Стерва. Обольщение

Глава 23

Герцогиня оказалась права, вино пришлось кстати. Оно сняло напряжение, убрало скованность из конечностей. Я чувствовала себя так, словно плыла в мягком и ласковом тумане.

Когда герцог Бруно привёл меня в кабинет и усадил в кресло, я с удовольствием откинулась на мягкую спинку и только после подняла на него глаза.

— Что мне нужно сделать?

Я была почти уверена, что он солгал. Что здесь, за закрытой дверью, непременно случится что-то, о чём мне будет жутко и стыдно рассказывать даже барону.

Однако Керн не опустил шторы, не стал зажигать свечи или доставать старинные жуткие книги.

— Просто сиди и ни о чём не тревожься.

Он зашёл за спинку кресла, сделал глубокий вдох, а потом положил пальцы на мои виски.

У него оказались прохладные и сухие руки. Нажима не было, он в самом деле не причинял мне ни боли, ни неудобств, но очень быстро я поняла, что комната перед глазами расплывается.

Я как будто была здесь и не здесь одновременно. Время перед моим внутренним взором откручивалось назад.

Вот я ребёнок, совсем ещё девочка, забегаю в сарай и вижу бабку и мать стоя́щими на коленях. На полу перед ними начерчен круг, горят свечи.

— Вышла отсюда! — окрик бабки больше похож на глухой и страшный рык.

Вот я старше, и Эрвин терзает мне губы в расхлябанном влажном поцелуе. Мы сидим на сене в его сарае. Его рука поднимается с моей талии к груди, и внутри меня что-то сжимается, потому что я одновременно хочу и не хочу таких прикосновений.

А потом он замирает, как будто что-то напугало его, сделало невозможным казавшуюся ему такой уместной смелость.

Вот мать рассказывает мне о силе, которая вот-вот во мне проснётся, и о цене, которую я должна буду за неё заплатить.

«Как ты могла⁈ Как ты посмела⁈», — хочу закричать я.

Хочу и давлюсь этим криком, потому что жить ей осталось несколько минут, а я не смею стать причиной, ускоряющей её кончину.

Мой отчаянный, полный ужаса и неверия визг и четыре мёртвые овцы у моих ног.

Глухое ликование где-то под солнечным сплетением, пока ещё сдержанное, но безошибочно считываемое самодовольство той силы, что стремилась показать мне себя.

Страх, стыд и выкручивающая руки боль.

Далёкие, бессмысленные мысли о том, что люди там, за окном, больше не имеют ко мне никакого отношения, потому что больше я не одна из них. Прокля́тый изгой, ведьма из сказки, которой суждено наводить на деревню страх — любой другой урод, но не молодая женщина, у которой совсем недавно так много всего было впереди.

Жидкий чёрный туман и равнодушный голос, который я не смогла бы описать, но способна была узнать из тысячи.

Чёрный экипаж и мёртвые кони, чьи копыта не касаются земли.

Я бегу от него во сне.

Бегу наяву.

Злорадство и ликование. Мои не дрожавшие руки. Та ночь, когда я наводила порчу на детей.

Слова, пришедшие из ниоткуда и ушедшие в никуда, восхитительное, пьянящее и такое заманчивое спокойствие человека, порождённое уверенностью. Я позволила силе вести себя, и она всё сделала. Не просто направила меня, приголубила, как уставшее и замёрзшее животное, пообещала, что никогда впредь я не буду одна и сама по себе.

Удовольствие, с которым она шипела на Эрвана, убеждая его в том, что я могу превратить его жизнь в ничто.

Обжигающая ледяная ненависть, с которой она бросилась бы на Монтейна. Если бы могла.

Все они, — крестьяне, Эрван, ублюдки у озера и те несчастные овцы, — были лишь инструментами, ничего не значащими мелочами. Но он…

Впервые я поняла и почувствовала это.

Когда барон вошёл в меня, он стал для неё врагом.

Представься ей возможность, она разорвала бы его в клочья и сча́стливо умылась его кровью.

Я содрогнулась, внезапно увидев и другое. То, как развернулся чёрный экипаж.

Он не растаял в тумане, не рассы́пался пылью на лесной дороге, не растворился в ночи.

