Стерва. Обольщение

Глава 15

Барон выполнил мою просьбу, он за мной не пошёл.

Я поняла это только на другом конце деревни, поблизости от дороги.

Разумеется, ему не было нужды бежать следом — никакая опасность мне здесь не грозила, а ему наверняка не слишком хотелось меня видеть.

Как, впрочем, и мне — его.

Нам обоим требовалось время, чтобы остудить голову и привести мысли в порядок.

Монтейну — ещё и для того, чтобы решить, как действовать дальше.

Помогать невинной жертве чужих решений или человеку, способному поставить под угрозу жизни десятков людей, было принципиально разными вещами.

После того, что он сказал о моей силе и заключённом с ней договоре, от страха во мне тряслась каждая жилка, но именно этот страх гнал меня вперёд. Подальше от него.

Было невыносимо стыдно за то, что всё-таки не сумела сделать всё правильно и вываляла и его в этой грязи. Такой хороший человек, как Вильгельм, просто не мог, не должен был оказаться связан ни с чем подобным.

Вместе с тем во мне кипели злость и обида.

Пусть он не был эгоистом, как я. Пусть скорее отдал бы себя на съедение потусторонней силе, но не попытался использовать других, чтобы от неё сбежать или откупиться…

Он не смел меня судить.

Не смел говорить со мной так, словно я была глупее или хуже его.

Хотя и правда, конечно же, была.

Подлость…

Монтейн ничего не мог знать о ней. Он не мог совершить ничего подобного. Переоценив свой опыт, он всё же позволил себе смотреть на кого-то свысока, и, по большому счёту, кто, как не он имел право на это?

Однако он привык быть один. Привык нести ответственность только за себя самого.

Он понятия не имел о том, что значит — обрекать другого на мучения или смерть.

Мне же оставалось либо действовать по обстоятельствам, либо всю жизнь бояться за ребёнка, которого я произведу на свет.

Либо жить, зная, что отдала его. Принесла в жертву, позволила тому, иному его сожрать.

Вильгельм просто не мог, да и не должен был думать о подобных вещах. В конце концов, он был мужчиной, а мужчин такие вопросы, как рождение детей и их воспитание всегда касались мало.

Злиться на него было бессмысленно и снова подло.

Понимая это, я толкнула дверь чьего-то навек опустевшего дома и шагнула в темноту.

Хотелось спрятаться, а ещё лучше — просто не быть.

Не думать о том, как жестоко и несправедливо я поступила, осмелившись даже мысленно чего-то потребовать от барона и в чём-то его упрекнуть.

Не бояться того, что снова грозило стать неизбежностью.

И самое главное — не чувствовать жгучей обиды.

Старательно урезонивая себя, напоминая себе о том, как должна поступать, а на что не имею права, я всё-таки позволила себе поверить, что он никогда и ни за что меня не осудит. Ни за бездумную откровенность, ни за тот пыл, с которым я отдавалась ему.

Впрочем, за это он меня как раз не осудил.

В доме было темно и пахло пылью.

Я провела пальцами по поверхности стола, зачем-то погладила красивый резной сундук. Такую вещь мог сделать только очень искусный плотник.

Да вот беда, больше он никогда и ничего не сделает, не порадует людей своим удивительным мастерством. Всё потому, что местная травница была слишком самонадеянной. Потому что поверила, что может больше, чем дано ей.

Откинув крышку сундука, я начала бездумно перебирать сложенные внутри бесхозные теперь вещи.

Могло ли так статься, что Вильгельм прав, и за моё неповиновение он накажет тех, кто когда-то жил со мной рядом?

Могли ли они в самом деле погибнуть только потому, что я решилась обратиться к Чёрному Барону?

От мысли об этом хотелось тихонько и жалобно завыть, потому что я уже не могла… совсем ничего не могла с этим сделать. Даже плакать. Даже сожалеть.

Если бы я решилась пожертвовать собой, сдавшись ему, это уже ничего не исправило бы.

Среди мужских и женских нижних рубашек мне попался небольшой свёрток.

Безошибочно угадав, что в нём, я не хотела разворачивать, но пальцы сами потянули край ленты.

Детское одеяльце, крошечная рубашечка.

За последние полгода я множество раз представляла себе, каково это — иметь ребёнка. Крошечный, полностью зависимый от меня тёплый и чистый комочек. До слёз любимый и важный.

Отдать его было немыслимо, проще умереть само́й.

Был ли у людей, живших когда-то в этом доме ребёнок, успели ли они его родить?

Что стало с ними? С этим малышом?

