Паутина

35

Сознание возвращалось медленно, толчками, словно кто-то не спеша вытягивал меня из вязкого, удушающего небытия. Голова гудела, с каждым ударом сердца в висках пульсировала тупая, тяжёлая боль. Грудь сдавило от паники ещё до того, как я до конца осознала, что происходит. Дёрнула головой, пытаясь сфокусироваться, но перед глазами всё плыло, а желудок неприятно скрутило от слабости и страха.

А потом, когда я поняла, закричала. Вернее, попыталась. Из горла вырвался приглушённый, жалкий звук, больше похожий на стон — рот был плотно заклеен чем-то липким, жестким. Оцепенение сменилось леденящим ужасом. Я снова в ловушке.

Дернулась несколько раз, мотая головой из стороны в сторону и сбрасывая на пол машины теплый плед, которым была укрыта и подушку, которая была заботливо подложена под мою голову.

Нет… нет, нет, нет!!!!!

— Уймись, — раздался с переднего кресла незнакомый резкий голос. — Лежи спокойно, голубка, и не рыпайся. Иначе вколю такую дозу, что три дня проспишь.

— Полегче, Вась, — этот голос я хорошо знала, поэтому застонала сильнее, из глаз покатились крупные слезы.

— Гош, ты совсем охренел? Тебя не смущает, что мы только что наскребли себе на хребет срок на пару сотен лет? Ты сейчас серьезно предлагаешь дать этой красотке поорать? Слышишь, голубка, или ты сейчас успокаиваешься или будет по-моему, поняла?

Господи… я зажмурилась, пытаясь унять звон в ушах, ужас и панику, и собственную истерику, которая прорывалась, не смотря ни на что.

— Лиана, — Роменский вел машину, внимательно вглядываясь в ночную темень, — если тебе плохо, скажи, мы остановимся.

Я тихо забилась в истерике, стараясь унять рвущиеся наружу рыдания.

— Не долго уже, — вздохнул тот, второй, чьего лица я не видела из-за натянутой на голову кепки. — Почти приехали. Гош, сворачивай тут.

Машина дернулась, дорога из асфальтовой явно стала грунтовой, подпрыгивая на каждом ухабе. В голове метались панические мысли: куда? Зачем? Что Роменскому еще от меня нужно?

Внезапно по крыше автомобиля что-то застучало, запрыгало.

— Только этого не хватало, — вздохнул незнакомец в кепке. — Вымокнем напрочь… Стой, сейчас ворота открою.

Машина остановилась, он вышел наружу. Через минуту мы проехали, остановились и, когда он сел, снова тронулись.

— Ну, блин, летний дождь…. Льет как из ведра. У красотки запасное шмотье есть?

— Да, — коротко ответил Роменский. — В багажнике сумка.

— Хорошо. Только воспаления легких нам не хватало…. — пробурчал Василий. — Все, друзья, приехали. Гош, твою поклажу тебе и нести, понял? Я двери открывать.

С этими словами он первым вышел из машины.

Роменский не спешил. Он несколько секунд молча сидел, скользнув по мне взглядом, а потом, словно приняв окончательное решение, медленно повернулся ко мне.

— Я сейчас возьму тебя на руки и донесу до дома. — Его голос звучал ровно, слишком спокойно, но от этого мне становилось только страшнее. В этом спокойствии чувствовалась абсолютная уверенность в своей власти, в своей силе, в том, что я не имею ни малейшего шанса.

Он наклонился ближе, его тёмные глаза смотрели холодно, без эмоций.

— Лиана, — его голос стал ниже, почти гипнотизирующим, — не дёргайся, ладно? На улице ливень — не создавай проблем.

Он вышел, распахнув заднюю дверь, и я не раздумывая попыталась его пнуть, используя единственное, что было доступно — свою свободную ногу.

Но он ожидал этого.

Выматерился, но не от боли — скорее от раздражения. А потом, без тени церемоний, без лишних разговоров, без предупреждения схватил меня, рывком перекинув через плечо, как мешок с картошкой. Когда его рука коснулась моей руки, я снова оказалась в той ночи. Липкие пальцы на коже, запах его одеколона, который я пыталась выжечь из памяти. Паника, которая парализовала каждую клеточку тела. Нет, нет, НЕТ!

— Сука! — прошипел он сквозь зубы, крепче сжимая мои бёдра, чтобы я не могла дёрнуться. — Ты когда-нибудь научишься не делать глупости, а?

Я задыхалась от бессилия, от бешеного ритма собственного сердца.

Он нёс меня легко, словно я весила не больше ребёнка.

