Паутина

32

Подъехав к дому бабушки по заснеженной проселочной дороге, я невольно остановила машину подальше от дома, и выходить не спешила. Этот разговор откладывать было невозможно, но и ехала я к ней с тяжелым сердцем. Нет, все эти месяцы мы и виделись и по телефону говорили, но не было в этом общении былого доверия, а это било меня в самое сердце. Может и прав Макс, я должна раскрыть бабуле все, что накопилось у меня на душе, попробовать объяснить ей все.

Мне не жаль было папиных патентов, тем более, что бабушкин вклад был огромен, но сама мысль о том, что Роменский, возможно, хочет наложить на них свою поганую лапу ломал изнутри. Не были ли папины патенты его конечной целью? Что было бы со мной, не окажись рядом Макса и Натальи?

Я нервно дергала кулон на шее, словно надеясь, что он предаст мне сил и уверенности для тяжелого разговора. Смотрела издалека на наш большой дом, с тоской вспоминая, как любил это место папа.

Папа… как же мне больно до сих пор, словно незажившая язва внутри. А еще говорят время лечит…

Вздохнула, решительно вышла из машины, оставленной не у входа, а в переулке, чертыхнувшись под нос, когда поскользнулась на скользкой дорожке, и направилась к калитке.

Когда на звонок бабушка открыла двери, то глаза ее метнулись изумленно вверх, а потом, она порывисто обняла меня.

— Лиана! — выдохнула она, её голос дрожал, а в блеклых глазах мгновенно блеснули слёзы. — Моя родная, солнышко моё, радость моя…

Она почти потянула меня в дом, одновременно помогая снять пальто, её руки ловко и заботливо скользили по моим плечам, а затем она поспешила подать мне тёплые вязаные тапочки, которые всегда держала у двери для меня.

— Родная, сейчас, сейчас… — она торопилась, словно не знала, за что взяться в первую очередь — то ли усадить меня, то ли согреть, то ли просто держать рядом.

Но в следующую секунду её взгляд изменился. Радость уступила место тревоге.

— Но, радость моя… что случилось?

Голос стал чуть тише, внимательнее, и я поняла, что ей не нужно слов, чтобы почувствовать что-то неладное.

Горло мгновенно сжалось, словно внутри меня разверзлась бездонная пустота. Мне невыразимо захотелось заплакать, просто уткнуться в её грудь, обнять её и не отпускать, молчать, наслаждаясь тем, что она здесь, что она рядом.

— Всё хорошо, бабуль, всё хорошо… — прошептала я, прижимаясь к её худенькому, но такому тёплому телу.

Я вцепилась в неё, как ребёнок, пряча лицо у неё на груди, ощущая знакомый запах чистого льна и её любимого травяного чая — мята, ромашка, душица и смородина.

— Я так соскучилась… — мой голос предательски дрогнул.

Она крепче сжала меня в объятиях, гладя по спине.

— Мне так ты нужна…

Мы долго стояли так, не разжимая рук, не желая отходить друг от друга. Наконец, бабуля все-таки чуть отступила от меня, оглядывая с ног до головы. Нахмурилась.

— Как ты себя чувствуешь, малышка? Тяжело дается?

Мы прошли с ней в просторную светлую кухню, пахнущую деревом и травами.

— Все нормально сейчас уже, — улыбнулась я, садясь на любимое кресло у стола. — Тошноты почти нет, иногда усталость накатывает, да есть стала как не в себя, сильно вес стала набирать. Но Ирина быстро меня в руки взяла, диету выписала…. Так что сейчас все в норме.

При упоминании моего врача бабушка недовольно поджала губы. Налила себе чай, мне — любимый какао и села напротив.

— Лиана, — она облизала тонкие губы, — а что с учебой? Сессию ты чудом сдала… но что дальше?

Я вздохнула, понимая, что предстоит нелегкое объяснение. Отпила какао оттягивая момент.

— Бабушка… мне нужно с тобой поговорить. Серьезно поговорить….

— Да, внученька, не мешало бы…. Давно пора было этот разговор начать, родная. Ты из-за судов приехала?