Я прижала детские вещи к груди, сворачиваясь в клубок.

Я не хотела стать как она. Как та, кто скормила свою деревню ещё одному иному существу.

Не хотела стать похожей на свою мать, бросившую меня справляться, как сумею.

Она ведь так хорошо знала меня, она должна была понимать, что я ни за что не соглашусь.

Или же я лгала себе, потому что мне очень хотелось верить, что я способна на что-то. Что-то большее, чем быть просто рыжей девочкой-изгоем для битья.

Рыжик…

Голос Уила… Барона Монтейна звучал в моей голове, тёплый, нежный.

Он больше никогда не сможет смотреть не меня так ласково и касаться столь же бережно, но это…

Продолжая одной рукой держать свою находку, другой я вытерла слёзы и, наконец, осмелилась сказать это хотя бы мысленно: это ничего не значило.

Но мои мысли, ни мои чувства, ни моя вина́. Даже теперь уже точно не мой барон.

Всё это ничего не значило и не стоило.

Я должна была всё сделать сама. Добраться до герцога Керна, — до любого из них, — и броситься ему в ноги, умоляя о помощи. Добиться этой помощи любой ценой, любыми средствами, и только после… Может быть, когда-нибудь после, если сумею посмотреть ему в глаза, разыскать Монтейна, чтобы попросить у него прощения за всё.

Это почти-обещание, данное себе, придало мне сил, чтобы подняться и вернуть чужие вещи в сундук.

Ночь сделалась уже совсем глухой — как же долго я пролежала на полу в этом доме⁈

Где-то ухнула сова, и, прибавляя шаг, я заставила себя ободряюще улыбнуться то ли ей, то ли себе.

Я верила, что справлюсь.

В одном Вильгельм точно был прав, моё будущее было моей заботой и моей ответственностью, но не поводом платить за него кем-то. Жизнь взрослого не могла быть менее ценна, чем жизнь ребёнка, и никто не должен был лишиться своей из-за меня.

Оставалось только придумать, что сказать барону, ведь его благородство могло оказаться сильнее разума. Если он откажется меня отпускать, сбежать от него может быть по-настоящему сложно.

На мою удачу Монтейн спал. Он сидел возле догорающего костра, прислонившись спиной к колодцу и неудобно запрокинув голову. Его, очевидно, сморило, пока он ждал меня, и я позволила себе эту маленькую слабость — почти минуту постоять рядом с ним, разглядывая его с болезненным вниманием, чтобы черты лица накрепко врезались в память.

Если мне всё-таки придётся умирать, я хотела бы вспоминать именно это — его и наш счастливый день.

На сборы времени не было, я не могла рисковать разбудить барона.

Красавица, умница моя, не издала ни звука, только качнула головой в сторону насторожившегося Морока и пошла за мной.

На этот раз ничто не помешало нам выбраться на дорогу — Вильгельм больше меня не запирал, доверяя мне всецело, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не думать об этом.

Ни о чём нельзя было больше думать, кроме того, как добраться до герцогства Керн.

Барон сказал, что мы доберёмся за три часа, если поедем быстро.

Гнать лошадь в галоп на незнакомой ночной дороге не стоило, но я всё равно шёпотом попросила её идти быстрее.

Оглядываться тоже не стоило.

Только убраться отсюда поскорее…

Я передёрнула плечами, пожалев о том, что не захватила даже плащ.

Интересно, что подумает Монтейн, проснувшись в одиночестве? Вздохнёт с облегчением? Или бросится в погоню?

Единственным аргументом за то, чтобы сделать последнее, было данное им слово, но его он давал, ещё не зная. Или зная, но не имея подтверждений.

Теперь же он не должен был быть ко мне привязан, и внутренне я радовалась этому, потому что совершенно не хотела потянуть его за собой при неблагоприятном исходе.

Дорога была ровной и широкой, и занятая своими мыслями, я почти не заметила, как деревня осталась позади, скрылась за деревьями.

Сворачивать тут было особенно некуда — можно было только продолжать ехать вперёд, либо повернуть направо и вернуться на главную дорогу, где из-за праздников не протолкнуться. Или свернуть налево, к герцогству Керн.

Я сделала глубокий вдох, направляя Красавицу в нужную мне сторону.

Ехать туда было страшно.

Не страшнее, чем сидеть дома и ждать, когда за мной явится закрытый чёрный экипаж.

И всё же мне никогда не доводилось иметь дело с урождёнными колдунами.