Ливень хлестал по гравийной дороге, по камням тропинки, по которой мы шли, по крышам, по его плечам, по моей спине и ягодицам, стекая холодными ручьями. Вода стекала за ворот, пропитывала одежду, делая её тяжёлой и липкой, но мне было всё равно. Влажный воздух только сильнее разжигал внутри паническое осознание происходящего.

Я попыталась дёрнуться, но тут же получила мощный, жёсткий шлепок ниже спины. Воздух с силой вырвался из лёгких, дыхание перехватило от внезапной боли.

— Тихо, — бросил он коротко, без раздражения, без злости, но с какой-то ледяной решимостью, которая была страшнее всего.

На этот раз Роменский не церемонился вообще.

От его запаха меня мутило. Вода, пропитавшая его одежду, смешивалась с тяжёлым, резким ароматом его одеколона, и это вызывало удушливую тошноту. Я едва сдерживала рвотные позывы, сжимая зубы, пока по лицу текли слёзы, смешиваясь с холодным ночным дождём.

Наконец мы оказались под крышей веранды. Шаги гулко отдавались по деревянному настилу, а затем дверь скрипнула, и я оказалась внутри. В доме было тепло, воздух был густым, пахло деревом, чем-то пряным, возможно, камином, но мне было не до того.

Меня сразу же занесли в просторную комнату, стены которой были отделаны деревом. Здесь не было ничего пугающего — наоборот, интерьер казался уютным, продуманным. Мягкий свет, толстые шторы на окнах, застеленная кровать… Но весь этот уют казался лишь издёвкой, ловушкой, за ширмой которой скрывался кошмар.

Роменский без лишних слов бросил меня на кровать. Я почувствовала, как матрас прогнулся подо мной, а влажная одежда прилипла к телу. Он тяжело выдохнул, будто только сейчас осознал, что промок до нитки, затем молча вышел.

На секунду мне захотелось верить, что он просто уйдёт. Просто оставит меня здесь, даст мне прийти в себя.

Но через несколько секунд мой мучитель вернулся. В руках у него было большое полотенце, которым он неумело, но настойчиво начал вытирать меня.

Я резко дёрнулась, но путы сковывали движения.

— Успокойся, — его голос был всё таким же ровным, почти уставшим.

От каждого его прикосновения внутри меня всё сжималось. Хотелось рыдать, рваться прочь, кричать, но я могла только лежать, стиснув зубы, чувствуя, как липкий страх оседает внутри, сковывает каждую клеточку.

Весь его вид внушал отвращение.

Но ещё сильнее он внушал ужас.

— Держи.

В комнату вошёл второй. Теперь, при лучшем освещении, я смогла рассмотреть его получше. Полноватый, но крепкий мужчина, с широкой грудной клеткой, бритой наголо головой и цепкими, холодными глазами, которые, казалось, отмечали всё и сразу. Эти глаза скользнули по мне с каким-то оценивающим, деловым интересом, словно я была не человеком, а вещью, объектом, не более.

В руках у него был большой пластиковый пакет, который он небрежно бросил перед Роменским.

— Переодевай красотку, пока не застыла совсем, — сказал тоном, в котором не было ни капли сочувствия.

Я снова дёрнулась, чувствуя, как верёвки впиваются в запястья, оставляя жгучие, болезненные отметины на коже. Всё моё тело бунтовало против того, что происходило, но с каждым рывком становилось всё яснее — вырваться я не смогу.

Роменский устало вздохнул, словно это всё было для него обыденностью, обычным днём, который его изрядно утомил.

— И как мне это сделать, по-твоему, а, Вась? — раздражённо бросил он. — Она же сейчас на части разорвётся…

Василий прищурился, а затем, неожиданно быстро для своей комплекции, присел передо мной на корточки.

— Да… ты прав… — пробормотал он, неожиданно бесцеремонно схватив меня за подбородок.

Я вздрогнула, когда его грубые пальцы сомкнулись на моей коже, заставляя поднять голову. Он повернул моё лицо из стороны в сторону, как будто осматривал товар на рынке.

Меня передёрнуло.

— Девчонку сейчас удар хватит… — продолжал он, не убирая руки. — Похоже, Гоша, всё куда херовее.

Я не могла ничего ответить, даже не пыталась. В груди что-то сжалось, страх подкатил к горлу, сковав все мысли, все возможные слова.

— Правда? — ехидно отозвался Роменский, скрестив руки на груди. — А то вот я не понял.

Василий наконец убрал руку, но прежде чем я успела даже облегчённо вздохнуть, он ухмыльнулся и дернул меня за короткий локон.

