Паутина

30

Я зашла в Центр, сбивая снег с ботинок и бросив быстрый взгляд на парк, раскинувшийся за окном. Февральское солнце сверкало в снежном покрывале, превращая его в усыпанную бриллиантами поверхность, искрящуюся при каждом движении ветра. Морозный воздух приятно обжигал кожу, покалывая щеки и нос, но, несмотря на холод, настроение у меня было удивительно приподнятым.

Всё-таки вид побитого, осунувшегося и до предела вымотанного Роменского подействовал на меня, как глоток живительной воды. Его уверенность, самодовольная улыбка, вечное ощущение превосходства — всё это испарилось, уступив место усталости, боли и, возможно, даже страху.

Эта мысль наполняла меня странной, почти злорадной удовлетворённостью. Впервые за долгое время я чувствовала себя хоть в чём-то победителем.

— Лиана, — ко мне прямо в холле подошла одна из волонтерок. — Максимилиан Эдуардович просил вас зайти к нему, как приедете.

Я удивлённо подняла брови. Странно.

Наши отношения с Максом после той вспышки эмоций, случившейся почти два месяца назад, были ровными и спокойными. Он не солгал, когда обещал больше не допускать вольностей. Сначала я всё же настороженно ожидала повышенного внимания с его стороны, боялась, что он не удержится от попыток снова приблизиться ко мне, но через некоторое время успокоилась. Он держал слово.

Не сказать, что Макс мне не нравился. Напротив, нравился — даже слишком. Мне было хорошо рядом с ним, в его обществе я ощущала себя в безопасности, и, возможно, будь у меня другая история, я бы уже давно позволила себе эти чувства. Но стоило только представить что-то большее — что-то, что выходило за рамки дружеского общения, что включало в себя не просто разговоры, не просто заботу, а прикосновения, близость — внутри тут же возникала тягучая, болезненная, почти физическая неприязнь.

Слишком свежи в памяти были воспоминания о той ночи. О боли, разрывающей изнутри. О бессильной панике, сковавшей тело. О ласке, несущей ужас, о запахе, от которого меня бросало в дрожь. Насильник поломал не только моё тело. Он сломал во мне что-то гораздо более важное.

И хотя я старалась не думать об этом, не зацикливаться, не позволять воспоминаниям захватывать меня снова, одна только мысль о близости с другим мужчиной вызывала болезненный, непреодолимый страх.

Иногда я замечала, с каким восхищением и даже обожанием женщины в Центре смотрели на Макса, как в их взглядах скользило что-то тёплое, нежное, полное скрытого желания. И в эти моменты в моей душе вспыхивало нечто похожее на ревность, неожиданное, обжигающее, но столь же быстро угасающее. Максимилиан был удивительным человеком — сильным, заботливым, талантливым. Он умел слушать, умел видеть людей, знал, когда поддержать, когда подбодрить, а когда просто дать пространство для тишины. Было бы странно, если бы он не вызывал чувств у окружающих.

Но кто я была рядом с ним?

Всего лишь сломанная девчонка, восхищавшаяся им, как и остальные, но неспособная позволить себе даже думать о чем-то большем. Да, он выделял меня, не скрывал этого, не раз давал понять почти всем в Центре, что я особенная, что моё присутствие для него значимо. Иногда, крайне редко, позволял себе взять меня за руку, легко приобнять, ненавязчиво, так, чтобы я не вздрогнула от неожиданности.

В празднование Нового года, проходившее в Центре, я была рядом с ним, в кругу его коллег, волонтеров и их семей, некоторых постоянных клиентов Центра, среди которых не было лишних, посторонних людей, но краем глаза я заметила и весьма высокопоставленных чиновников из мэрии и администрации губернатора. Легко держа меня за руку, он тихим шепотом представлял их, чтобы я понимала кто есть кто, а во время неофициальной части представил меня им. Все они, повинуясь уважению к Максимилиану принимали меня доброжелательно и с уважением.

Во время тренингов мог помочь встать, направить движение, скорректировать осанку, показать, как нужно расслабиться, довериться своему телу.

