Перья столь порочные

Глава 34



Галантия

Наши дни, замок Дипмарш, покои Малира

Я села в гнезде одеял Малира, быстро схватила свою рубашку, что соскользнула между подушками, и прижала её к себе, словно это могло защитить от внезапного холода. Ситуация была настолько странной, совсем не похожей на всё, что было раньше, и Себиана не было рядом, чтобы позаботиться обо мне. Стоит ли уйти сейчас? Подождать, пока Малир меня отпустит? Как лучше поступить?

Среди углей возле ванны Малир схватил железные щипцы и стал рыться в золе в поисках горячих камней, зарытых там. Один за другим он поднимал их и бросал в воду, слушая, как они шипят, чтобы снова подогреть ванну. Как будто ничего и не произошло. Лишь маленькое прерывание, задержавшее его купание.

Оглядевшись и почувствовав себя потерянной, я покрутила плечами, полными боли. Возможно, здесь и заканчивается эта любовь — в столкновении болезненной страсти и безумных желаний, чтобы затем медленно вернуться к чести и ненависти Малира.

Но в тот момент, когда я встала и направилась к двери, глубокий рык Малира заставил мои ноги замереть.

— Нет.

Я прижала рубашку к груди и посмотрела на него.

— Нет?

Щипцы вернулись к очагу, и, не отрывая глаз от ванны, он жестом пригласил меня.

— Залезай в горячую воду, иначе завтра будут болеть мышцы.

Я уставилась на него, поражённая. Он… переживает, что я проснусь с болью и скованностью? Чёрт возьми, этот человек никогда не переставал путать меня, будучи ходячей, дышащей загадкой.

Я сбросила рубашку и подошла, взяв его протянутую руку для опоры, чтобы перекинуть ногу через край ванны. Пальцы утонули в парящей воде, вызывая стон от приятного тепла и запаха трав, поднимающегося от поверхности.

Малир поднял бровь.

— Слишком горячо?

— А если бы это было так, тебя бы это беспокоило? — охрипшим голосом пробормотала я, закидывая вторую ногу и погружаясь в успокаивающие объятия воды. — Или это один из многих способов, которыми ты меня не убьёшь?

Лёгкое подёргивание пробежало по его губам, искажённым тенями, так что я не могла понять, раздражила ли его моя шутка или развеселила.

— Похоже, я совсем не собираюсь тебя убивать. Разве я не говорил это всего несколько мгновений назад?

Слова, сказанные в страсти, постепенно возвращались ко мне теперь, когда я снова полностью контролировала дыхание, каждое признание шокировало больше предыдущего. А что если всё это правда?

Малир обнаженным телом отвернулся от ванны к очагу, выставляя передо мной идеальную мужскую задницу, когда потянулся за дровами, которые подбросил в пламя. Впервые в жизни я упивалась видом его широких плеч, крепких ягодиц, тем, как языки пламени отражались на равнинах мышц на его блестящем от пота прессе, когда он поворачивался. Между ними пролегли долины глубоких теней, прерываемые только линиями шрамов, которые покрывали все его тело примерно до середины бедра.

Это ничуть не умаляло его красоты, а лишь подчёркивало силу мужчины в расцвете сил, его мужественность. В этом он был похож на Себиана. Оба примерно одного роста, но если у следопыта в осанке всегда угадывалась лёгкая отчуждённость, Малир стоял прямо и гордо, порой даже немного жёстко. Всё это свидетельствовало о королевском воспитании, хотя ни капли явной высокомерности, характерной для таких людей, у него не было.

Пучок волос на его голове подпрыгнул, когда он обошёл ванну и встал за мной, слегка похлопав по плечу и жестом предлагая сесть глубже. Как только я это сделала, он вошёл в воду, подняв её уровень по мои соски. Его длинные ноги обрамляли мои, рука обвила меня за талию, прижимая к себе, не отпуская, пока моя голова не легла на его грудь.

Так странно…

На табурете рядом с ванной стояли серебряная чашка, сложенное письмо и таз, — с травами, мылом и флаконами масел, — и он взял морскую губку. Опустил её в воду перед нами, разминая, пока она не пропиталась и не размягчилась. Затем осторожно приложил к моей шее, но это не мешало мне задыхаться от боли, пробежавшей по мышцам.

— Ты всё ещё чувствуешь меня там, — прохрипел Малир, сжимая губку, позволяя тёплой воде стекать и успокаивать больную кожу — Порядочный мужчина опустил бы голову от стыда.

— Но ты… — из моих лёгких вырвался кашель, пробивая распухшую плоть на пути наружу.

Малир громко втянул воздух ртом, опустив губку в воду и схватив чашку на табурете, затем протянув её мне.

— Пей.

Я взяла украшенную чашку и приложила металлический край к губам, позволяя каплям сладкого вина смочить сухую, обветренную трахею.

— Ты не порядочный человек.

— Нет, я не порядочный, — сказал он — Не могу не испытывать гордость, предвкушая появление моих отметин и синяков.

Он вытащил губку из воды. Поднял её. Сжал. Малир заботился о боли, которую сам причинил, с такой успокаивающей нежностью, что саму боль постепенно уносило прикосновение. Пылкость, исходящая от этого, казалась неуместной, и всё же она была, мерцающее чувство любви сквозь тени боли.

Я вернула чашку на табурет.

— Было и хуже.

— Ммм-хмм. — Губка скользнула вниз между моими грудями, обводя череп понимания, прежде чем погрузиться в воду. — Скоро ты отправишься в Тайдстоун. Аскер уже выбрал ткачей смерти и судьбы, которые будут сопровождать твою карету до деревни Элкен, где я устроил тебе день отдыха.