— Частично… — призналась я, вздохнув. Врать и выкручиваться смыла не было. — Но не только….

— Мать отправила? Или этот…. Максимилиан? — в голосе бабушки проскользнули нотки не просто гнева, а искренней злости.

— Бабушка! — меня покоробили ее слова о Максе. — Никто меня не присылал, — пальцы невольно скользнули по подарку Макса. — Я приехала, потому что хочу сказать тебе кое-что. Это важно.

— Да, Лиана, важно. Ты права, — она дернула головой. — Важно то, что ты сейчас махнула рукой на будущее, на все, о чем мечтала, на все, к чему стремилась. Важно то, что ты словно зомбированная звонишь мне чтобы сказать пару дежурных фраз, чтобы голосом робота сообщить, что все в порядке. А я вижу, что не в порядке! Вообще все не в порядке! Лиана…

— Бабушка… я знаю… — голос оборвался на полуслове, но я заставила себя говорить. — Вся моя жизнь из-за одного ублюдка покатилась к чертовой матери, это правда! — я не выдержала, вскочила с места, дыхание сбилось, сердце колотилось так сильно, что я почти слышала его удары в висках. — Но я приехала к тебе не только из-за судов!

Она не шелохнулась, только сжала губы в тонкую линию.

— Я знаю, что папины работы были сделаны вами совместно, но… бабуль, неужели ты допустишь, чтобы его исследования, его труды, всё, чему он посвятил жизнь, попало в чужие руки?

Бабушка сузила глаза, её лицо напряглось, но выражение не смягчилось.

— Именно этого я и стараюсь не допустить, — отчеканила она, глядя мне прямо в глаза.

Её взгляд был жёстким, почти режущим, как скальпель, рассекающий все мои доводы на части.

— Ты совсем слепая, Лиана? — её голос звучал холодно, резко, даже жёстко. — Ты совсем ничего не видишь? Ты хоть понимаешь, что происходит с тобой и твоей жизнью?

Я хотела возразить, но она не дала мне такой возможности, её слова прозвучали как пощёчина:

— Ты хоть видишь, что два абсолютно незнакомых и сомнительных человека стали тебе дороже всех, кого ты знаешь много лет?

Мне стало почти больно от ее слов, от ее неприязни к Максу и Наталье.

— Лиана, Клара — понятно, она всегда была сумасбродкой, но ты-то умная девочка! — бабушка смотрела на меня с болью, но в её голосе звучала жёсткость, от которой у меня внутри всё сжалось. — У тебя всегда был сильный, отцовский характер и его же аналитический взгляд. Неужели ты не видишь, как эта парочка манипулирует тобой, как они настраивают тебя против всех? Ты же почти живёшь в этом их Центре…

Я почувствовала, как по телу пробежала горячая волна гнева.

— Да потому что там мне смогли помочь! — закричала я, уже не сдерживаясь. — Потому что Макс вытащил меня с того света, бабушка! Потому что он, а не кто-то другой, был рядом, когда жизнь меня ломала!

Голос сорвался, но я уже не могла остановиться.

— Потому что ты в своей ревности не видишь самого главного — он любит меня! Любит! И бережёт. Защищает!

Бабушка вскинула голову, её глаза вспыхнули.

— Любит? — её голос тоже сорвался на крик. — Это его любовь, Лиана? Оградить тебя от мира? От меня? Лишить будущего?

Она шагнула ближе, её лицо было напряжено, а руки дрожали.

— Он заставил тебя сохранить этого ребёнка! Почему, Лиана? Не потому ли, что хочет навсегда привязать тебя к себе? — её голос дрожал не только от злости, но и от чего-то похожего на отчаяние. — Боже, Лиана, тебя там зомбируют, что ли?

В глазах у меня потемнело.

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони.

— Бабушка, тебе плевать на мои чувства! — голос сорвался, но я не могла сдержать ту боль, которая внезапно вспыхнула внутри. — Ты видишь только свои обиды, ты смотришь на всё через призму прошлого! Неужели к этому мы пришли?!

