнула.

— Я слишком волновался, чтобы возвращаться с твоим братом и другом, — сказал Федрик, положив руку мне на поясницу. Гриффин оттолкнулся от каменной колонны, на которую опирался, и пошел рядом с нами. Его лицо было напряженным — очевидно, он не хотел проводить ночь на улице с Федриком.

Федрик повел меня по узкому переулку на обратном пути во дворец. Я надеялась, что его ладонь на моей спине успокоит меня или вызовет что-то приятное, но этого не произошло. Только та же удушающая пустота снова осела в моих костях.

— Что там произошло? — спросил он.

— Мы получили карту, ведущую к кинжалу, — ответил ему Кейн, шагая рядом с нами.

Кейн вытер лоб, овеваемый теплым ночным воздухом. Его рубашка расстегнулась, обнажая блестящую мощную грудь, а закатанные рукава будто специально освобождали место для насилия. Вороновые волосы, так соответствующие его имени, завивались на шее от влажности. Одновременно леденящий кошмар и пленящая мечта.

— И, — продолжил он, с той же кривой улыбкой на губах, — я убил Кроуфорда.

Слова застряли у меня в горле. Он злорадствовал?

Федрик выглядел озадаченным.

— Я же тебе говорил, — фыркнул Гриффин Федрику.

Мы протиснулись мимо пары растрепанных рыбаков, бредущих домой из таверны после того, что — судя по густому запаху рома, повисшему в воздухе, — должно было быть бурной ночью беспробудного пьянства.

Меня охватила зависть. Я бы не отказалась от еще одного бокала этого оранжевого вина.

— Для людей, которых могут судить за убийство, вы оба кажетесь довольно болтливыми. — Слова Принца Федрика были сдержанными, но его тон был резким. Я подошла к нему поближе, и Кейн изучил это движение, как будто это было личное оскорбление.

— Для человека, который только что потерял приятеля по азартным играм, — сказал Кейн, — ты не выглядишь таким уж опечаленным.

— Он не был моим приятелем. Он был другом моих родителей.

— Я не знал, что есть разница, — прошипел Кейн, а затем, не дав Федрику оправдаться, добавил: — Ты не знал, что он сбывал краденое?

— Ты считаешь, что мелкие воришки заслуживают смерти? Ты действительно так же безжалостен, как о тебе говорят.

— Торговля молодыми Мер-девушками — это не мелкое воровство.

Я постаралась вытеснить из сознания леденящие душу образы. Федрик тоже ничего не сказал, онемев от отвращения.

Кейн только кивнул, холодно глядя на принца.

— Вот тебе и правитель королевства. Командир Гриффин может сопроводить тебя обратно в замок. Мне нужна помощь моего целителя. — Кейн поднял руку к нам, его костяшки были в крови.

Федрик повернулся в мою сторону.

— Тебе нужно, чтобы я остался?

— Она в порядке, — прогремел Кейн.

Но Федрик продолжал смотреть мне в глаза, и я едва не рассмеялась. Может быть, от ярости, которую вызвал бы Кейн, если бы я сказала да. А может быть, от наивной мысли, что если Кейн захочет причинить мне вред, Федрик сможет что-то сделать, чтобы его остановить.

— Он прав, — наконец сказала я. — Я в порядке, спасибо.

Федрик поднял мою руку к своим губам, оставил на ней легкий поцелуй и удалился во дворец, даже не удостоив Кейна взглядом. Гриффин наблюдал за его уходом, но не сделал ни шага вслед.

— Ничтожество, — пробормотал Кейн.

Под пламенными бирюзовыми фонарями город был окутан неровными оттенками синего, черного и золотого, которые окрашивали его, как разгневанные мазки кисти.

Я скрестила руки, защищаясь от ветра, который дул по улицам города.

— Разве он сделал что-то жалкое? Ушел, когда я попросила? Уважал чьи-то желания? Ты вообще способен понять такое?

— Нет, — прорычал он. — Не когда речь идет о твоей безопасности.

— Очевидно, единственная опасность, от которой мне нужна защита — это ты. — Я указала на кафе и труп, который все еще остывал в его стенах.

Кейн вздохнул и провел рукой по лбу.

— Он должен был умереть.

— Забавно, я слышала, как ты говорил это раньше.

— Вероятно, потому что это было правдой.

— Или потому что ты получаешь от этого удовольствие. Потому что ты псих.

Он приблизился ко мне, его глаза были черными. Черными, как яд. Когда он подошел так близко, что я почувствовала запах его кожи и пота, он пробормотал:

— Я продемонстрирую, что действительно доставляет мне удовольствие.

— Отлично, — неожиданно прервал Гриффин, разрушая натянутую тишину. Я совсем забыла о ем. — Думаю, на сегодня хватит.

— Иди домой, Гриффин, — прорычал Кейн, не отрывая глаз от моих сжатых губ. — Мы сами разберемся.