Вынужденный отпустить меня, Чёрный человек намеревался пойти за Монтейном. Свершить ту страшную справедливость, которой требовала корчащаяся во мне сила.

И он почти дошёл.

Днём — немного медленнее, чем в темноте. Лишь чуть-чуть осторожнее.

Они бы смог, обязательно смог, если бы Вильгельм не пересёк границу герцогства Керн.

В пылу бешеной скачки, боясь опоздать и не найти меня, он даже не заметил того, кто шёл за ним по пятам, и если бы не строгость, с которой братья охраняли свои владения…

Я судорожно вздохнула и открыла глаза.

Ресницы были мокрыми, а спина затекла, но я по-прежнему сидела в кресле в кабинете, а солнце уже клонилось к закату.

Сколько же часов прошло?..

Герцог Бруно подал мне стакан воды, и смазанно кивнув, я осушила его залпом.

От винного зелья не осталось и следа, но пальцы всё равно дрожали.

Керн забрал у меня стакан, чтобы я ненароком не порезалась, раздавив его, а после опустился на колени перед креслом, чтобы лучше видеть моё лицо.

— Ты не должна подпускать к нему Вильгельма. Понимаешь почему?

Под его светло-серыми глазами залегли глубокие тени, а лицо осунулось. Это не стало последствиями дороги и трудного дня, усталость герцога была иного порядка — всё, что я видела, всё, что я вспомнила… Он терпеливо посмотрел это вместе со мной.

Вот только для меня прошлое оказалось лишь картинкой, мне не пришлось переживать всё случившееся заново. Потому что за меня это сделал он.

Сцепив руки в замок, я быстро кивнула, и только потом заставила себя заговорить.

— Да. Теперь я знаю, что ему желают смерти. Хотя и не понимаю почему.

Бруно кивнул, словно подтверждая самому себе, что я очнулась окончательно.

— Хочешь ещё попить?

Я хотела, но всё равно отрицательно помотала головой. Жажда сейчас была слишком несущественна.

И тем не менее он встал, принёс мне ещё воды, но занял то же место у моих ног.

— То, что ты почувствовала, не совсем по правилам. Обычно люди зовут таких, как он, получают желаемую силу и платят. Так было с твоей роднёй. Но ты ему приглянулась. Твой характер. Твоя невинность. Он привык считать тебя своей. Поэтому до сих пор он только пугал, но ни разу не причинил тебе настоящий вред.

Герцог объяснял, а мне казалось, что я таращу на него глаза как полная дура.

— Это что… ревность⁈

Мой голос внезапно упал до шёпота, а Бруно рассеянно улыбнулся непонятно чему, и кивнул:

— Да. Так тоже бывает. Он считает, что Вильгельм взял то, что принадлежало ему, и, строго говоря, он прав. Поэтому он теперь не просто не сто́ящая внимания мелочь. Это дело чести.

— А вы — тот, кто осмелился нас укрывать, — я допила воду одним глотком, чтобы не смотреть ему в лицо.

Даже если герцог и готов был списать со счетов и забыть всё сказанное в гостиной, теперь дело принимало по-настоящему скверный оборот. Одно дело выступить посредником и договориться, и совсем другое — воевать.

Правильно расценив мой манёвр, Керн поднялся и не спеша прошёлся по кабинету.

Толстый ковёр глушил его шаги, а мне оставалось только думать о том, что его волосы чуть длиннее, чем у брата. А ещё о том, что в темноте их вполне можно было бы перепутать.

— Ни мне, ни Удо он не указ. И точно не тот, кого мы станем спрашивать, каких гостей нам принимать в своём доме.

Я подняла голову, чтобы лучше видеть его лицо, потому что в голосе герцога не было и намёка на страх. Скорее уж лёгкая досада оттого, что древняя и страшная нечисть смела отвлекать его и топтаться у его порога.

— Значит, вы всё-таки попробуете помочь?

— Я же пообещал. И, думаю, мы уже можем перейти на «ты», — Бруно сел во второе кресло, стоя́щее напротив, и прислонился затылком к высокой спинке. — Это действительно будет непросто, Мелания, но не невозможно. На нашу общую удачу вы с бароном не успели наделать глупостей, после которых он отказался бы от любых переговоров.

Я прикусила губу, пытаясь представить, о чём может идти речь, а потом всё-таки решилась задать прямой вопрос.

