Паутина

46

Это было самое тяжёлое лето в моей жизни. Лето, которое заставило меня окончательно повзрослеть, открыть глаза на реальность и столкнуться с правдой, от которой я так долго пыталась убежать. Лето, когда я собирала себя по осколкам — не только своё тело, но и свою жизнь, свои мечты, свою прежнюю любовь к миру, которую мне пришлось заново искать.

Мой организм, как и психика, был измотан до предела. Несколько недель ушло только на то, чтобы восстановиться физически: набрать нормальный вес, стабилизировать уровень железа в крови, следить за давлением, принимать витамины. Но даже это было ничем по сравнению с тем, через что мне пришлось пройти эмоционально. Каждый новый день приносил всё больше осознания того, в какую бездну я угодила и насколько глубоко оказалась в ней увязшей.

Но самое сложное было впереди.

Мне пришлось бороться за наследие отца. Это было не просто юридическое разбирательство — это было ощущение, будто я заново отстаиваю право на своё прошлое, на память, на то, что было дорого мне и моей семье. Бабушка смогла отбить его научные разработки и патенты, не позволив уничтожить его интеллектуальный труд, но огромная часть нашего имущества была потеряна.

Квартира, которую я так любила.

Сбережения на счетах.

Машина мамы.

Практически всё, что могло бы стать опорой в этом хаосе, оказалось упущенным.

Мама, находясь под полным контролем Натальи, не задумываясь подписывала бумаги, которые та подсовывала ей одна за другой. Она не понимала, что делает. Или понимала, но не могла сопротивляться.

Но, к счастью, бабушка — моя умная, любимая, мудрая и сильная бабушка — не позволила нам остаться ни с чем. Когда она убегала из квартиры, держа Беату на руках, она не только спасала мою дочь, но и сделала то, о чём я даже не подумала бы в тот момент. Она забрала из сейфа все документы, которые ещё могли нам пригодиться, все наличные деньги, которые там были. Но самое главное — она забрала договор дарения на землю, тот самый, который я, в своей наивности, составила для Максимилиана. Если бы он попал в чужие руки, папин подарок мне был бы утрачен навсегда.

Я долго не могла смотреть бабушке в глаза. Когда через неделю после ареста Владимирова Игорь привёз меня к ней домой, я сидела в машине, вцепившись пальцами в ремень безопасности, и не могла заставить себя выйти. Мне было страшно. Сердце билось так, будто его загнали в угол, в глазах стояла сухая, жгучая боль. Я боялась увидеть осуждение, разочарование, услышать слова, которые сама говорила себе сотни раз: Как ты могла? Почему не увидела? Почему не остановилась раньше?

Но Игорь не дал мне остаться в этом страхе. Он просто взял меня за руку — крепко, уверенно, не давая ни единого шанса спрятаться. Я глубоко вдохнула, открыла дверцу машины и шагнула вперёд, прямо в объятия той, что любила меня больше жизни. Бабушка прижала меня к себе, так крепко, будто хотела забрать всю мою боль, всю усталость, всё, что я пережила. Она не говорила слов упрёка, не обвиняла, не расспрашивала. Она просто гладила меня по волосам и тихо повторяла:

— Всё хорошо, девочка моя. Всё хорошо… Ты дома.

Я обнимала ее в ответ, и не могла сказать ни единого слова. У меня не было оправданий себе, хотя там, в доме Кати, Василий много раз повторял мне, что моя вина во всей этой каше — минимальна.

Не только ее объятия ждали меня в ее доме. Туда же приехали и родители Игоря, привезя мне мою дочь. Лариса Петровна, эта удивительная, миниатюрная, уютная женщина с мягкими чертами лица, почти силой вытащила меня из бабушкиных объятий в свои. Она прижала меня к себе, её руки были тёплыми, надёжными, настоящими. Я вдохнула её запах — что-то домашнее, знакомое, напоминающее тепло, которое бывает только рядом с матерью. Ее темные, такие знакомые глаза светились невероятной любовью, уважением и сочувствием. Не жалостью, столь постыдной для меня, а именно сочувствием, тем, что дает понять: ты не один, ты не виноват, ты жертва, но ты сильная, ты справилась и ты — жива.

Отец Игоря стоял чуть в стороне, держа на руках аукающую Беату. Держал правильно, бережно, надежно. Когда она хватала его за ворот рубашки, улыбался, глядя на малышку с невероятной нежностью. Я переводила глаза с Игоря на его отца в удивлении. Оба были высокими, широкоплечими, с уверенной, даже слегка тяжеловесной походкой, но на этом их сходство заканчивалось.