После занятий с ним я выходила почти счастливая, с легкостью в груди, с чувством, что моя жизнь не поломана до конца, что внутри меня осталось что-то живое, что-то, что можно собрать заново. Но даже несмотря на это, я не могла допустить мысли, что могла бы претендовать на большее. Я просто не имела на это права.

Тем более теперь, когда внутри меня жило напоминание.

Да, я оставила ребёнка и не сожалела об этом.

Ребёнка, о котором Максимилиан заботился не меньше, чем обо мне самой. Он следил за моим состоянием, присутствовал на обследованиях, помогал мне разбираться во всех медицинских тонкостях, окружал вниманием, но никогда не давил, не заставлял чувствовать себя обязанной или виноватой.

Но сама я внутри особых чувств не испытывала.

Ребёнок рос во мне, я видела его на УЗИ, слышала его сердцебиение, осознавала, что он живой, что он часть меня, но сильных эмоций так и не появилось. Ни радости, ни нежности, ни привязанности — только странная, отстранённая пустота.

На одном из тренингов я, наконец, поделилась этими страхами, рассказала другим женщинам о том, что жило внутри меня, о том, как стыдилась собственного равнодушия. После этого стало легче. Кто-то сказал, что чувства придут со временем, что нужно дать себе возможность привыкнуть. Может быть, они были правы.

Пока их не было.

Быстро переоделась в ставшую привычным голубую одежду волонтера и поднялась на этаж к Максу. Как ни странно в кабинете помимо Макса сидела и мама, обхватив руками голову.

За последние месяцы она снова стала той, кого я помнила, той, кого я любила — сильной, уверенной, немного властной, но при этом уже не смотрящей на меня, как на ребёнка. В её взгляде больше не было снисходительности или попыток навязать мне свою волю, только уважение к моему выбору и понимание, через что я прошла.

Когда я призналась ей, что жду ребёнка и не знаю, кто отец, она не упрекнула меня ни словом, ни взглядом, не заставила испытывать вину или оправдываться. Она просто притянула меня к себе, обняла, прижала к груди и долго целовала в лоб, повторяя, что ей жаль, что она просит прощения. Я не говорила, при каких обстоятельствах это случилось, но, думаю, она догадывалась.

— Мам? — удивление было таким сильным, что я даже забыла поздороваться. — Что случилось?

Она подняла голову, её глаза были тревожными, но взгляд — ясным, осмысленным.

Максимилиан, сидевший во главе стола, посмотрел на меня внимательно, мягко, но устало улыбнулся.

— Извини… — смутилась я, поймав его взгляд. — Прости, Максимилиан. Я… рада тебя видеть.

— Заходи, — он кивнул на кресло напротив себя.

— Что произошло?

Мама и Макс переглянулись.

— Не очень хотели дергать тебя этим, — ответила мама, — но у нас возникли сложности. С наследством.

Мое лицо враз потемнело. Меньше всего мне хотелось слышать об этом сейчас. Когда мама восстановилась, я полностью передала ей и юристам Макса все вопросы, касающиеся имущества, оставленного нам отцом. Мне было не до этого. Головой я понимала, что нужно уладить все формальности, разобраться с бумагами, провести разделы, но душой не могла заставить себя вникать в этот процесс. От одной мысли о нём внутри всё переворачивалось, в груди сжималось что-то болезненное, тяжёлое.

— Что именно? — выдавила я, заставляя себя выслушать ответ.

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и девушка-секретарь принесла мне чай. Я молча поблагодарила её взглядом, обхватив ладонями чашку, пытаясь согреть в ней озябшие пальцы и одновременно найти в этом жесте хоть каплю внутреннего успокоения.

Мама тяжело вздохнула, потёрла виски, на секунду закрыла глаза, а затем, будто преодолевая себя, наконец произнесла:

— Твоя бабушка… Тереза…

— Что с бабулей? — едва не подскочила я, чувствуя как от страха сжало все внутри.

— Да все с ней нормально, Лиана, — махнула рукой мама. — Она подала в суд.