Она раскрыла рот, чтобы ответить, но я не дала ей шанса.

— А ты сама? — меня уже несло, ярость вытесняла боль, заполняя грудь. — Не тебя ли Роменский обработал, чтобы ты для него своими руками папины наработки отобрала?

Бабушка резко замерла, но я не остановилась.

— Думаешь, я тупая? Думаешь, не знаю, что вы виделись?

Её глаза метнулись в сторону, и я почувствовала, как по спине пробежал неприятный холод.

— Что он сказал тебе, бабушка? Какие песни пел?

— Если кто и беспокоится о тебе, Лиана, так это Игорь! Что с тобой в этом Центре сделали, что ты лишилась и мозга и наблюдательности?

Я моргнула, не сразу осознавая смысл её слов. Внутри будто что-то оборвалось, обнажив пустоту, в которой разрастался холод.

— Ты сейчас серьёзно? — голос стал тише, но от этого не менее угрожающим. Я почувствовала, как внутри что-то сжимается, словно трещина побежала по самому основанию моего мира.

— Более чем. — Она скрестила руки на груди, её осанка стала жёстче, будто она готовилась к сражению. В её взгляде не было сомнений, только холодное убеждение в собственной правоте. — Не Игорь, в отличие от твоего «спасителя», отгородил тебя от семьи, не Игорь запер в своей секте, не Игорь заставил отказаться от своих принципов! Он психует, он понимает, что что-то идет не так. Его по-настоящему волнует твоя судьба и ты! И да, он был у меня, мы говорили, и я согласна с его доводами!

— В секте, значит, да? — меня всю трясло. — Это Макс, да, меня запер?

Как она могла? Как она могла так перевернуть реальность?

Я хотела кричать, хотела сорваться, но лишь глухо рассмеялась, коротко, горько, почти истерично.

— Да, Лиана, да, — продолжала бабушка. — Игорь хорошо скрывает эмоции, он холоден внешне, но это не скроет того, что он чувствует внутри!

— Ненавижу…. — прошептала я, сама уже не понимая, к кому относятся эти слова. Роменский, словно мое проклятие, снова отнимал у меня самое дорогое. — Ненавижу!

С улицы раздался шум колес, но ни я ни бабуля не обратили на это внимания, глядя друг на друга как две ощерившиеся кошки.

— Ты себе даже не представляешь, бабушка, что такое твой любимый Игорь! — с глухой ненавистью прошипела я и осеклась, во дворе раздался шум шагов.

Мы обе одновременно повернули голову в сторону окна. Шум прошел со двора к входной двери, потом открылись двери в прихожую.

— Тереза Альбертовна! — донёсся до меня знакомый, звонкий голос Дарьи, лёгкий, полный простого, домашнего тепла. — Я дома!

Я резко повернулась к бабушке, ощущая, как внутри всё сжимается в плотный, ледяной ком.

— Что… что происходит? — мой голос прозвучал глухо, почти сорвано, потому что ответ был очевиден, но я не могла в него поверить.

Бабушка отвела глаза.

— Лиана… — её голос был тихим, виноватым, но меня это не остановило. — Родная…

— Тереза Альбертовна, Игорь Андреевич сейчас поправит поленницу и тоже придёт… — звонкий голос Дарьи вновь ударил по ушам, но в этот раз он резанул, будто ножом по натянутым нервам.

Я замерла.

Оглушённая, не верящая в происходящее, медленно посмотрела на бабушку.

— Бабушка… какого хрена?!

Я хотела сказать это спокойно, но голос сорвался, пронзённый таким количеством эмоций, что стало трудно дышать.

Дарья вбежала в кухню, румяная, разгорячённая от мороза, и резко застыла на месте, увидев меня.

— Лиана?

Она моргнула, замерла, словно сомневалась, что я вообще реальна, и мне захотелось ударить её.

— Твою…. — мат так и рвался с моих губ, — вашу мать….

Обида, боль, гнев, ярость — все смешалось в груди, полыхало невыносимым пожаром.

