Стерва. Обольщение

Глава 19

Несмотря на ставший очевидным голод, я не смогла проглотить ни кусочка и, конечно же, не собиралась засыпа́ть.

Однако заставивший меня прилечь хотя бы на широкий обитый атла́сом диван Монтейн устроился рядом, обнял со спины, и в его руках я провалилась в сон мгновенно.

Ни жидкий чёрный туман, ни Чёрный человек меня предсказуемо не тревожили, но сон этот всё равно был зыбким, как трясина.

Забыв бояться за себя, теперь я боялась за своего барона.

Боялась, что он не выдержит всего этого.

Боялась того, как герцог Керн может себя повести. Сейчас, когда сделавший с ним столько страшных для него вещей Монтейн оказался фактически в его власти…

Ни один из этих страхов я не решилась бы перевести в конкретную законченную мысль, и всё же проснулась я с мокрыми ресницами, потому что вспомнила имя.

Приподнявшись на диване, я попыталась найти Монтейна взглядом и предсказуемо обнаружила его на всё том же подоконнике.

Он больше не пил, но смотрел на улицу так, словно за окном было нечто очень важное для него. Или он кого-нибудь ждал.

Не зная, как именно, да и должна ли вообще окликать его, я встала и расправила порядком измятый подол, чтобы подойти и без спроса снова сесть с ним рядом.

— Ты назвал её Дета. Одетта, так звали покойную дочь графа Лэйна, если я не ошибаюсь.

Я не спрашивала напрямую, но всё равно оставляла за ним право не отвечать.

Нищий барон и младшая дочь правителя богатых и плодородных земель — такие истории были хороши разве что в сказке, и мне всегда казалось, что они не могут случаться на самом деле.

Вильгельм же посмотрел на меня с нечитаемой полуулыбкой, как будто готовился к удару и заранее меня в нём не винил.

А, впрочем, того, что мы теперь знали друг о друге, любому по-настоящему хорошему человеку хватило бы, чтобы никогда не пода́ть нам обоим руки.

— Мы с графом встретились в прошлом году, когда я приезжал домой. Случайно. Как оказалось, в силе духа Его сиятельство уступает герцогу Удо многократно. Он так и не смог посмотреть мне в глаза.

В его голосе не было ни едкой насмешки, ни снисходительности. Лишь печальная ирония.

Я же продолжала разглядывать его сложенные на подогнутом колене руки.

— Он знает?..

Мне было так страшно спрашивать, как будто это я унизила его и отобрала дорогого ему человека, но барон с присущим ему тактом моментально пришёл мне на помощь:

— О том, что я сделал с Керном? Или о том, кем я стал? Первое вряд ли, о втором, я думаю, наслышан.

Он встал и направился к столику, я же осталась сидеть, глядя в небо и стараясь дышать ровно.

Теперь я понимала, почему Вильгельм так странно отреагировал, услышав о моём происхождении.

Дура, дура, дура! Непроходимая дура…

Вильгельм вернулся, поставил между нами тарелку с сыром и хлебом.

— Граф Лэйн — суровый и властолюбивый человек. Очень упрямый, к тому же. И не лишённый прагматизма. В Удо его не смутили ни отвратительная репутация, ни подозрительно раннее вдовство в первом браке. Думаю, если бы герцог Бруно не скрывал своё происхождение так долго, граф всеми правдами и неправдами постарался бы выдать за него одну из старших дочерей. И в результате лишился бы обеих.

Я вскинула на него удивлённый взгляд, а Монтейн взял с тарелки горбушку, посмотрел на неё и опустил руку, как если бы откусить у него уже не хватило сил.

