Стерва. Обольщение

Глава 20

— Ты теперь считаешь меня падшей женщиной?

Я спросила его немногим позже, когда мы оба смогли чуть-чуть отдышаться, сидя прямо на полу.

Монтейн над чем-то рассмеялся.

— Разумеется. Самой распутной из всех, кого я встречал.

Он не позволил мне ответить, поцеловав глубоко, нежно, и так чувственно, что мне осталось лишь обхватить ладонью его затылок и просто поверить на слово.

Именно это — поверить — оказалось особенно легко.

Барон выглядел расслабленным и счастливым, прикасался ко мне так, будто имел значение каждый мой жест, каждый мой вздох.

Прислонясь к его плечу и закрывая глаза, я знала, что это в самом деле так.

Стань я для него всего лишь случайным эпизодом, он никогда не пошёл бы к герцогу Керну на поклон. Ни к одному из них.

Не помчался бы галопом по ночной дороге, бросив даже плащ, гонимый страхом, что не успеет меня догнать.

Он ведь молчал, всё это время молчал об Удо Керне. Будучи посвящённым в мой сумасбродный план, даже рассказал мне о нём, но ни разу не назвал имени, чтобы не напугать раньше времени. Чтобы я не попыталась свернуть с пути или отговорить его.

На этом фоне даже тела убитых мной людей, уничтоженные им на берегу озера, казались такой малостью. Небольшой, хотя и важной деталью.

Не пытаясь гадать, чем могла заслужить всё это, я думала о глупостях вроде того, что теперь точно могу называть его «своим» в мыслях.

Тем, как всё было в этот раз, оказались до определённой степени потрясены мы оба, но именно теперь, после всего, мне стало по-настоящему легко дышать. С души как будто сняли огромный и тяжёлый камень, и я даже не попыталась возразить, когда Монтейн всё же настоял на позднем ужине.

Спальня, выбранная для нас герцогиней Ханной, оказалась великолепной, а кровать в ней — почти что королевской.

Заявив, что, имея в своём распоряжении прекрасную перину, спать на диване просто глупо, барон потянул меня под одеяло.

Он тоже как будто успокоился, стал мягче, даже его голос стал иным. Проваливаясь в полудрёму на его плече, я подумала, что так, должно быть, и должен выглядеть человек, у которого вдруг открылось второе дыхание. А ещё о том, что если это произошло хоть немного благодаря мне, значит я точно живу не зря.

Непростительно быстро наступившее утро оказалось легкомысленно солнечным.

Приведённое за ночь в безобразное состояние платье стараниями барона выглядело как новое. Надев его, я смущённо и счастливо улыбнулась тому, что губы немного саднило, а на душе было всё так же хорошо.

Вильгельма в комнате не оказалось.

Руководствуясь логикой и здоровой подозрительностью, мне следовало бы испугаться его отсутствия, но, как ни странно, тревоги не было.

Он вполне мог и уйти по каким-то делам.

Мог как минимум искать встречи с герцогиней — им явно было о чем говорить, к тому же они неплохо друг друга понимали.

Я прислушалась к себе, боясь и одновременно надеясь ощутить что-то хотя бы отдалённо похожее на ревность.

Её не было.

Монтейн ничего мне не обещал, не сказал ничего конкретного, но он был со мной настолько же, насколько я была с ним.

Удивительное, волшебное, бесценное чувство.

В дверь дважды негромко постучали, и я бросилась открывать, считая неприличным заставлять горничную, ждать, однако на пороге оказалась Ханна.

— Можно? — она приподняла, демонстрируя мне поднос, который держала в руках, и я поспешила отступить, давая ей дорогу.

— Зачем вы спрашиваете…

— Вот как, уже «вы»? — Ханна хмыкнула, ставя поднос на столик.

Опустевшей ночью посуды на нём не было, значит, и об этом позаботился барон.

Чувствуя себя до крайности неловко, я заправила волосы за ухо.

— Вчера я уже наговорила лишнего.

— Если бы кто-то влез на мою лошадь, я бы начала стрелять, — она пожала плечами и села на диван.

Стараясь подавить неуместный смешок, я уставилась на поднос.

Чайник, две чашки, тарелка с пирожными.

Герцогиня тем временем положила ногу на ногу, и я невольно залюбовалась ею, одновременно убеждаясь в том, что и в этом Вильгельм не солгал. Высокородные девицы избегали подобных поз, считая их едва ли не непристойными, а у крестьянок не хватало ни достоинства, ни изящества для них. Ханна же сидела спокойно и красиво, не вызывающе, но свободно.