— Вот значит как… — глядя на бывшую подругу и ощущая себя мотыльком в коконе паутины из лжи, прошептала я.

Снова хлопнула входная дверь, в прихожей снова раздались шаги — тяжелые, мужские. От этого звука у меня закружилась голова.

— Терез… Лиана?

Роменский замер на пороге кухни, словно его поразило молнией. Его лицо было бледным, но, несмотря на шрам, всё ещё сохраняло свою пугающую, холодную красоту. Уставшие, но напряжённые тёмные глаза впились в меня с неприкрытым потрясением, но глубоко в их глубине полыхал настоящий, дикий огонь. Он сделал шаг вперёд, будто сомневаясь, что видит меня здесь, что это не сон, не иллюзия.

— Лиана… — его голос был низким, с хрипотцой, словно вырванным из пересохшего горла. Он шагнул ко мне, протягивая руку, будто хотел убедиться, что я реальна.

— Да будь ты проклят, — ровным, но наполненным ненавистью голосом ответила я, глядя ему прямо в глаза. — Будьте вы оба прокляты!

Я бросила быстрый взгляд на Дарью, и в её лице появилось что-то болезненно испуганное, словно она осознала, что отступать некуда.

— Давно вы это задумали?

Дарья побледнела, её губы чуть приоткрылись, но звука не последовало. Она выглядела так, будто в этот момент готова была либо убежать, либо раствориться в воздухе.

— Что, Лиана? — прошептала она, и я не могла понять, что звучало в её голосе — страх передо мной или перед тем, что я сейчас скажу.

Но я не обратила на неё внимания, а смотрела только на него.

На этого человека, который разрушил мою жизнь.

На этого человека, которого я ненавидела до боли, до рвущего душу гнева.

— Я всё вспомнила, Роменский, — прошипела я, чувствуя, как пальцы сжимаются в кулаки, а в груди нарастает обжигающее чувство ярости. — Всё вспомнила.

Его глаза, эти глубокие, темные омуты, расширились в страхе. Но страх был не единственным. В них блеснуло что-то ещё — возбуждение, какое-то болезненное, патологическое ликование. Крылья его носа дрогнули, дыхание стало глубже, словно от нахлынувшей волны эмоций.

— Лиана, — пораженно прошептала бабушка. — Что происходит?

Роменский шагнул ко мне, его движения были плавными, осторожными, как у хищника, приближающегося к добыче. Его рука потянулась вперёд, жест был нарочито мягким, будто он хотел показать, что не причинит мне вреда.

— Лиана… послушай…

Я видела, как на его лице дрожит напряжение, как его глаза цепляются за меня, пытаясь удержать.

Но сработал инстинкт. Тот самый инстинкт, который вырабатывается в момент безысходности, когда разум отключается, уступая место чему-то глубинному, животному, тому, что заложено в каждом живом существе.

Макс научил меня бить первой. Макс научил не поддаваться панике и ужасу.

Вместо того чтобы отпрянуть, вместо того чтобы замереть, дать ему ещё один шанс приблизиться, я резко сунула руку в маленький карман брюк и выхватила крохотный флакон с лаком для волос.

Струя аэрозоля ударила прямо в глаза Роменского.

Он взвыл, его тело дёрнулось назад, руки метнулись к лицу.

— Ах ты, сука… — прохрипел он, пошатываясь, пытаясь вытереть слезящиеся глаза.

Дарья вскрикнула, бабушка ахнула, но я уже не слышала их.

— Да, Роменский, сука! Больше ты никогда не прикоснешься ко мне, сволочь! Никогда! Полюбуйся, бабуль, на своего героя. И познакомься — вот отец моего ребенка!

Бабушка охнула, оседая на стул, Дарья вскрикнула, прижимая руки ко рту. Роменский, тщетно пытаясь сделать хоть что-то со своими глазами, ругался матом.

Я вышла из дома на едва гнущихся ногах. Почти бегом добежала до машины, оставленной в темном переулке, села за руль и закричала. От бессильного отчаяния и обиды, от боли и ненависти. От понимания того, что из семьи у меня осталась одна мама.