Лицо Игоря было почти идеальным: чёткие скулы, правильные черты, выразительные глаза, которые умели быть и холодными, и обжигающими, в зависимости от ситуации. Он выглядел так, будто мог запросто украсить рекламную обложку дорогого мужского бренда.

А вот его отец…

Его лицо напоминало добродушного, краснощёкого дровосека. Черты грубее, резче, в них не было той отточенной симметрии, что была у сына. Светло-зелёные глаза смотрели тепло, по-домашнему, а русые, уже немного тронутые сединой волосы делали его даже моложе, чем, возможно, он был. В нём читалась основательность, сила, но не та, что давит авторитетом, а та, что создаёт ощущение защиты и надёжности.

Я смотрела на них обоих, на то, как по-разному они выглядели, но при этом понимала: внутри, где-то глубже внешности, их объединяло куда больше, чем можно было увидеть сразу. Когда Игорь забрал у отца Беату, я слегка вздрогнула, но они обменялись быстрыми, похожими на внутренний диалог между отцом и сыном взглядами. Игорь подхватил мою девочку легко, словно делал это уже сотни раз, но в его взгляде промелькнуло что-то новое. Лёгкое любопытство, скрытый интерес, но главное — нежность. Он смотрел на неё так, как человек, внезапно осознающий, что перед ним не просто ребёнок, а крошечное, живое существо, имеющее значение.

Беата не раздумывая схватилась за его запястье, её маленькие пальчики крепко сомкнулись на дорогих часах. Она с любопытством подёргала их, будто изучая.

Игорь тихо засмеялся, и от этого смеха у меня перехватило дыхание. Он подошел ко мне и осторожно передал дочку. Как только Беата оказалась у меня на руках, мир сузился до её маленького тёплого тельца, до её дыхания, до того, как она прижалась ко мне, будто чувствовала, как сильно я нуждаюсь в этом моменте. Мне казалось, что сердце вот-вот разорвётся от того вихря чувств, что нахлынули на меня.

Боль — за всё, что она пережила. Нежность — такая сильная, что от неё сжималось горло. Страх — что я снова могу её потерять. Желание никогда больше не выпускать её из рук, оградить от всех бед, всех страданий, всего, что может причинить ей боль. Тепло, радость, облегчение — они смешивались с острым осознанием: она здесь, со мной, жива, здорова, а значит, всё будет хорошо.

Я смотрела в её маленькое личико и тихо плакала.

Словно смилостивившись надо мной, судьба подарила ей не черты Владимирова, а черты моего отца. Она была его крошечной, изящной копией. Такой же тонкий, аккуратный носик, такие же выразительные глаза, в которых уже сейчас читался характер.

Я погладила её по щеке, а она что-то невнятно пробормотала, цепляясь за мой палец.

Игорь ничего не сказал. Он просто шагнул ближе, поцеловал меня в висок и обнял нас обеих.

Медленно, но верно жизнь входила в свою калею. Много мне пришлось налаживать связей и старых, и новых. Тяжелее всего пришлось с мамой.

Она до последнего верила в то, что Владимиров не виновен в наших бедах, до последнего оправдывала все его действия. Она не могла поверить, что целых два года своей жизни провела под влиянием этих людей. Когда мы собирали вещи из нашей квартиры, когда я снимала со стен гербарии отца — она плакала, ломала руки и повторяла, что это все недоразумение.

Я почти не спорила с ней, понимая, что ее психика подверглась воздействию гораздо более сильному, чем моя. Ее Владимировы не щадили. Иногда я только закрывала глаза, проклиная тот день, когда согласилась поместить маму в их Центр — неизвестно, какое воздействие на нее оказывалось там.

И только переехав к бабушке, она в полной мере осознала, в какой финансовой и эмоциональной яме мы оказались.

А в конце августа мне пришел счет из Центра за оказанные услуги.

Несмотря на арест Владимирова и прекращение деятельности его Центра, долги никуда не исчезли. Они всё ещё висели на мне мёртвым грузом, требуя оплаты. Я смотрела на выписку, на астрономическую сумму, от которой в голове был один сплошной мат. Хотелось разорвать этот листок, сжечь его, сделать вид, что его никогда не существовало, но я прекрасно понимала — обязанности по оплате с меня никто не снимал.

Факт оставался фактом: услуги получены, счёт выставлен. Без скидок.