Аромат этой свободы и уверенности в себе и завтрашнем дне навек впитался в её кожу и волосы, вплавился во взгляд и улыбку.

«На дороге её называли Чокнутой и боялись как огня».

Она и правда не побоялась бы выстрелить, должно быть.

Меж тем и герцогиня наблюдала за мной.

К каким выводам она пришла, мне оставалось только гадать, и оставалось только надеяться, что Уилу эти умозаключения никак не навредят.

— Знаешь?

Она задала всего один короткий вопрос.

Разумеется, можно было сделать вид, что я не понимаю, о чём речь. Потянуть время в ожидании, что вернётся Монтейн или она сама бросит мне подсказку.

Вместо всего этого я кивнула и, садясь в оставшееся свободным кресло, ответила честно:

— Да.

— Хорошо, — Ханна побарабанила пальцами по подлокотнику, глядя в пространство, и только потом посмотрела на меня. — Потому что меня нет сколько-нибудь приличной версии происходящего для непосвящённой девицы, а эти двое не трудятся её придумать.

Я всё-таки рассмеялась.

Ничего весёлого ни в сложившейся ситуации, ни в этом разговоре не было, но этой единственной фразой она довела все мои страхи почти что до абсурда.

Ханна встала, чтобы налить нам чай, а я постаралась держать спину прямо, чтобы хотя бы тут не ударить в грязь лицом и не опозорить барона своими манерами.

— Удо ничего ему не сделает. Это я могу обещать.

Она вернулась на диван и снова смотрела на меня прямо как будто ждала от меня таких же гарантий, и мне оставалось только малодушно отвести взгляд в сторону окна.

— Он пришёл не воевать. Если бы я знала, что речь идёт о герцоге Керне, никогда не позволила бы ему поехать сюда.

— Ты давно его знаешь?

Она склонила голову набок, с очевидным трудом сдерживая абсолютно искреннее удивление.

Мне пришлось запретить себе трусить.

— Герцогиня…

Я повернулась к ней, сбитая с толку тем, что не могла ответить на этот вопрос.

Как давно я знакома с бароном Монтейном?..

Неделю?

Несколько дней?

Мне на полном серьёзе казалось, что он просто всегда был в моей жизни. А ведь так быстро всё произошло…

Ужасающе, до неприличия быстро.

К счастью, Ханна поморщилась, кажется, вовсе забыв, что о чём-то меня спросила.

— Давай без этого, пожалуйста. И на «ты». Я до сих пор не могу к этому привыкнуть.

Всего каких-нибудь пять минут назад эта женщина представлялась мне почти что божеством, недосягаемым и прекрасным. А сейчас вдруг стала совсем своей.

В таком тоне могли болтать деревенские девочки, сидя на сене тёплой летней ночью.

Или те, кто привык вращаться в самых разных кругах и иметь дело с людьми из любых сословий, не оглядываясь при этом на чины и предрассудки.

Она. Вильгельм.

— Не можешь… — я всё-таки споткнулась на этом обращении. — Привыкнуть быть герцогиней?

Ей ведь и правда должно было быть непросто. Жить, как вольный ветер, лететь куда вздумается, не считаясь при этом ни с законом, ни с нормами приличий, а после — вдруг стать женой настоящего герцога. Ещё и настолько непростого, как Удо Керн.

— Да, — Ханна взяла чашку и кивнула мне на мою приглашая. — Меня всё устраивало так, как оно было, но чёртов Удо настоял на свадьбе. Мне кажется, ему просто нравится сама церемония.

На этот раз мы засмеялись одновременно, и вдруг стало легче.

Две жены герцога Удо умерли, третья сбежала от него к его же старшему брату. Казалось, Ханну тот факт, что она стала четвёртой герцогиней Керн, не смущал ни капли. Если такая женщина полюбила его и верила ему…

Она сделала всего один глоток, а потом поставила чашку.

Неужели тоже волновалась?

— Картина, которую описывал тебе барон, немного не совпадает с тем, что ты увидела, не так ли?

Сформулировать лучше не смогла бы даже я сама, поэтому пришлось просто кивнуть.

Ханна кивнула в ответ и зачем-то расправила подол.

— Я могу сказать тебе, что Удо очень изменился после того, что с ним случилось. Что он многое переосмыслил и на множество вещей взглянул иначе, научился по-новому относиться к окружающим его людям, ценить и беречь их.

Не в силах скрыть изумление, я только моргнула, а герцогиня покачала головой.