— Что? — я озадаченно переводила взгляд с Макса на маму и обратно. — Насколько я знаю, бабушка имеет полное право на часть наследства папы. На одну шестую, если не ошибаюсь…. Мам, она имеет право…

Мама вздохнула.

— Она заявилась не на одну шестую, зайчонок. Она отбивает патенты твоего отца, заявляя, что имело место соавторство с ней.

Все, что происходило в этом кабинете неприятно царапало внутри, вызывая что-то сродное отвращению. Никогда не понимала, когда родственники начинали дележку имущества.

— Мам, — вздохнула, потерев подушечками пальцев ладонь. — Ну что такое? Неужели мы будем судиться с бабушкой? Ну это же какая-то херня….

Макс молчал, внимательно наблюдая за мной, но по тому, как он сжал руки в замок и чуть подался вперёд, я поняла, что он уже думал обо всём этом гораздо глубже, чем мы с мамой.

— Это не просто спор за наследство, Лиана, — тихо сказал он. — Если она отсудит патенты, ваша часть наследства сильно уменьшится, и в будущем это может повлиять на то, что останется у тебя и твоего ребёнка.

— Макс, — я повернулась к нему и посмотрела прямо в его тёплые, умные глаза, надеясь увидеть там поддержку. — Да какая разница? Я ведь единственная бабушкина наследница. Сейчас для неё эти патенты важны, потому что они — часть папы, часть его работы, его жизни. Но это никак не ущемляет меня или… — я запнулась, делая глубокий вдох, — этого ребёнка.

Максимилиан тяжело вздохнул, явно сдерживая раздражение, которое, как я поняла, вовсе не было направлено на меня. Он молча поднялся, отошёл к окну, сунул руки в карманы джинсов и какое-то время просто смотрел на заснеженный парк за стеклом. Тишина повисла между нами, в комнате чувствовалось напряжение. Я видела, как по его челюсти прошла лёгкая судорожная волна, как он пытался подобрать слова, как боролся с желанием сказать что-то резкое.

Наконец он развернулся, быстрым шагом подошёл к одному из стеллажей, вытащил зеленую папку с документами и вернулся к столу. Открыл её, достал несколько листов, затем посмотрел на меня, как будто проверяя, готова ли я слушать.

— Смотри, — он разложил передо мной скриншоты документов, банковские отчёты. — Ты хоть представляешь, какие суммы ваша семья получает в качестве роялти от патентов твоего отца?

Я нахмурилась, глядя на эти цифры, и в груди вдруг странно кольнуло.

Честно говоря, никогда об этом не задумывалась.

Деньги всегда были чем-то второстепенным. Да, я знала, что отец был учёным, что его разработки ценились, что его работа оставила большой след в научном сообществе. Но я никогда не связывала это с тем, насколько финансово значимым оказалось его наследие.

Только сейчас я поняла, насколько серьезным было наследство, оставленное нам папой.

— Что это меняет? — тихо спросила я. — Бабушка вложила душу и сердце в папу, в его открытия. Она такой же член семьи, она имеет право на эти патенты.

— А если она решила передать их, Лиана? — вдруг тихо спросил Максимилиан. — Если есть кто-то, кто хочет прибрать наследие твоего отца себе?

— Макс… — я запнулась. — Это…

Макс молча достал из папки несколько фотографий и сердце ухнуло у меня в пятки. Руки задрожали, сердце начало выпрыгивать из груди.

— Макс, — наверное, мое лицо было красноречивее слов. — Когда?

— Несколько раз за январь, — спокойно ответил Макс, глядя на снимки из-за моего плеча. Он стоял за мной так близко, что я чувствовала его тепло, его дыхание, которое шевелило мои короткие волосы, но ничего из этого не имело значения, потому что перед глазами пульсировали эти проклятые фотографии. Фотографии, на которых были бабушка и Роменский.

Я моргнула, но изображения не исчезли. Они были реальными. Осязаемыми. Неоспоримыми.

На одном снимке они стояли около её загородного дома.

На другом — сидели за столиком в кафе, погружённые в разговор, а бабушка держала в руках какие-то бумаги.

