Паутина

38

Утром, когда открыла глаза, Катерина сидела в кресле около меня. Правда если вечером она была в брюках и рубашке, то сегодня успела сменить одежду на простые джинсы и удобную футболку.

— О, проснулась? — сразу же заметила она. — Это хорошо.

Тут же измерила температуру и давление, покачала головой.

— Хорошо тебя поломали, девочка.

— Помоги мне…. — прошептала я, ощущая слабость во всем теле и легкую ломоту в костях. — Помоги пожалуйста. Мой…. Макс даст вознаграждение…. Дай ему знать где я….

— Бегу и падаю, — фыркнула она, убирая инструменты в медицинскую сумку. — Все, достаточно. Вась, — она достала из кармана рубашки портативную рацию, — девушка проснулась.

Я дернулась, падая на подушки. Их внезапно оказалось три штуки — видимо две принесли ночью. От одной ощутимо пахло удом и цитрусом, отчего опять накатила тошнота. Этот запах. Он был всюду. Даже во сне. Даже когда его не было в комнате.

Я с криком бросила эту подушку на пол, прямо к ногам отвернувшейся Катерины.

— Это что за новости? — резко развернулась она.

— Выброси это, — прошипела я.

— Да что такое? — она подняла подушку, — чем тебе она не угодила? Подушка как подушка….

— Он принес, да? — с ненавистью бросила я, чувствуя как сжимается ловушка, — он?

— Так, — Катерина села передо мной на стул, — давай разбираться. Кто принес? Все подушки принес один человек. Кто, Лиана?

— Роменский, — выплюнула я. — Он?

Двери открылись, на пороге стоял Василий, но Катерина жестом заставила его замереть.

— Верно, — кивнула она. — Подушки, грелку, стул для меня и кофе для тебя, вон на столе стоит, принес не Вася. Как узнала?

— Запах, — дернулась я. — Его запах! Эта подушка им насквозь пропахла!

Василий присвистнул. Катерина резко выдохнула.

— Так… — она потерла красивый карий глаз и понюхала подушку. — Действительно, пахнет. Вась, позови ка друга.

О диво, Василий даже не стал возражать, просто вышел из комнаты и позвал Роменского через весь дом. Через минуту вошли уже они оба. Роменский выглядел скорее удивлённым, чем обеспокоенным, будто и сам не понял, зачем его позвали.

Он выглядел… неожиданнообычно.

Простая хлопковая футболка тёмного цвета, чуть помятая, будто он только что натянул её наспех. Волосы всё ещё влажные, пряди темнели от воды, на висках блестели капли, которые он, по-видимому, не успел вытереть после душа. На ногах — мягкие домашние тапочки.

Катерина молча подняла подушку, рассматривая её, словно пыталась разгадать в этом предмете нечто большее, чем просто кусок ткани с набивкой. Потом перевела взгляд на Роменского.

— Твоя подушка? — спросила она, пристально глядя на него, словно что-то проверяя.

Роменский спокойно кивнул, будто в этом вопросе не было ничего странного.

— Да. — Он чуть передвинул вес с ноги на ногу, но его голос остался таким же ровным. — Думал, так будет удобнее.

— Значит, ты специально дал ей свою?

— Одну запасную взял, одну — свою отдал. У меня их две. — Он пожал плечами, как будто объяснял самую простую и логичную вещь.

Я смотрела на него с отвращением.

— Откуда ты знаешь его запах, Лиана? — спросил догадавшийся Василий.

— Знаю!

Василий и сам понюхал подушку.

— Гоша, да ты гребанный эстет. Приятно пахнет. Голубка, чем тебе запах не угодил?

Но внутри меня поднималось что-то холодное, липкое, смрадное, отзываясь глухим ужасом на саму эту мысль: я спала на подушке Роменского.

— А ты своего друга спроси, — ядовито ответила я. — Давайте, оба спросите, что он со мной сделал! Что, Роменский, ты своих друзей не просветил?

Тот слегка побледнел, перевел глаза на Василия и Катерину.

— Я говорил… — только и сказал он.