Ни от кого и ни разу я не слышала, чтобы братья Керн питались кровью или убивали людей потехи ради, но кроме них мне было больше не к кому идти. И не было времени на поиск альтернативного пути к спасению.

Говорили, что старшая герцогиня достаточно сердобольный человек, чтобы помочь кому-то, но я понятия не имела о том, насколько велико её человеколюбие. Да и жалость мне была не нужна. Как выяснилось, изобразить из себя несчастную и трогательную Деву у меня даже перед мужчиной получилось плохо, Монтейн раскусил меня на раз.

За то, что мысли снова возвращались к нему, на себя стоило бы разозлиться, но сил на эту злость уже не было. Их следовало экономить для действительно важных вещей.

Например, подумать о том, что я скажу им, когда доберусь до места.

Вильгельм… Чёртов барон говорил, что с обоими герцогами можно договариваться, их можно заинтересовать.

И правда, не постелью же.

Красавица повела ушами, как будто её что-то встревожило, и я поспешила погладить её успокаивая.

— Ничего, моя милая. Всё будет хорошо. Мы что-нибудь придумаем…

Я осеклась, потому что по коже пробежал холодок.

Лошадь подо мной всхрапнула, сбилась с шага, а воздух вдруг сделался густым и плотным.

Чувствуя, как волосы начинают подниматься дыбом от ужаса, я выпрямилась в седле.

Ни за моей спиной, ни вокруг не было ни звука. Даже обычные ночные шорохи смолкли.

«Не оборачивайся, Мелли. Только не смотри назад. Это всего лишь страх».

Красавица остановилась, заплясала на месте.

— Ну что ты, что с тобой? — я погладила её снова, а вот в собственном голосе услышала предательскую дрожь.

Можно было сколько угодно уговаривать себя, убеждая, что кроме нас на этой дороге никого нет. Если я оглянусь и удостоверюсь в этом, хуже точно не будет. Разве что получу повод упрекнуть себя в излишней мнительности.

«Не будь дурой, Мелания. Монтейн надёжно тебя укрыл».

Даже строгая материнская интонация, которую я мысленно могла воспроизвести практически идеально, не помогла.

Сделав глубокий вдох, я повернулась, всеми силами души надеясь увидеть позади себя только пустую, залитую лунным светом дорогу, и мой крик застрял в горле, потому что по дороге мчался чёрный экипаж.

Это точно была не тюремная карета, и не случайный путник, надумавший объехать едва плетущиеся обозы.

Тот самый чёрный экипаж в глухой могильной тишине.

— Давай, Красавица, вперёд! Скачи, скачи, скачи!

Я подстегнула лошадь, посылая ее вперёд, и она сорвалась с места, гонимая таким же ужасом, как тот, из-за которого мои глаза, казалось, полезли из орбит.

Я знала, что мы не успеем. Нормальные живые лошади просто не могли нестись с такой скоростью, да ещё и не издавая при этом ни звука. Экипаж же не ехал, а летел, копыта запряжённых в него чёрных коней будто не касались земли вовсе.

Мне казалось, что я чувствую на своей шее их ледяное дыхание, что вот-вот меня толкнут в спину, и я вылечу из седла, и тогда…

Именно так и произошло. Исступлённо заржав, Красавица вдруг встала на месте, а потом поднялась на дыбы.

Отчаянно хватаясь за поводья, я всё-таки не смогла удержаться и упала на землю. От удара перед глазами поплыло, а моя лошадь бросилась вперёд, не помня себя от страха.

Чёрный экипаж начал останавливаться.

Кони перебрали копытами в воздухе, сворачивая к обочине… ко мне.

— Да чёрта с два…

Я даже не была уверена в том, что сказала это вслух.

Голова кружилась, и, хватаясь за неё, я бросилась в лес.

Бежать, не разбирая дороги, не думая о направлении — это всё, что я могла.

Бежать, пока не выбьюсь из сил и не упаду.

Хотя бы не даться ему легко.

Или, если повезёт, скрыться в чаще, выпросить помощи у лесных обитателей.

Они тоже притихли.

Я не собиралась тратить время попусту, да и смотреть назад было слишком страшно, но я всё равно видела.

Заботливо предложенная кем-то чуждым, — иным, — картинка, вставала перед моим взором, затмевая собой окружающее пространство.

Экипаж всё же остановился. Кучер остался неподвижен, а дверь широко распахнулась, и он вышел наружу. Высокий, очень высокий, в чёрном плаще и широкой шляпе, скрывающей лицо. Или чёрный провал вместо лица.