Роменский выглядел так, словно пережил нечто худшее, чем просто несчастный случай. Он уже был в гипсе, его лицо всё ещё оставалось сплошной маской отёков и синяков, словно следы аварии не спешили исчезать, а, возможно, к ним добавились и другие, оставленные кем-то намеренно.

Мама сжала голову руками, тихо ругаясь под нос, и я не сомневалась, что в этот момент её мысли были такими же хаотичными, как и мои. Я снова и снова рассматривала фотографии, чувствуя, как внутри нарастает огонь ярости, обжигающий, не оставляющий места ни для шока, ни для страха.

— Поговорим начистоту, Лиана? — голос Макса был ровным, но в нём слышалась сталь, решимость, которая не оставляла мне возможности отмахнуться.

Он развернул меня к себе, удержав за плечи, заставляя смотреть прямо в его глаза.

— Клара, можете оставить нас наедине?

Мама посмотрела на него, затем на меня, её лицо было напряжённым, губы сжаты в тонкую линию.

— Конечно, — коротко ответила она и вышла, едва сдерживая эмоции и злость, которая плескалась в её взгляде.

Я сглотнула, почувствовав, как в комнате стало тесно, слишком тесно.

Макс был слишком близко, его сила, уверенность, решимость обволакивали меня, словно не давая возможности уйти, спрятаться, скрыться за привычными защитными механизмами.

Я хотела отвернуться, но он не позволил.

— Это он, Лиана? — его голос был низким, твёрдым, без оттенка сомнений, без осуждения, без давления, но с той самой неподдельной заботой, которая делала этот разговор ещё более невыносимым. — Он сделал это с тобой?

— Не знаю…

— Он? — в голосе Макса прозвучали нотки ярости.

— Не знаю!!! — закричала я. — Не знаю!!! Я только запах помню! Удовое дерево и цитрус! Да, это его запах! Ничего больше!

Дернулась, вырываясь из сильных рук, но Макс меня больше и не держал. Отбежала от него подальше, к окну, тяжело дыша и прижимаясь лбом к ледяной поверхности стекла.

— Лиана, — голос его звучал глухо, — Лиа….

— Вы что, за бабушкой следили? — зло бросила я Максу.

— Нет, — просто ответил он. — За этим вот….

— Зачем?

— Он мне не понравился, — ответил Макс, наваливаясь на стол. — Тогда, когда я приехал за тобой. Он вел себя как хозяин. Я…. хотел защитить тебя…. Лиа, если это он…. Паутина куда глубже, чем мы думали. Этот ребенок…

Я похолодела от ужаса и обернулась к Максу.

— Боже….

— Тихо, девочка, тихо, — он стремительно подошёл ко мне и обнял, прижимая к себе. На этот раз я не вырывалась.

— Макс… мне страшно….

— Не бойся, — тихо ответил он, гладя по коротким волосам. — Не бойся, девочка моя, — руки слегка укачивали, успокаивали. Мне было не очень комфортно, но эти легкие движения помогали мне ощутить себя в безопасности. — Лиана, — тихо сказал он через пару минут, — есть один способ…. Можно попробовать понять…. Но…

— Я согласна, Макс, — прошептала я, крепче прижимаясь к нему, утыкаясь лицом в его рубашку, вдыхая его запах, ощущая ритм его дыхания. — Мне нужно знать правду.

Его объятия стали чуть крепче, его пальцы задержались на моей спине, но он не произнёс ни слова, словно давал мне возможность самой осознать этот момент.

Внезапно внизу живота у меня словно волна пробежала. Мягкая, но ощутимая.

Я охнула и отступила от Макса.

— Что такое?

— Макс…. — я положила руки на живот, — это…. Что это?

Он не задавал вопросов, не требовал объяснений.

Просто осторожно накрыл мою руку своей и замер, ожидая.

Я чувствовала его горячую ладонь, как его пальцы чуть дрожали от нетерпения, и в этот момент новая волна — чуть более явственная, но всё ещё мягкая — пробежала по моему животу.

Макс резко втянул воздух, его глаза расширились, а затем засияли каким-то особым светом.

— Лиа…. Это малыш..