— Ты мог сдать Кроуфорда королю и королеве. Почему ты его убил? — настаивала я. — Тебе это нравится?

— Он знал, кто ты. Он также продавал Мер-девушек своим друзьям, как конфеты. Ты действительно считаешь, что такой мужчина не заслужил смерть?

Я развернулась на каблуках и ушла из узкого дворика на широкую улицу, где я могла дышать.

— Дело не в этом. Ты всегда будешь находить самых плохих людей и убивать их. Не потому, что они этого заслуживают, а потому, что ты хочешь причинить боль.

Кейн пошел рядом со мной, Гриффин уже ушел вперед, устав от наших пререканий.

Я тоже устала.

— И что? — настаивал Кейн. — Ты будешь спасать каждого дрожащего мудака, который скажет пожалуйста, пока один из них не перережет тебе горло?

— Нет ничего плохого в том, чтобы проявлять милосердие к людям. Я не должна была ожидать, что такой зверь, как ты, это поймет.

— Знаешь что? Это даже хорошо. Злись на меня. Я злюсь на себя. Из-за Бухты Сирены. Из-за пророчества. Из-за твоей матери…

Я резко остановилась.

— Не смей говорить о ней…

— Я приветствую твой гнев. На самом деле, я наслаждаюсь им. Это гораздо лучше, чем смотреть, как ты обычно влачишь существование, подобно тени. Так что обрушь на меня всю свою ярость. Я выдержу все. Просто перестань бросаться в подобные авантюры, чтобы почувствовать хоть что-то.

Стыд сдавил мне горло.

— В какие авантюры?

— Безрассудно пьешь, дразнишь Кроуфорда, снимаешь свою проклятую одежду — ты убьешь себя, пытаясь почувствовать, что ты жива.

— Ты думаешь, я хочу, чтобы со мной что-то случилось?

— Я начинаю верить, что именно этого ты и добиваешься.

— Это не… Я не… Ты ничего обо мне не знаешь. — Я попыталась обойти его и едва не врезалась в его грудь. Оглядевшись, я поняла, что мы остались одни. Лишь далекий рокот волн, разбивающихся о берег, да стрекот цикад в густых кипарисах составляли нам компанию.

— Не знаю? Я знаю, чего ты боишься. Я знаю, о чем ты молишься. Я знаю, как ты любишь, когда тебя трогают, какая ты на вкус…

Когда его глаза загорелись чем-то сырым, чем-то первобытным, я подняла руку, чтобы ударить его. Чтобы направить свою ярость на что-то осязаемое и материальное, как его самодовольное мужское лицо. Но мой кулак столкнулся с его ладонью, а не с его челюстью. Он удержал мою руку в воздухе, подойдя ближе и вторгаясь в мои чувства.

— Я позволил тебе сделать это однажды, пташка, — прошептал он. — Это больше не повторится.

Теперь мы прижались друг к другу, и я чувствовала его тело, теплое от желания и твердое, как камень. Его большой палец мягко погладил мой все еще сжатый кулак, и я невольно замурлыкала от этого прикосновения.

Его глаза опустели, исчезла серебристая кайма. Остались только чистые хищные зрачки.

И я могла признаться себе в этом.

Я безумно тосковала по его телу. По этому узнаваемому запаху. По его накачанному торсу — одновременно дающему ощущение безопасности и таящему звериную силу.

Но теперь было еще и кое-что другое. Потребность следовать за этой волной чистого жара. Прилив, расширяющий мои легкие, огонь, пронизывающий мою кровь, когда он смотрел на меня с этой мучительной, почти хищной страстью — я была очарована этим. И немного ненасытна.

Я потянулась на носках выше, отчаянно нуждаясь почувствовать эту плотную, горячую тяжесть упирающуюся мне в живот. Еще мгновение — и волна удовольствия от трения в самой сокровенной точке, когда я вжалась в него, заставила меня снова застонать.

Он хмыкнул. — А что же стало с не трогай меня?

— Кто говорил, что ты трогаешь меня?

— Какая жестокая, злая пташка.

— Может быть. — Я не была уверена, о чем прошу, но все же сказала: — Пожалуйста, Кейн.

— Блядь, — наконец прорычал он, благословенно отпустив мой кулак, и его ладони скользнули вдоль моих боков — эти руки, словно созданные для моего тела — и поцеловать меня так, что остались синяки.

Весь мир сузился до наших сплетенных языков, до прерывистого, шипящего дыхания, до моих волос, сжатых в его огромных ладонях, до него самого — нежно поддерживающего мою голову и вырывающего у меня торопливые вздохи и сдавленные стоны…

Я знала, что скучала по изгибу его губ на своих, знала, что жаждала его, как пагубной привычки. Но я не ожидала — даже не подозревала — что это будет так. Как первый глоток воздуха после долгих недель удушья.