Неспешно оглядевшись, он шагнул в лес, направился за мной широкими шагами, и я хотела бы закричать, но снова подавилась этим криком.

Не потому, что побоялась себя выдать — он видел меня так же, как я видела его.

Я просто не могла.

Он шёл, не глядя себе под ноги, не пытаясь запомнить обратный путь, и лес склонялся перед ним, признавал его право быть здесь и преследовать свою добычу.

Перебравшись через широкий поваленный ствол, я изо всех сил ринулась влево.

Почему-то мне было нужно именно налево.

И вперёд.

До изнеможения, до сухого горячего жара в горле, до отчаянного хрипа — бежать.

А он не торопился.

Как только картинка, показанная им, смещалась, и я немного сбавила шаг, чтобы выровнять дыхание, он возник по правую руку от меня, всего в нескольких футах.

Почти передо мной.

— Уйди!

Вместо желанного крика, способного подтвердить мне само́й, что я всё ещё жива, вышел отчаянный и жуткий своей беспомощностью визг.

Я кинулась в противоположную сторону, хотя и знала, что это бесполезно.

Он мог гнать меня часами, сутками. Затравить как дичь. Дождаться, когда я упаду от изнеможения, и тогда уже взять своё.

Ветка больно хлестнула меня по лицу, и я вскрикнула снова, на этот раз побоявшись лишиться глаза.

На моё счастье, обошлось.

Задыхаясь, я согнулась пополам, уперевшись ладонями в колени, попыталась вдохнуть.

Внутри всё горело, воздух не проходил внутрь.

«Чёрта с два».

На этот раз я совершенно точно сказала это мысленно и снова бросилась вперёд.

Картинка пропала.

Не было больше ни чудовищной тишины, ни фигуры в чёрном плаще — то ли он наигрался, то ли я отказалась смотреть, это было уже не важно.

Силы были на исходе, но я продолжала бежать, превозмогая себя, заставляя собственное тело совершать невозможное.

Вокруг стало уже совсем черно.

Лес сгустился, верхушки деревьев почти закрыли от меня небо.

Я не хотела умирать, не увидев неба.

Почти врезавшись в широкий старый дуб, я заставила себя оглянуться.

Никого. Ничего. Так обманчиво спокойно.

Я купилась бы на это, если бы не всё та же ненормальная тишина, заставившая даже ночных птиц заткнуться.

И не моя сила.

Она извивалась во мне, глухо мычала и ликовала, почуяв своего настоящего хозяина.

Она рвалась к нему, и, должно быть, привела бы меня прямо к нему в лапы, если бы не одно маленькое «но».

Монтейн был прав.

Я поддалась на её искушение. Сама того не поняв, не подумав, не просчитав последствия, я приняла её. Дала ей своё согласие и заставила служить себе, когда наслала несуществующую в реальности болезнь на свою деревню.

Договор был заключён, мой ход сделан, и она не могла мне не подчиниться.

Не могла до тех пор, пока он не отзовёт её, не прикажет оставить меня.

Да только он хотел получить свою плату.

Почему бы то ни было, но младенец, которого я могла подарить ему, стоил того, чтобы побегать по лесу, и я просто обязана была использовать это.

И бежать.

Не чувствуя под собой дрожащих ног, не слыша собственного сорванного дыхания, я снова бросилась вперёд, а потом лес превратился для меня в нечто бесформенное и вязкое, похожее на болото.

Временами мне начинало казаться, что я ношусь по нему кругами.

Иногда мерещилось, что это уже совсем другой лес, ещё более старый и страшный.

Я бежала и бежала, останавливалась, чтобы отдышаться, и бежала опять, а потом поняла, что где-то там высоко небо начинает сереть.

Мог ли рассвет ослабить его, заставить убраться обратно в преисподнюю, из которой он вылез, скрыться в зыбком чёрном тумане?

Я знала, что нет.

Время суток или время года не имели для него значения, если он шёл за чем-то своим. За тем, что принадлежало ему по праву.

Моетейн был прав.

Признавая это, я всё ещё не была готова сдаться.

Пробравшись через густой кустарник, я тихо охнула, потому что впереди, за поредевшими деревьями, показалась новая дорога. Вместо того чтобы безвозвратно заблудиться в этом лесу, я выбралась к людям.

Не зная, где именно нахожусь и как далеко оказалась от цели своего пути, но это было лучше, чем пропа́сть навсегда в чёрной чаще.

Раздвинув ветки, я шагнула вперёд, почти поверив в то, что и на этот раз мне удалось вырваться.

А потом передо мной возникает экипаж.