— Не только в несчастной любви было дело. Такое в юности случается со многими. Она стала чужой женой, и я уехал, чтобы не мозолить ей глаза и не навевать ненужных воспоминаний, потому что объективно я ни в чём не был ему ровней. Желание уничтожить его пришло потом, — он прислонился затылком к стене, чтобы смотреть мне в лицо продолжая. — У Кернов не просто так дурная слава. На этой фамилии много грехов. Мне не хватило ни ума, ни опыта, чтобы узнать подробности до того, как Дета за него вышла. А потом стало поздно. И она, и герцогиня Анна умерли, зачав от него детей. Он знал, что это рискованно, но всё равно продолжал пытаться. Очевидно, надеялся, что повезёт.

Поймав себя на том, что с каждым его словом мне всё больше хочется сжаться комок, я заставила себя расправить плечи.

— Но мальчик?.. Ханна сказала, что на неё оставили троих детей.

Вильгельм кивнул и провёл ладонью по волосам, убирая рассыпавшиеся пряди с лица.

— Мирабелла стала для них спасением. Никто не знает, почему именно она, но из всех жён Удо только она уцелела. А их проблемы прекратились, — он вдруг улыбнулся уголками губ, как будто воспоминание об этой женщине доставило ему настоящее удовольствие. — Она душа этого дома. Последнее слово всегда за ней, даже если оно умело вложено в уста одного из герцогов. Тебе она понравится.

От нереальности происходящего, от его непонятного мне спокойствия и, должно быть, немножко от голода голова начала кружиться, и я растёрла лицо ладонями.

— Я всё равно не понимаю, в чём ты винишь себя. Ты не мог знать тогда. Никто не знал, если граф Лэйн отдал за него дочь…

— Я мог её увезти, — Монтейн пожал плечами, и теперь его невозмутимость показалась мне особенно жуткой, как у обречённого. — Я не сделал этого, потому что был нищ, как церковная мышь. А думать следовало о том, как спасти её от этого брака.

«А так ли она не желала его, как ты полагал?», — я не имела права спрашивать о подобном, хотя вопрос так и рвался с языка.

Если он так сильно её любил…

— Что ты мог, сколько тебе было?..

— Даже если бы она возненавидела меня потом, то хотя бы осталась бы жива, — он продолжил резче, чем можно, как будто продолжил давний спор с самим собой.

Я хмыкнула и сцепила пальцы в замок, невольно умиляясь такой его наивности.

— И что потом? Как бы вы жили? — свой приглушённый голос я услышала, как чужой.

Монтейн, судя по всему, снова пожал плечами — я не видела, потому, что продолжала разглядывал свои руки.

— Как все. Твоя мать ведь сбежала с твоим отцом.

Я подняла глаза, надеясь, что смотрю на него не с тоской и не с ужасом.

— Да. И я видела её руки. Слышала, как она плакала по ночам, хотя так много времени прошло. Графская дочка, привыкшая жить в богатстве… Не каждая такое выдержит. Мать тоже не выдержала. Если бы граф не отрёкся от меня, она бы к нему вернулась, — я сделала глубокий вдох, чтобы сказать то, чего говорить тоже не следовало. — Если бы он был согласен принять её обратно без меня, она бы поехала. Но он не захотел. А ты запомнил свою Одетту влюблённой в тебя. А не ненавидящей за то, как ей пришлось жить.

Барон немного сменил позу, склонил голову набок, рассматривая меня со смесью удивления и… признательности?

— У тебя так и не повернётся язык сказать, что если бы она выжила тогда, сегодня ты была бы мертва?

Я вздрогнула и опустила глаза снова, потому что именно эти преступные слова стояли комом у меня в горле.

Либо Одетта Лэйн тогда.

Либо я теперь.

— Я вовсе не это…

Вильгельм подался вперёд и взял меня за подбородок, вынуждая поднять лицо и посмотреть на него.

— Я не такой дурак, Мелли. Я уже думал об этом. Если бы Дета осталась жива, сейчас я так или иначе, но был бы очень далеко отсюда.

Задержав дыхание, я тонула в его глазах, и сама не заметила, как накрыла его запястье ладонью.