Кейн прижал меня к песчаниковой стене под навесом балкона — длинное платье путалось у ног, пока он, обхватив мою талию, перемещал меня туда, куда хотел. Его ладони жадно сжимали мои бедра и ягодицы, приподнимая меня, прижимая к себе. Его поцелуй был грубым, словно он боялся, что я передумаю в любой момент. Постыдная правда заключалась в том, что я не могла сопротивляться — между ног уже была влага от одного его прикосновения, а каждый низкий стон, вырывавшийся из его мощной груди, заставлял меня промокать еще сильнее. Тот пульсирующий огонь внизу живота становился все настойчивее.

Он углубил поцелуй — грубый, исследующий, беспорядочный — не спеша, замедляясь, чтобы прочувствовать каждую деталь. А когда его большой палец лениво обвел мой твердеющий сосок сквозь тонкую ткань, я простонала прямо ему в рот.

Он зашипел от удовольствия, расположив наши тела так, чтобы его член сильнее прижался ко мне.

Я извивалась в его объятиях, впиваясь ногтями в его шею так глубоко, что, казалось, вот-вот проступят капли крови. Эта мысль лишь сильнее разжигала мое желание. Под сенью виноградных лоз, укрытые покровом ночи, я играла его языком, поглощая его хриплые стоны, чувствуя, как его руки скользят все ниже, ниже, ниже…

— Можно? — прошептал он мне в губы, когда его большой палец скользнул между моих бедер.

Да, да, да.

Искры и пламя пронзили меня, зажигая изнутри.

Безрассудно, дико, глупо — но я живая…

Я страстно кивнула, наши влажные губы встретились. Он, задыхаясь, простонал мое имя — словно испытывал невыносимые муки.

Мои пальцы нашли кожаные шнурки на нем. Я не чувствовала ни капли стыда — он желал меня. И эта простая истина пронзила все мое тело, словно жидкая молния.

Его рот скользнул к основанию шеи — язык, зубы, горячее дыхание — пальцы вырывали у меня слабые стоны. Новый вздох сорвался с губ, когда он втянул кожу ключицы, ладонь охватила грудь, а его руки держали меня словно драгоценность…

Чем-то хрупким…

Чем-то, достойным поклонения.

Поцелуй менялся. Становился эмоциональным. Интимным. Он с таким почтением ласкал мое лицо, соединяя свое тело с моим с осторожностью и усилием. Давая мне такое пространство, такую свободу своим телом… Проникновенное, личное, настолько, что я почти слышала его сердце…

— Остановись, — прохрипела я. — Отпусти меня.

Он вздрогнул, но тут же поставил меня на землю, брюки все еще наполовину расстегнутые. Его дыхание было таким же тяжелым, как и мое.

Я смотрела на него, не в силах произнести ни слова из-за пронзительной боли в груди.

— Не смотри на меня так, — пробормотал он. — Я не могу дышать, когда ты смотришь на меня так.

Вся смелость в его глазах, вся эта страсть исчезли. Луна озаряла его угольно-черные волосы, его нахмуренные брови, его вздымающуюся грудь.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил он слишком тихим голосом.

Гневные слезы жгли мне глаза. Я сглотнула их. Я закусила губу.

Мне хотелось кричать.

Он покачал головой, глядя на гавань, где лунный свет постепенно угасал, уступая место любопытному солнцу.

— Я не знаю… — я задрожала, неровно вдыхая воздух. — Ты разбил… ты разбил мне сердце.

Он вздрогнул, услышав мои слова. Еще час назад его потрясенное выражение лица было бы бесценно. Я бы наслаждалась триумфом, удивив его, вызвав у него такую реакцию.

Но не сейчас.

— Ты однажды спросила меня, считаю ли я любовь слабостью, — сказал он слишком тихо. — Ты, Арвен. Ты — моя слабость.

— Тогда я делаю тебе одолжение. — Мой голос звучал холодно даже для моих собственных ушей.

Я всегда была плаксой. Рыдала и от счастья, и от горя.

Теперь же я не могла выжать из себя ни одной слезы.

Я сделала ровный вдох — и эти сбивающие с толку эмоции уже отступали. Трусливо прячась под привычным слоем оцепенения.

Глаза Кейна стали твердыми, как гранит, и столь же острыми.

— Ты боишься. Быть со мной, чувствовать что-то, теперь, когда тебе приходится сталкиваться со всем, от чего я пытался тебя защитить. — Он тоже вдохнул, в отчаянии проведя дрожащей рукой по волосам. — Я понимаю, правда. Только не говори, что ты делаешь это, чтобы избавить меня от боли. Для меня уже нет спасения.

Я хотела сказать, что для меня тоже. Что я обречена. Что у меня не осталось достаточно времени в этом мире, чтобы излечиться от его лжи, его предательства, от травмы последних нескольких недель, а потом, после того как я восстановила все части себя, которые были разбиты, посмотреть, осталось ли во мне что-нибудь, способное дать ему еще один шанс.

Дать нам еще один шанс.

Под последними лучами чистого лунного света все, что я смогла сказать, было:

— Прости.