Он словно вырос из-под земли, преграждая мне дорогу, прямо передо мной оказалась пока что закрытая дверь.

Я увидела его так близко, что смогла разглядеть вбитые в него, но тут же шарахнулась назад.

Не страшно стало даже оглянуться, потому что теперь я знала точно: его там нет. Он не стоит позади меня, не идёт по следу.

Он сидел внутри и ждал, чтобы я упала и заплакала, чтобы сама согласилась присоединиться к нему.

Едва не падая, путаясь в собственном подоле, я ринулась вперёд, обгоняя оставшийся стоять на месте экипаж, чтобы снова попытаться выскочить на дорогу.

На помощь людей я не надеялась, да и не было тут в такой час никаких людей. Но там, за доро́гой, чернел новый лес, и почему-то мне казалось, что надо туда. Что именно он спрячет меня так надёжно, что никто не догонит и не найдёт.

Спасёт так же, как спасла сила Монтейна, которую он разделил со мной в момент нашего соития. Именно она позволила мне продержаться так долго, она помогла выдержать и не упасть без сил ещё несколько часов назад. Сама бы я так не сумела.

Экипаж снова возник передо мной, и на этот раз я успела увидеть, как кучер повернул голову, а лошадь, вместо глаз у которой были чёрные провалы, наполненные тем самым туманом, дёрнула ухом.

— Катись к чёрту, тварь. Катись к чёрту!

Я выкрикнула это задыхаясь, и снова побежала вперёд.

Экипаж преградил мне путь в третий раз.

Он больше не пытался поймать меня, но и не выпускал из леса. Давал вполне очевидный выбор: либо к нему, либо умирать здесь, и оказаться у него уже полуживой, неспособной ни на какое сопротивление.

Отвергая это предложение, я сделала несколько шагов назад, красноречиво скрываясь за деревьями, вдохнула и быстро пошла вперёд.

Экипаж тоже тронулся, медленно покатился по дороге почти вровень со мной.

На этот раз кони шли по земле, но я по-прежнему не слышала ни скрипа колёс, ни стука копыт.

Он был, но его как будто не было.

Мог ли он существовать лишь в моём воображении?

Могла ли я сойти с ума?

Стиснув зубы, я запретила себе даже и думать об этом.

Он был настоящим.

Лес был настоящим.

И Вильгельм Монтейн, с которым я была так счастлива прошлой ночью, тоже был.

Он в действительности существовал где-то там далеко позади. Быть может, метался в растерянности по пустой деревне, поняв, что меня нет.

После того как он спас меня, как избавится от тел убитых мною подонков, после того как он для меня пел… Я просто не могла подвести его.

Дважды я использовала доставшуюся мне силу, чтобы убить. Впервые — случайно. На берегу озера — по доброй воле.

Пока мой род был что-то должен её хозяину, она должна была охранять нас.

Я остановилась, и чёрный экипаж замер на дороге, отстав от меня не больше, чем на десяток шагов.

Это было рискованно.

Это было безумием.

Это было единственным моим шансом.

— Ну давай, чёртова сука. Сбереги меня.

Я процедила это сквозь зубы, а потом собрала остатки сил и ринулась вперёд.

Весь мой гнев, весь мой страх, вся моя боль и досада — всё в эту минуту было направлено на них. На этих адских лошадей, на безмолвного кучера, на того, кто скрывался внутри.

Они всё-таки заржали. Не издали ни звука, ничего, что напоминало бы настоящих коней, но я почувствовала, как отчаянно, как яростно пошёл рябью воздух.

Экипаж двинулся вперёд и тут же замер, словно что-то попало ему под колесо.

Я обогнула его на бегу, и кони встали на дыбы. Чудовищные, огромные чёрные копыта с расколотыми подковами взметнулись в воздух прямо над моей головой, грозя опуститься на самое темечко, но я не позволила себе даже замедлиться.

Лес, по которому меня гнали, остался позади, впереди, уже совсем близко, виднелся новый.

За спиной произошло какое-то движение, — кучер спрыгнул на землю, — а мне под ноги подвернулся камень.

Я споткнулась о него, чудом устояла, но на следующем же шаге поскользнулась на влажной от росы траве и полетела вперёд.

Удар виском о шершавый ствол высоченной старой ели оказался последней каплей.

Всё.

Я больше не могла бежать, не способна была защищаться.

Оставалось только вскинуть голову, чтобы встретить свою участь лицом к лицу, и я обернулась.

Ни чёрного человека, ни чёрного экипажа на дороге больше не было.