— Уил, я…

— Как ты думаешь, — казалось, он даже не заметил, что меня перебил. — Можно ли забыть лицо человека, которого любишь по-настоящему? Или оно навсегда врезается в память, сколько бы лет ни прошло?

Ответа на этот вопрос я не знала.

Мне оставалось только встать с подоконника и отодвинуть тарелку, чтобы вовсе не опрокинуть её на пол. Положить руки Монтейну на плечи и поцеловать его первой — неловко, но искренне, размыкая губами его губы.

Его руки тут же сжались на моей талии так крепко, словно он только этого и ждал, но не смел надеяться.

Он не пытался оттолкнуть меня, но и не делал ничего в ответ.

Точно так же, как я не настаивала на том, чтобы он рассказал мне всю болезненную для себя правду, он не требовал от меня продолжения. Давал мне время на то, чтобы передумать, отступить, взглянуть на все известные мне факты иначе.

Вместо этого я легонько, чтобы не оставить синяков, прикусила его подбородок и, постепенно смелея, скользнула губами по шее вниз, до распущенного ворота рубашки.

Пусть о плотской любви между мужчиной и женщиной я и знала преимущественно по чужим отрывочным рассказам, кое-какие представления о ней у меня всё же имелись.

В те времена, когда мы с Эрваном почти дружили, и он надеялся на мою взаимность, он много рассказывал о том, что успел попробовать в городе.

Слушая его, я сгорала от стыда и просила прекратить, а потом старательно забывала всё рассказанное им, но кое-что в моей памяти всё-таки оседало.

Например, о том, как в его голове стреляли молнии, а перед глазами сверкали все звёзды мира, когда женщина, которой он заплатил, опустилась перед ним на колени и ласкала его член губами.

Тогда мне показалось это отвратительным, невозможным, странным, а так, кто оказалась согласна на подобное за деньги — падшей и грязной.

Теперь же отчего-то стало любопытно, насколько близко к истине было то, о чём говорил Эрван. В действительности ощущения, которые он испытал, были настолько яркими, незабываемыми?

Правда ли, что это оказалось даже лучше, чем войти в женщину?

Я не могла предположить, что когда-нибудь задумаюсь о подобном, поставлю себя вровень с той продажной женщиной.

Впрочем, я уже стала такой же, когда решилась продать свою невинность Удо Керну за саму эфемерную возможность заручиться его покровительством.

Едва ли Чёрный Барон не пробовал подобного.

Разумеется, не с боготворимой им Одеттой.

— Мел, — моё имя прозвучало сверху коротко и резко, как удар хлыста.

Он был слишком потрясён, чтобы пытаться меня остановить, а я зажмурилась для храбрости, погладила его колено и, сделав быстрый вдох, взялась за пояс.

Сочтёт ли он меня падшей после?

Отчего-то стало блаженно всё равно.

Не умея выразить словами всё, что хотела сказать ему, всё моё восхищением им и благодарность за то, как он поступился собственными чувствами ради моего спасения, я желала подарить ему хотя бы это. Заставить пересчитать все звёзды и пусть ненадолго, но обо всём забыть.

— Ты что творишь? — Монтейн всё же сжал волосы на моём затылке, не сильно, но так, что поднять голову мне всё же пришлось.

Глаза у него потемнели. То ли тень упала так удачно, то ли он и правда терял над собой контроль.

Сейчас меня устроили бы оба варианта.

— Не мешай, — мне удалось попросить его очень спокойно и мягко.

Я готова была и хотела попробовать нечто запредельное с ним, доверяя ему достаточно, чтобы решиться. Это он должен был понять.

И он понял.

Вильгельм медленно, словно нехотя, убрал руку, но взгляда не отвёл.

Ободрённая этим безмолвным разрешением, я неожиданно для себя ловко справилась с нехитрым узлом и потянула ткань вниз.

А потом замерла.