— Каких глупостей?

Герцог пожал плечами, продолжая разглядывать меня.

— Ты от него не забеременела.

Я вспыхнула быстрее, чем успела понять, а он просто продолжил:

— Даже если это входит в ваши планы, вам лучше воздержаться до тех пор, пока мы не закончим.

— Я не… — я начала и умолкла, не зная, что ему сказать.

Не повредит ли это делу, да и самому Монтейну, если я призна́юсь, что мы, по сути, никто друг другу, и Вильгельм не строил никаких планов на мой счёт?

Керн говорил обо мне и о нём так спокойно, будто это было самым естественным, самым простым объяснением тому, что мы в итоге оказались здесь.

— Я поняла.

Придумать лучшего ответа я всё равно не могла, а он кивнул, удовлетворяясь им.

— Я знаю, что ты умеешь говорить с травами и хорошо слышишь их, но сейчас твоё восприятие может подводить. Он пытается воздействовать на тебя, та сила, что сидит в тебе, может туманить разум. К тому же работает наша защита. Если тебе понадобится помощь, скажи Мире, она всё приготовит.

Мне оставалось только ещё раз кивнуть, не поднимая глаз.

От усталости и от той деликатности, с которой этот человек говорил о настолько интимных вещах, хотелось заплакать.

В попытке взбодриться и прийти в себя я встала и начала мерить комнату шагами.

Бруно Керн то ли в самом деле был уверен в себе и своих силах, то ли мастерски делал вид. По большому счёту это не имело уже никакого значения, потому что покинуть его владения ни я, ни барон Монтейну уже не могли. И всё же я предпочла бы знать правду. Даже если после у меня не повернётся язык, чтобы повторить её барону.

— Могу я вас спросить? — решившись, я предпочла смотреть на сад за окном.

— Тебя, — поправил он мягко. — Разумеется, можешь. У тебя, должно быть, десятки вопросов.

Продолжая кусать губы, я побарабанила по подоконнику пальцами.

— Я видела голубое зарево над вашими лесами прошлым летом. Однако вы не можете вылечить герцогиню Ханну. И не смогли снять с герцога Удо проклятие, наложенное Вильгельмом. Вы в самом деле уверены, что сможете помочь мне?

Я намеренно продолжала обращаться к нему, подчёркивая разницу между нами. Сомнения деревенской девки в слове правящего герцога были неслыханной дерзостью, и только это обращение могло хоть немного её сгладить.

А ещё — прямой взгляд в глаза.

Я обернулась и посмотрела на Керна, а он продолжал сидеть в кресле, красивый и невозмутимый.

Сидеть и думать.

Возвращаясь к нему, я всё больше обмирала с каждым шагом, потому что ничего не могла понять. Он подбирал слова? Или же впервые по-настоящему взвешивал свои возможности и желания?

От этого невыносимого ожидания колени подгибались, и я снова опустилась в кресло, на этот раз — на самый краешек.

А вот Бруно чуть склонил голову набок, глядя на меня как-то по-новому.

— Тот, из-за кого в прошлом году появилось зарево над лесом, был первым мужчиной Ханны. И абсолютно сумасшедшим колдуном. Он считал её своей собственностью. Такой же вещью, как книга или, скажем, сапог. За своей вещью можно бережно ухаживать. А можно её сломать. Он сделал так, чтобы она не могла иметь детей ни от кого другого, кроме него. Это известная практика, и обычно она перестаёт работать со смертью того, кто накладывал ограничения. Но мы оба его недооценили. Удо был истощён из-за проклятия, я не успел разобраться в ситуации. Уже потом выяснилось, что он получил от неё добровольное согласие на это. От измученной болью запуганной девочки можно многого добиться, ты хорошо должна об этом знать.

Я только кивнула, не находя слов и задыхаясь от чужой боли.

Он очевидно пытался смягчить эту историю для меня, избавить от самых страшных и мучительных для Ханны подробностей, но то, о чем он рассказывал, я представляла себе очень хорошо.

Она знала не только о том, что значит бежать. Она знала, каково это — выть от страха и беспомощности в четырёх стенах, потому что от кошмара некуда деться. Никто не придёт, не спасёт и не поможет.