— Либо я могу сказать тебе, что Удо Керн всегда останется Удо Керном, чертовски умной, изобретательной и абсолютно непредсказуемой сволочью с собственными представлениями о чести и справедливости. Как тебе нравится больше?

Себе я могла признаться честно: ни один из предложенных вариантов меня не радовал.

Однако Ханна ждала от меня другого ответа, а та страсть, с которой она говорила о герцоге…

— Ты восхищаешься им, — я почти прошептала это.

Она вдруг улыбнулась озорно и искренне:

— Почему бы ещё я была с ним?.. Я хочу кое-что показать тебе.

Прежде чем я успела опомниться и ещё о чём-то её спросить, Ханна, ничуть не смущаясь, расшнуровала свой корсаж и спустила платье с плеча.

Едва не вспыхнув от такой откровенности, я задохнулась, увидев то, что она готова была доверить мне. Глубокое, оставленное с чудовищной жестокостью клеймо справа подмышкой. Волчий профиль — как печать, как символ того, что она принадлежала кому-то как вещь, как животное.

Герцогиня же с потрясающим спокойствием позволила мне насмотреться вдоволь, а потом стала столь же невозмутимо приводить себя в порядок.

— Его можно свести. Это не сложно, мы с Мирой справились бы сами. Но я решила оставить.

Затянув ленту почти небрежно, она подняла на меня ясный взгляд.

Мне хотелось от неё отвернуться. Закрыть лицо руками, закричать — сделать что угодно, лишь бы не думать о том, какую боль ей пришлось выдержать, когда с ней делали это. Не помнить о той лёгкости, с которой я намеревалась затащить в постель её мужа, ни секунды не задумываясь о том, каково придётся ей, если он согласится.

Стало так чудовищно стыдно, что у меня вспыхнули щёки.

— Почему? — я спросила на выдохе, имея в виду и клеймо, и её странное желание пойти со мной на такую откровенность.

Ханна пожала плечами и откинулась на спинку дивана.

— Потому что оно сводит Удо с ума. Напоминает ему о том, что тот, кто посмел мучить меня и считать своей, мёртв. А он может делать с этим, — она едва заметно кивнула вправо. — Всё, что хочет.

Интонация, с которой она сказала это, оказалась настолько выразительной, что у меня пересохли губы, а поднявшийся волной жар не имел со стыдом уже ничего общего.

— Но… — понимая, что выдаю себя с головой, я попыталась начать ещё раз.

Новая улыбка Ханны оказалась мягкой и понимающей.

— Если барон пошёл на то, чтобы привезти тебя сюда, значит, у тебя действительно серьёзные проблемы. Но они с этим разберутся. Быть может, перед тем поскандалят как следует. Или кто-нибудь кому-нибудь врежет, если я не услежу. Но ту стадию, на которой готовы были убить друг друга, они оба уже миновали. Я хотела сказать тебе об этом.

Озвучивая недопустимые, дикие, способные вызвать лишь недоверие вещи, она говорила спокойно и прямо и была абсолютно уверена в каждом своём слове.

Я всё-таки закрыла лицо ладонями, и сама не поняла, всхлипнула или рассмеялась, сгибаясь пополам.

Разумеется, невозможно было ожидать, что попавшим в беду они сочтут Монтейна. Он скорее умер бы, чем обратился за помощью к Кернам. Его визит сюда стал не просто унижением, а демонстрацией слабости, поэтому герцог пошутил насчет знакомства со мной, едва меня увидев.

А ещё он наверняка понял.

Увидел, почувствовал — не имело значения, как это называть.

Он наверняка уже знал, что именно со мной не так. Возможно, даже принял решение о том, что именно ответит Вильгельму, когда тот его попросит.

Станет ли он вообще этого ждать?

И если станет, то…

— Мелания? — Ханна позвала меня по имени совсем негромко.

В её голосе не было откровенной жалости или снисходительности, но слышалось то трогательное сочувствие, которое способен испытать лишь человек, по-настоящему понимающий. Переживший нечто подобное тому, что переживала я.

Я заставила себя вдохнуть и поднять лицо.

Так хотелось рассказать ей. Извиниться. Убедить её в том, что я правда не знала об истинной природе её отношений с герцогом Керном.

Если бы я могла хотя бы помыслить о том, как всё обстоит на самом деле, никогда не посмела бы…

— Прости, я…

Я не представляла, как можно сказать подобное.

Ханна же то ли поняла без слов, то ли просто не хотела позволить мне наделать глупостей.