Василий молча взял стул, поставил его передо мной спинкой вперёд и небрежно сел, скрестив руки на спинке и положив на них подбородок. Он смотрел на меня внимательно, слишком внимательно, с выражением, от которого меня передёрнуло.

— Так, голуба, давай разбираться. Я знаю, ты подверглась сексуальному насилию, так?

— Да… — глухо ответила я. — Да. От него.

Катерина вздохнула и отошла к окну. А вот лицо Роменского…

Оно перекосилось, но не от боли или злости. Это было что-то другое. Глухая, сдерживаемая реакция, спрятанная за маской внешнего спокойствия. Но я видела, как за его глазами что-то надломилось.

— Откуда знаешь? — Василий мгновенно вцепился в меня взглядом, глаза сузились, в них мелькнул азарт. Он был, как пёс, учуявший кровь, он ждал, когда я дам ему пищу для новой игры.

Я перевела на него пустой взгляд, холодный, но внутри всё сжималось от боли.

— Я узнала его, — голос мой был глухим, будто выбитым из меня. — Узнала.

Василий прищурился, словно ему было мало этого ответа.

— Как узнала, Лиана? — его голос стал терпеливым, будто он всё ещё ждал, что я разыгрываю какую-то драму, и ему просто нужно выбить из меня ключевые слова. — Лицо, голос…

Я стиснула зубы.

— Запах, — выдохнула я, чувствуя, как во рту пересохло.

Глубокая тишина накрыла комнату.

— Его запах, — повторила я тише. — Раньше я ни у кого такого не встречала. Удовое дерево и цитрус. Я вся тогда пропахла им…

Слова были сухими, безжизненными, но внутри меня всё клокотало от того, что мне приходилось это говорить.

Роменский резко сжал кулаки, а потом, не говоря ни слова, размахнулся и со всей силы врезал кулаком в дверной косяк.

Раздался глухой треск, такая сила, что мне показалось, будто он раздробил себе костяшки пальцев. На пол закапала кровь. В комнате на мгновение повисло напряжение, настолько плотное, что казалось, воздух стал тяжёлым, как густая патока.

Василий наблюдал за этим с откровенным удовлетворением. Он медленно, не спеша, откинулся назад, сцепив руки за головой.

— Вот тебе и ответ, Гоша, — усмехнулся он, протяжно, с ленцой. — Сука, гениально. Привязка на запах.

Он усмехнулся шире, чуть качнув головой, словно искренне поражённый какой-то изощрённой игрой.

— А ты ж у нас ценитель, мать твою… — продолжил он, бросая на Роменского насмешливый взгляд. — Нишевый одеколон, так?

Но Роменский не отвечал. Он всё ещё стоял, сжимая окровавленный кулак, и его плечи были так напряжены, что казалось, он готов был взорваться в любую секунду.

— Так, эстет, — Василий потер нос, наморщился, — сейчас идешь в баню и моешься так, словно на тебя четыре дня голуби срали как на статую Ленина в парке. Подушку эту и остальные твои — в топку, ты мне новые должен будешь. Шмотки твои — в топку, мои наденешь. Чтоб ни следа этого запаха на тебе не оставалось. Парфюм с собой?

— Да, — глухо ответил Роменский, не глядя ни на кого из нас.

— Отлично. Сам заберу. Лиана, — Василий обернулся теперь уже ко мне и во взгляде его впервые мелькнуло что-то теплое. — Позавтракайте с Катей, она там блинчики испекла. Выпей кофе. Мамой клянусь, никто тебе вреда тут не причинит.

У меня голова кружилась от непонимания того, что происходит, но мужчины уже вышли, оставив меня и Катерину одних. Она снова подошла ко мне и посчитала пульс.

— Если есть не будешь — сил не будет, девочка. А они тебе ох как нужны. Ты сильно ослаблена. Давай помогу одеться, хорошо?

Больше она не спрашивала, почти силой заставляя меня встать для завтрака.