Герцог дал мне почти минуту на то, чтобы справиться с собой, а потом продолжал также негромко, объясняя, но не упрекая в моей бестактности:

— Мы с Удо умеем лечить синяки и переломы, но не способны наполнить человека жизнью. Это как… — он посмотрел куда-то в сторону, подбирая подходящий пример. — Как цвет волос. Ты рыжая, Мира брюнетка, и это не хорошо, и не плохо. Это природа, которую нельзя изменить. А твой барон это может. Когда я видел его четыре года назад, он был силён. Теперь этой силы в нём едва ли не больше, чем он способен выдержать.

Я выпрямилась, мгновенно забыв обо всём, кроме новой опасности, которая могла грозить Уилу, но Бруно качнул головой, не позволяя мне себя перебить.

— Я не уверен, что он сам об этом знает. Догадывается, быть может. Но именно поэтому я попросил его заняться Ханной. Он сможет сбросить излишек, а она будет счастлива, потому что они уже почти перестали надеяться.

— Он же уже согласился. Зачем ты мне об этом говоришь? — я пробормотала это едва слышно, глядя в пол.

— У нас ничего не получится, если ты будешь меня бояться и не сможешь мне доверять, — ничуть не задетый герцог пожал плечами и немного подался вперёд. — Вильгельм правильно сделал, что привёл тебя сюда. Мы не можем исцелять, но тот, кто преследует тебя, обязан считаться с нами. Даже если он не захочет слушать, у нас есть возможность и право его заставить. Там, где есть разговор, возможна и договорённость.

Теперь, когда всё тревожившее меня начинало обретать новый смысл, а выдвинутые барону условия начинали казаться не просто честными, а взаимовыгодным, щёки снова обожгло от стыда.

— Я не знала.

— Ты не обязана разбираться в таких тонкостях, — Бруно снова улыбнулся мне коротко, утомленно, но ободряюще. — Что до того проклятия…

Я хотела попросить его остановиться. Сказать, что в этом нет нужды, что я всё поняла, но губы пересохли, и я не могла себя заставить.

Я слишком хотела знать. Крупицы подробностей, самые незначительные детали и тончайшие штрихи — что угодно, лишь бы убедиться в том, что теперь я, действительно знаю, кто такой Чёрный Барон.

— Я нашёл способ снять его через три месяца. Как только улеглась вся эта малоприятная канитель с его похоронами и моим титулом.

Герцог дождался, чтобы я подняла глаза и сказал это.

— Но почему тогда⁈…

— Удо был категорически против моего вмешательства. А мне мысль о том, что он скитается где-то униженный и полубезумный, спокойствия, как ты понимаешь, не добавляла. На любое действие возможно противодействие, госпожа травница. Достаточно было просто отправить колдовство назад к тому, кто творил его. Удо силён, он был способен пережить и само проклятие, и процесс отчитки. Даже на большом расстоянии. А Вильгельм прожил бы после этого не больше сорока часов. Я этого не хотел.

В голове сделалось гулко и пусто. Я застыла, неспособная ни вдохнуть, ни выдохнуть, потеряв ощущения реальности и не замечая, как бежит время.

Бруно Керну я верила.

Ему в самом деле ничего не стоило избавить брата от проблем, прикончить Монтейна несколькими произнесёнными в правильном порядке словами.

Я сама колдовала по-настоящему только один раз, насылая болезнь на деревню. И пусть мной в тот момент управляла добровольно принятая мною чужая сила, я хорошо запомнила, как это было. Ни сомнений, ни страха, ни мук совести. Только власть. Обжигающая, густая и манящая. Щедро дарящая уверенность в моём праве на содеянное.

Сколько же этой власти было у Бруно и как он умудрялся справляться с ней?

Благодарить его было унизительно и глупо, а главное, бессмысленно. Поэтому я молчала, а он ждал.

Наконец, герцог поднялся, направился к оставшейся за моей спиной двери.

Едва ли он мог придумать что-то лучше, чем тактично уйти, оставив меня одну.

Я опустила голову, пытаясь справиться с мыслями и чувствами, но Керн вдруг задержался.

Будто передумав или вспомнив о чём-то важном, он опёрся о спинку кресла, в котором я сидела, и склонился почти что к самому моему уху.

— Кроме Миры об этом никто не знает. Пожалуйста, будь благоразумна.