Я вскрикнула и дёрнулась назад, но меня снова накрыла беспомощность — связанное тело не позволяло ни ударить, ни отстраниться, ни даже защитить себя.

— Так вот, красавица, — продолжил он, глядя на меня с насмешливым прищуром. — У нас тут есть два пути решения проблемы.

Я закрыла глаза, стараясь заблокировать его голос, его слова, но они всё равно проникали в сознание, с каждым звуком прижимая меня всё глубже к ледяной реальности.

— Первый — тебя переодевает твой друг.

Я зажмурилась сильнее.

— Второй… — он сделал паузу, давая мне осознать смысл его слов. — Я сейчас разрезаю верёвки, снимаю пластырь, и ты, будучи милой девочкой, переодеваешься сама. В сухое и чистое. Под нашим бдительным контролем.

Моё дыхание сбилось, в груди забурлила тошнота.

— Что выберешь?

Я смотрела прямо на него совершенно беспомощная, совершенно одеревеневшая от страха и холода.

— Хорошо. Слушай внимательно: попытаешься наделать глупостей — пожалеешь, попытаешься напасть — пожалеешь, попытаешься убежать…. Ну ты поняла. Я разрезаю веревки, — с этими словами он действительно разрезал то, что держало мои руки, а после, не особо церемонясь сорвал пластырь со рта.

Я не кричала. Просто со всего размаха, невзирая на боль в затёкших руках, ударила его в челюсть, как учили на тренингах по самообороне. В этот момент мне было всё равно, что будет дальше. Всё равно, что я слабее, что почти беспомощна. Я хотела ударить, показать, что не сломлена, что они не получат полного контроля.

Лысая голова Василия резко дёрнулась назад. На секунду мне показалось, что он не удержится на ногах, но он лишь отшатнулся, зло выдохнул сквозь стиснутые зубы. Я вскочила, в панике бросаясь прочь, но тут же осознала свою ошибку.

Удар был стремительным и безжалостным.

Мощный, точный, без тени колебания. Ладонь Василия с силой врезалась в моё лицо, отбросив назад. Перед глазами вспыхнули искры, а в голове взорвалась боль, такая острая, что на мгновение я перестала ощущать всё вокруг.

Меня швырнуло на кровать, лицом вниз. Запястья болезненно выкрутились, грудь судорожно сжалась, выбивая из лёгких воздух. Единственное, что я чувствовала в этот момент — это оглушительная, почти невыносимая боль.

— Я предупреждал, — раздался над головой ровный, полный спокойствия голос.

Не сразу, но я смогла повернуть голову. Сквозь затуманенный взгляд, сквозь слёзы, которые уже не поддавались контролю, первое, что я увидела — белое, как мел, лицо Роменского.

Он сидел, не шевелясь. Лицо его было застывшим, губы плотно сжаты, а взгляд… В его тёмных глазах не было злости, не было удовлетворения. Но было напряжение. Как будто он сдерживал себя.

Он не подошёл. Не сказал ни слова.

А Василий потирал ребро ладони, ухмыляясь криво, самодовольно, словно это был всего лишь рабочий момент, ничего личного.

— Переодевайся, — абсолютно спокойно, без эмоций повторил он. — Или ещё один урок преподать?

Я сглотнула, пытаясь совладать с дрожью, с рвущимся наружу рыданием, с ощущением беспомощности, которое с каждой секундой впивалось в меня всё глубже.

Дрожащими руками взялась за принесённую одежду — мягкую хлопковую рубашку и такие же брюки — новые и дорогие, уютные, почти домашние, как издевка, как ложное обещание тепла и безопасности там, где их не могло быть.

Задыхаясь, не сдерживая катившихся слёз, сгорбившись на кровати, начала стягивать с себя мокрую одежду.

Роменский резко отвёл взгляд в сторону. Не шевельнулся, не посмотрел.

А Василий… Василий наблюдал. Не с интересом, не с хищной улыбкой, но и без отвращения, спокойно, безо всяких эмоций.

Быстро натянуло сухое, обнимая себя за плечи.

— Молодец, — кивнул Василий. — Быстро учишься. Так, времени четыре утра. Сейчас я поставлю тебе дозу снотворного — будешь спать до завтра. Никто тебя не тронет и пальцем, если будешь слушаться. Поняла?

Ничего не оставалось делать, как молча кивнуть. Я только зашипела от боли, когда острая игла впилась в тонкую кожу, но Василий действовал быстро, точно и профессионально. Через пару минут голова моя потяжелела, веки словно налились свинцом. Последнее, что запомнила, как лысый Василий подхватил меня и быстро и аккуратно уложил на мягкую подушку, накрывая одеялом