Завтракали снова на веранде — утро было теплым, но не жарким. Сначала мне сложно было заставить себя есть, но блины пахли аппетитно, а взбитые сливки и свежесобранная клубника вызвали даже легкое головокружение. Катя слегка улыбалась, наливая мне чай в кружку, словно наслаждалась местной тишиной и свежим, еще прохладным с утра воздухом

Примерно минут через 20 к нам присоединился и Василий, наливая себе полную чашку крепкого кофе.

— Тебе налить? — он проследил за моим жадным взглядом. — Давай поспорим, что кофе ты тоже уже примерно год как не пила, так?

— Я беременная была…

— Ага… конечно. И кофе вреден, — закончил он, ставя передо мной кружку, а после, сворачивая блин в трубочку и обильно намазывая на него сливки. — Так, Лиана. Давай все-таки разбираться детально, виновен наш герой-любовник или нет. Кроме запаха ты что-нибудь еще помнишь? Было что-то еще? Может голос или лицо?

— Нет, — я отпила кофе, как бы скрывая свое лицо от пристального взгляда Василия. — Ничего. Только прикосновения и запах.

— То есть, когда запаха нет…. Ладно, понял. О, — он поднялся со скамьи, — Гош, ты вовремя. Хорошо помылся?

Тот ничего не ответил, просто сел за стол, но на завтрак даже не глянул. Влажные черные волосы и каплина на шее говоррили сами за себя.

— Лиана, — Василий посмотрел очень внимательно. — Давай проведем один эксперимент. Всего один. Катя рядом, никто вреда тебе не причинит. Я завяжу тебе глаза, хорошо? Руки и ноги — останутся свободными. Повязку можешь сорвать в любой момент. После ты по запаху скажешь нам, кто есть кто. Согласна?

Я не понимала, что он делает, но сил на споры не оставалось. Молча кивнула, позволяя завязать глаза мягким шарфом. Сразу стало некомфортно и страшно, словно меня погрузили в черную трясину.

— Умница. Теперь просто нюхай. Первая рука, — она пахла чем-то нейтральным, кремом, может быть. Немного кофе.

— Хорошо, теперь вторая рука. — у этой запах был иной, сильнее, запах дегтя и трав, более резкие запахи.

— Отлично, девочка. Теперь третья, — в нос ударил знакомый до тошноты и отвращения аромат. Я резко закричала и сорвала повязку. Передо мной стояла Катя и протягивала мне руку. Руку, с запахом боли и насилия.

— Мыть, быстро, — приказал ей Василий. — Отдрай губкой, чтоб больше ни следа.

У меня кружилась голова, глаза заволокло непрошенными слезами. Роменский сидел напротив, но не смотрел ни на меня, ни на Катю, ни на Василия. Его локти покоились на коленях, а руки обхватывали голову, пальцы вжимались в еще мокрые волосы, словно он пытался заглушить шум внутри себя.

Его грудь медленно поднималась и опускалась, но дыхание было тяжёлым, рваным, как у человека, который пытается удержать себя на грани.

— Вот так оно в жизни, девочка, и бывает, — глухо сказал мне Василий.

— Это ничего не доказывает…. — так же глухо ответила я. — Вообще ничего. Меня погружали…. Я вспоминала.

— Ага, даже не сомневаюсь. Сначала задавали наводящие вопросы, а потом включали метроном и глазами твоими играли, да?

Я подняла на него голову, пораженная словами.

— Типичная техника подмены воспоминаний, — пояснил он Роменскому, который тоже посмотрел с удивлением. — А ведь правду, Лиа, можно узнать легко и непринужденно. Задам только один вопрос, и ты ответишь честно. Насильник, Лиана, был твоим единственным мужчиной?

Мое лицо вспыхнуло огнем. Этот человек не щадил ничего, ломая все у меня внутри: правила, запреты, боль, смущение. Все.

Но его глаза требовали ответа.

— Да, — глаза невольно скользнули по Роменскому, но лицо того оставалось каменным, а вот руки слегка дрожали.

— То есть, он — отец ребенка?

— Да…

Василий снова вздохнул.

— Пойдемте оба со мной. Катюх, — крикнул он, — ты там в туалете утонула, что ли? Ты нам сейчас нужна будешь!