Я мысленно прикинула, во что мне встанет моя глупость. Выходило очень дорого. Пришлось бы почти опустошить счета в банке, но, к счастью, хоть без продажи папиной машины. Маленькое утешение среди всей этой финансовой катастрофы.

Но тут же в голову пришла ещё одна мысль.

Я так и не расплатилась с Василием за его работу.

Полагаю, сумма там тоже была немаленькой. Василий никогда не говорил об этом, никогда не напоминал, скорее всего все полностью оплатил Игорь, но я не могла просто закрыть на это глаза. Он сделал для меня слишком много, а значит, я должна была сделать всё возможное, чтобы вернуть этот долг.

Я устало откинулась на спинку кресла, потирая виски, когда дверь в библиотеку — мою временную крепость и кабинет — тихо скрипнула.

Игорь зашёл внутрь, держа на руках счастливую, смеющуюся Беату. Она визжала от восторга, тянула руки к его чёрным прядям, пытаясь схватить их, и на её лице сияла та самая беззаботная детская радость, которой мне так не хватало в последнее время.

Я посмотрела на них — на неё, на него — и, несмотря на все проблемы, почувствовала, как внутри на секунду становится чуть легче. Всё это лето Игорь практически жил на два дома. Почти каждый день приезжал к нам из города, иногда ночевал в своей квартире, но нередко оставался и у нас. Мы не торопили события, не форсировали отношения, не пытались поставить им ярлык. Просто были рядом, давая друг другу время понять, чего мы хотим на самом деле.

Я привыкла к его присутствию. Привыкла к тому, как он появляется в дверях, чуть склонив голову набок, привычным жестом убирает волосы с лица, садится рядом и молча наблюдает, давая мне пространство, но в то же время не позволяя чувствовать себя одинокой.

Его взгляд метнулся к листу на столе. Я заметила это движение и почти автоматически перевернула бумагу обратной стороной, не желая втягивать его в свои финансовые проблемы.

Но он всё равно изменился в лице.

Не говоря ни слова, осторожно уложил Беату в её кроватку, накрыл лёгким пледом и, убедившись, что она мирно сосёт кулачок, развернулся ко мне.

Сел напротив.

— Что-то не так? — его голос был спокойным, но требовательным, тем самым фирменным командным, от которого все студенты прижимали уши. Я невольно улыбнулась, настолько его тон сейчас напомнил тон отца, когда тот был недоволен.

— Владимиров? — это скорее было не вопросом, а утверждением.

Я молча кивнула, понимая, что рано или поздно нам придется говорить об этих проблемах.

Максимилиан не оставлял меня в покое. Дважды он пытался связаться со мной из СИЗО по телефону, постоянно передавал через адвокатов короткие записки, полные невнятных намёков и манипуляций. Наталья, похоже, тоже не собиралась так просто исчезнуть из моей жизни — однажды она даже подкараулила меня около университета, куда я ходила восстанавливаться.

Я оставляла все их попытки без внимания, не читала записки, не передавала ответов, но столкновение с Натальей оказалось неизбежным. Она остановила меня прямо на тротуаре, её лицо было усталым, но глаза горели всё той же смесью высокомерия и уверенности, что она может повернуть ситуацию в свою пользу.

К счастью, вовремя появились Даша и Лена, объяснения с которыми тоже было не простым.

Дарья встала рядом, её взгляд впился в Наталью с такой неприкрытой ненавистью и яростью, что даже мне стало не по себе. Наталья замерла. Она поняла — ещё одно слово, ещё одна попытка давления, и моя подруга просто разорвёт её на части прямо здесь, посреди университетского двора.

Я же смотрела прямо в синие глаза Натальи и ощущала странное, почти пугающее спокойствие.

— Пошла вон, — отчётливо и ровно произнесла я.

А затем отвернулась и, не оглядываясь, ушла с подругами в корпус университета.

— Сколько? — в лоб спросил Игорь, не отпуская моего взгляда.

Его голос был ровным, но в нём чувствовалась та особая напряжённость, которая появлялась у него, когда он принимал решения, не оставляющие места для компромиссов.

Я не отвела глаз.

— А сколько ты заплатил Васе за мою реабилитацию? — точно так же, в лоб, спросила я его в ответ.

Он чуть прищурился, будто оценивая, насколько далеко я готова зайти в этом разговоре.

— Ты серьезно считаешь, что сейчас это так важно? — фыркнул он, закипая. Я уже научилась различать оттенки его настроения.

— А разве нет, Игорь? — спросила тихо, не желая ссоры, но где-то в глубине души понимая, что она неизбежна.