Она встала и подошла ко мне, присела на подлокотник кресла и вдруг погладила меня по волосам.

— Иногда не стыдно плакать. Особенно если за тобой гонится какая-то жуткая тварь. А за тобой должна гнаться особенно страшная.

— Почему? — я подняла глаза и спросила, не подумав и не придумав ничего умнее.

Герцогиня улыбнулась мне снова, но теперь, увидев её так близко, я тоже начинала кое-что понимать.

Она знала не только о том, что значит бежать, не оглядываясь. Ей было ведомо, что такое — жить одним днём. Ловить каждый прекрасный момент отчаянно и жадно, потому что он, с большой долей вероятности, может стать последним. И смеяться над другими и над собой, чтобы даже самой себе не показать тот глубокий и стылый страх, что селился в душе от понимания собственной беспомощности.

Жаль, последнего я не умела.

— Потому что барон Монтейн не мрачный рыцарь из преданий и не тёмный ангел дорог. Он благородный, умный, сильный и потому очень одинокий человек, — Ханна снова поправила мои волосы, и улыбка постепенно сползла с её лица. — Если он сражается за тебя так отчаянно, значит, ты по-настоящему особенная. А проблемы всегда приходят по способностям.

За эту доброту негоже было платить той правдой, которую я не могла заставить себя произнести. Но кое-что предложить ей в ответ я всё же могла.

— Это он заставил трактирщика вернуть кинжал. Тогда.

Ханна хмыкнула и едва не засмеялась.

— Так я и думала. И Удо, по всей видимости, тоже. Мы это не обсуждали, но знаешь, как это бывает…

Я хотела сказать, что нет, но вовремя осеклась, потому что теперь и правда знала. Знала, каково это — чувствовать другого человека, понимать даже те его сомнения, которые невозможно облачить в слова.

Барон Монтейн считал себя трусом, потому что не сумел избавиться от такого излишества, как способность сострадать.

Когда только Ханна успела так хорошо разгадать его?..

— Кстати, где он? — она тем временем бросила взгляд по сторонам, как будто только сейчас заметила отсутствие Вильгельма. — Я думала, барона придётся выпроваживать, чтобы мы могли позавтракать вдвоём?

— Ты его не видела? — в один момент забыв обо всём остальном, едва не схватила её за руку. — Когда я проснулась, он уже ушёл.

Если Уил встретился с герцогом Удо наедине… Все мы знали, чем это закончилось в прошлый раз.

Однако Ханна только хмыкнула, не выражая при этом никакого беспокойства.

— Уверена, он не потеряется. Ты же понимаешь, ему может быть, нужно побыть одному.

Она напомнила о второй герцогине с таким тактом и таким уважением, что меня снова накрыло почти невыносимым стыдом.

Занимаясь с ним любовью ночью, о покойной Одетте я не думала тоже. А ведь это могло быть для него тяжело. Почти недопустимо.

Почему же он в таком случае меня не остановил? Побоялся обидеть?

— Он всё время подходил к окну вчера. Как будто что-то притягивало его взгляд.

Ханна нахмурилась, а потом встала и направилась к подоконнику.

У меня не было причин опасаться, что она поймёт, но я всё равно бросилась за ней следом.

Не зная меня, она готова была не просто помогать мне, а посвятить в очень личные вещи. Вроде волчьего клейма на своём теле. Слова Чёрного Барона и его доверия ко мне ей оказалось достаточно, чтобы сделать это. Возможно — даже осадить герцога, когда они остались вдвоём.

Любопытно, насколько иначе всё было бы, доведись ей узнать хотя бы половину правды. Десятую долю того, что знал обо мне Вильгельм.

Уперевшись ладонями о подоконник, Ханна высунулась наружу почти по пояс, медленно обвела взглядом окрестности, а потом прикусила губу и сделала шаг назад.

— Кажется, я знаю. Вон там, смотри.

Я всё же помедлила секунду, прежде чем выглянуть во двор. Как будто тот, кто гнался за мной в лесу, мог заметить меня и схватить. Как будто это значило бы выйти из надёжного убежища.

Там, куда указывала герцогиня, через луг тянулась дорога. Она вела к одного стоящему строению, которое я из-за ставшего ярче солнца рассмотреть в деталях не могла.

Поняв, что я смотрю в нужную сторону, Ханна обошла меня и присела на подоконник рядом, в точности на то же место, на котором я сидела вчера.

— Это семейная усыпальница Кернов. Она тоже похоронена там.