Я видела его обнажённым и, как мне казалось, почти перестала стесняться его. Вернее, вовсе не думала о том, что мне должно быть неловко.

Но теперь всё было по-другому.

Его в момент отвердевший член оказался прямо перед моим лицом, и щёки обожгло от стыда.

Неужели же я правда собиралась касаться его… там?

Барон меня не торопил, и спешить я не стала — постепенно привыкая к этому новому ощущению, обхватила его ладонью, провела вверх-вниз.

Кожа под моими пальцами оказалась такой тонкой и нежной, и дыхание Монтейна сбилось, а я почувствовала, как изнутри начинает подниматься мелкая щекотная дрожь.

Неожиданно для себя я нашла то, что видела, красивым. Выступившую каплю влаги. То, как обозначилась под этой тонкой кожей вена.

Вместо того чтобы испытать отвращение и превозмогать себя, я наслаждалась обжигающим и будоражащим теплом в груди.

Почему-то с Монтейном было не страшно даже это, и я склонилась ближе, медленно и осторожно, на пробу повторила путь своей ладони губами — легко-легко провела снизу вверх и обратно.

Он задохнулся. Вдохнул и замер, не сумел выдохнуть.

Сама не зная, чему вдруг улыбнулась, я быстро облизнула губы, а потом повторила этот полупоцелуй, но уже смелее.

Ещё можно было передумать. Достаточно было попросить прощения за свою самонадеянность и встать, он бы не стал настаивать или демонстрировать недовольство.

Эта даже не мысль, а уверенность вдохновляла не меньше, чем желание сделать ему по-настоящему приятно.

Ладонь барона снова опустилась на мой затылок, без нажима, но в качестве жеста поддержки, и я решилась зайти дальше, накрыла навершие губами, собрала влагу языком и застыла ненадолго.

Было неудобно. Стыдно.

И почему-то так хорошо, что голова начинала кружиться.

Необычный привкус, непристойно, развратно растянутые губы…

Это слово — «разврат» — ни разу не пришло мне на ум за время знакомства с ним.

Чего барон Монтейн не любил точно, так это грязи, и если сейчас он, убедившись в моей неопытности, не пытался оттолкнуть…

Я оборвала саму себя, потому что думать связно оказалось сложно.

Оказалось, что такая ласка способна порадовать не только мужчину — чуть ниже моего живота ощущался уже знакомый влажный жар. Он не хуже сорванного и частого дыхания Вильгельма толкал вперёд, и я приподнялась, сжала его бёдра крепче и попыталась пропустить его член глубже. Получалось с трудом.

Я отстранилась, задыхаясь и умирая от стыда уже не за то, что делала, а потому что слюны оказалось слишком много.

— Мелли.

Он позвал так тихо, горячо и нежно, что не поднять глаза оказалось невозможно.

Взгляд Монтейна был абсолютно бешеным. Мне даже почудилось то самое белое пламя, что играло в его ладони, но теперь — на дне зрачков.

— Не торопись. И ничего не бойся.

Кончики его пальцев скользнули по моему виску и щеке, спустились к подбородку, и я поняла, что теперь совершенно точно покраснела.

Он ничего об этом не сказал.

Не задал ни одного дурацкого и неуместного вопроса, не попытался отпустить скабрезную шуточку, но и отговорить больше не пытался.

Словно в самом деле понял, сколь многое я хотела выразить этим нехитрым, как выяснилось действием.

С ним — ничуть не унизительным.

— Расслабь горло. И скажи, если тебе неудобно.

О том, чем мы занимались, он говорил так же свободно, как об ужине или остановке в деревне, и это сбивало с толку и делало меня счастливой одновременно.

Как будто ничего предосудительного в этом у самом деле не было.

Не в силах ответить вслух, я просто кивнула, и Вильгельм убрал руку, чтобы мне не мешать, но не отвернулся.

Он хотел всё видеть.