Он едва сдерживал себя и привычным властным движением потянулся к листку передо мной, но я жестко перехватила его руку, не давая возможности заглянуть в документ. Чёрные глаза вспыхнули, в них мелькнуло что-то острое, почти горячее — смесь удивления, раздражения, но и… уважения.

Я не отводила взгляда, сжимая его запястье так сильно, как только могла.

Он слегка прищурился.

— Лиа, — голос его стал ниже, и в этом низком тоне читалось предупреждение.

— Убери руку, — почти попросила я его. — И ответь на мой вопрос.

Подумав долю секунды он руку убрал и откинулся на спинку кресла, но на лице у него читалась злость и раздражение.

— Что ты делаешь, Лиана? — тон был обманчиво спокойным, но я достаточно знала Игоря понимая, что он злиться.

— Расправляю крылья, — глядя прямо в глаза ответила я. — Знаешь, Игорь, на чем поймали меня Владимировы? На иллюзии безопасности, на иллюзии того, что я могу жить и ни о чем не думать. На том, что сняли с меня всякую ответственность. Они решали за меня, они ограждали меня от проблем, они меня холили и лелеяли, как драгоценный цветок. Только цена за это была запредельная.

— Ты что, только что сравнила меня с Владимировым? — глаза Игоря полыхнули гневом.

— Нет, Игорь. Я не сравниваю несравнимое, я задаю тебе вопрос: какую женщину ты хочешь видеть рядом с собой? Похожую на твою мать, которая всегда была опорой и силой вашей семьи, которая в любые бури прикрывала спину твоему отцу и тебе, не боялась посмотреть в глаза реальности. Или похожую на мою, которая привыкла только прятаться за сильной спиной отца? — как ни горько мне было это признавать, как не резануло это признание по сердцу, но я сказала это.

И в комнате повисла звенящая, тяжёлая тишина.

— Ты помог мне с восстановлением в университете, — медленно продолжила я, — и я чертовски благодарна тебе за это, Игорь. Но я больше никому не позволю решать за меня мои проблемы без моего ведома. Никто больше не будет меня контролировать, никто не станет привязывать меня, снимая ответственность. Даже ты.

Игорь полыхнул гневом, вскочил с места и отошел к окну, тихо ругаясь под нос. Потом резко обернулся.

— Со мной ты тоже решишь рассчитаться, да, Лиана? И во сколько ты оценишь мою раздробленную руку и глаза? — я видела, что его трясет от злости, но уступать не хотела. Сейчас я отстаивала не просто свою независимость, сейчас я отстаивала и наше будущее, если оно было возможным.

Подошла к нему. Он хотел отстраниться, но я не дала.

Мягко, без слов, просто обняла его, прижимаясь всем телом, чувствуя, как его мышцы подрагивают от напряжения. Я поцеловала его в губы — не страстно, не требовательно, а мягко, нежно, будто пыталась разгладить его гнев своим прикосновением.

А потом коснулась губами его глаз, закрытых, напряжённых, затем щеки, линии челюсти, словно стараясь поцелуями вытащить из него всю эту злость, растворить её.

Медленно опустилась к его руке, той самой, которую ему раздробили в аварии. Осторожно взяла её в свои ладони и, не отводя взгляда, поцеловала каждый палец, потом ладонь, запястье.

Я чувствовала, как он замер, как его дыхание стало рваным, как дрогнуло что-то внутри него.

— Ты не покупка, Игорь, — шепнула я, не поднимая глаз. — И то, что ты сделал для меня, не измеряется деньгами.

Я вновь поцеловала его руку, чувствуя, как напряжение в его теле начинает отпускать, как он медленно, почти незаметно выдыхает.

— Но и я не покупка, — добавила я, поднимая голову и встречаясь с его тёмным, всё ещё пылающим, но уже не таким жёстким взглядом. — Я не могу позволить себе быть чьей-то обязанностью. Даже твоей.

— Подлый прием, Лиана, — выдохнул он, обнимая меня и прижимая к себе, — очень подлый, любимая.

Я улыбнулась, позволяя его губам найти мои, прижимаясь всем телом, позволяя огню внутри распространяться по жилам.

— Пятьдесят на пятьдесят, родная, — прошептал он мне на ухо, чуть прикусив мочку уха.

— Игорь!

— Я тоже умею играть в такие игры, любимая, — он подхватил на руки и посадил на подоконник, не выпуская из рук.

— Все, счет Васе тоже, — промурлыкала я, подставляя ему шею.

— Договорились, — это последнее, что до меня дошло, прежде чем я окончательно потеряла от него голову.