От понимания этого в жар бросило ещё сильнее, и я поспешно скрутила волосы, перекинула их на бок, оправдываясь перед собой тем, что так мне будет удобнее. На деле же — для того, чтобы он мог смотреть. Терять мне всё равно было уже нечего.

Расслабиться получалось с трудом, и я прикрыла глаза, хотя под веками тоже пекло.

Взгляд барона обжигал лицо, его рука опять лежала на моём затылке.

Это походило одновременно на отпущение грехов и на близость настолько отчаянную, что её невозможно было бы описать словами.

Взять его глубже со второй попытки мне удалось почти легко.

Я остановилась, привыкая к ощущению тяжёлой и горячей плоти на языке, а Уил снова позвал меня по имени.

В том, как он произнёс это «Мел», было удивление и восторг, и почти что трепет.

Куда более искусных любовниц у него наверняка было множество. И едва ли ему приходилось кому-нибудь из них платить.

Неожиданно взбудораженная этой мыслью, я почувствовала себя увереннее и свободнее, и двинулась вверх, а потом обратно.

Несколько раз — отчаянно, неумело, сбиваясь, но потом в этом сам собой начал прослеживаться некий ритм.

Мышцы сейчас уж точно моего барона напряглись — он с больши́м трудом сдерживался, заставлял себя стоять неподвижно.

Осмелившись открыть глаза, я увидела, что свободной рукой он вцепился в подоконник так сильно, что побелели костяшки пальцев.

От этого зрелища воздух закончился совсем, и я отстранилась, чтобы жадно схватить его губами, и тут же поддаться порыву, поцеловать Монтейна в самый низ живота.

— Хорошо?

Что я хотела, чтобы он мне ответил?

Он и не стал отвечать. Просто вздёрнул меня она ноги, крепко сжав предплечье, и поцеловал так глубоко и страстно, что это стало почти больно.

Поцеловал сразу после того, как я…

Я тихо, но всё же вскрикнула, когда Уил развернул меня, вынуждая поменяться с ним местами, привалиться к подоконнику.

Его ладонь быстро и очень уверенно скользнула под безнадёжно измятый подол.

Ещё секунду, и он подтянул моё колено к своему бедру и оказался во мне.

Теперь, когда я рассмотрела его вблизи, когда попробовала на вкус, почувствовать его внутри оказалось до крика приятно.

Помня лишь о том, что кричать нельзя, одной рукой я обхватила его плечи, а другой оперлась на подоконник.

В такой позе оказалось проще, потому что больше барон меня не щадил. Его член был во мне полностью, и, будто сорвавшись с цепи, он двигался отчаянно быстро и сильно, так, что с каждым новым движением звезды считала уже я.

Странный звук, раздавшийся над самым моим ухом, было то ли всхлипом, то ли стоном.

Лучшим из возможных ответов, потому что теперь ему стало хорошо по-настоящему.

Хорошо настолько, что он не опасался, не думал, не испытывал ни тени сомнения в том, что мне нравится происходящее.

Только теперь, когда он брал меня безоглядно, почти что грубо, я в полной мере прочувствовала, насколько он на самом деле сильнее меня.

Эта сила ощущалась в каждом движении, в каждом его вдохе. Я не могла ни сопротивляться ей, ни двинуться навстречу, и моя голова запрокинулась будто сама собой.

Доверчиво подставленное ему беззащитное горло.

Монтейн оставил на нём изумительно нежный поцелуй, а потом перехватил меня за бёдра удобнее, приподнял, и мне пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы погасить новый вскрик на его плече.

Перед глазами плыло и темнело, до хрипа острое, почти невыносимое, но при этом неизбежное удовольствие начало подниматься от живота к груди.

Он продолжал двигаться, уже даже не входя, а вбиваясь в меня откровенно и жадно, и в очередной раз мир для меня померк окончательно, разорванный в клочья той самой молнией, что ударила прямо в голове.