— Спасибо. — Мои мышцы расслаблялись под постоянным потоком тёплой воды, выжатой из губки, заботой о ранениях, ещё невидимых, но ощущаемых каждый раз, когда я говорила или глотала. — Долгие поездки на карете утомляют.

— Мне говорили. Люди твоего отца сопроводят тебя из Элкена оставшуюся часть пути, так как он не допустит, чтобы Вороны оказались рядом с Тайдстоуном. — Он медленно провёл кончиком пальца по боковой стороне моей шеи, заставляя слабую боль вспыхнуть. Ещё одно сжатие принесло тепло воды, успокаивая боль. Это было странное ощущение, словно он говорил: я люблю причинять тебе боль и ненавижу, что причиняю её одновременно, его прикосновение — самая вкусная противоречивость. — Тебе лучше не попадаться, маленькая голубка. Твой приданое не покрыло расходов на подготовку к свадьбе. Уже сейчас Вороны съезжаются в Дипмарш со всех уголков королевства, жадно ожидая три дня пиршеств, выпивки и веселья.

— Я всё ещё не видела своё свадебное платье.

— Я видел, — прошептал Малир с трепетом в голосе. — Платье… великолепно. Вырез, словно из тенистых ветвей, украшен осколками аэримеля, формирующими гнездо для твоего шрама, перед тем как спуститься вдоль корсета. Семь тысяч чёрных перьев украшают шлейф, и каждый день добавляется ещё одно, по перу с каждой Вороны, прибывающей в Дипмарш. Нарукавные детали полностью из изменяющейся теневой ткани, создающей иллюзию движущихся чёрных крыльев, края украшены моими перьями. И… это пришло сегодня. — Он взял сложенное письмо с табурета, позволяя пергаменту потемнеть между влажными пальцами, из сгиба появилось яркое перо. — Я ещё не решил, стоит ли добавить его в платье, к черту единство.

Я взяла перо, оно было не совсем белым, скорее кремово-алебастровым, хотя оттенок мог быть от тёплого света огня рядом. Некоторые бородки были рассыпаны, а пух у основания казался редким. На пергаменте за ним, чернилами, извивались буквы Старого Вэра.

— Что это? — спросила я.

— Перо лорда Корвуна, бывшего стража моей семьи, который покинул поле битвы во время осады на Вальтарис и скрылся среди людей, — стиснув зубы, сказал он. — Старость и болезнь не позволят ему присутствовать на свадьбе, или так утверждает письмо. Возможно, причина в том, что я должен увидеть его повешенным.

— Страж? Но… — Я прищурилась, словно пыталась вернуть цвет перу. — Оно кремовое.

— Как и его волосы. Раньше, по крайней мере, хотя теперь можно смело считать их белыми, — сказал он. — Корвун — белая ворона, маленькая голубка.

— Я никогда о таком не слышала.

— Они исключительно редки, но подобные случаи отмечались среди других птиц, лис и даже волков, если верить слухам, — сказал он. — Корвун — ткач смерти, его тени подобны дыму от сгоревшей соломы. Плохие летуны. Слабые перья, бородки легко повреждаются. — С облегчённым вздохом он вернул письмо и перо на табурет. — Дарьен настаивает на использовании его для платья вместо гусиного пера, которое пришлось вырывать слугам. Одно белое перо среди океана чёрных.

Это звучало невероятно красиво.

На мгновение я закрыла глаза, представляя себя в платье. Капля за каплей цветной образ расширялся с грубыми очертаниями размытых людей и места, создавая фон возможного будущего. Замок, королевство в мире, богатые урожаи. И вот я сижу на троне королевы рядом с Малиром, держу за руку мужа, в чёрных перьях, идеально совпадающих с полночными волосами маленького мальчика на моих коленях. Он смотрит на меня серо-коричневыми глазами, вызывая щемящее чувство в сердце, наполняя грудь тоской. Смогли бы мы быть такими?

Я медленно повернулась, чтобы не пролить воду за край ванны, и встретила любопытное выражение лица Малира, его голова слегка наклонилась, как иногда наклоняли её вороны. Мои пальцы поднялись из воды, оставляя капли на его лбу, которые стекали по вискам, пока я проводила ногтями по его прядям. Они быстро расстегнули кожаную повязку, позволяя волосам Малира распуститься, возвращая его лицу торжественный, сдержанный вид.

Когда я отделила четыре пряди, он дернулся от моего прикосновения, слегка наклонил голову и приподнял бровь почти в обвинении.

— Что ты делаешь, маленькая голубка?

Прикасаюсь не с целью оттолкнуть, а найти связь, которая могла бы привести к такому будущему.

— Заплетаю тебе волосы. Это не будет…

Его руки выстрелили из воды, расплескав ее, и сжали мои запястья, но не больно, задержав мои движения. Он ничего не сказал. Только смотрел на меня, зрачки блуждали по моему лицу, грудь вздымалась чаще от внезапно изменившегося дыхания. Возможно, это было слишком интимно, слишком ласково, слишком близко к тому блеску, который он так редко показывал?

Но меня интересовал именно этот блеск под тенью, поэтому я не позволила его реакции меня остановить и собрала пряди вопреки тому, как он держал мои запястья.

— Если ты повернёшься…

— Я не повернусь.

— Хорошо, как хочешь, — сказала я, поднимая первую прядь над другой, отчего его хватка ослабла. — На твоей голове будет кривая косичка, а не на моей.

Малир смотрел на меня ещё три движения плетения. На четвёртый его взгляд дрогнул, и глаза едва сомкнулись с тихим стоном, когда руки соскользнули с моих запястий и вернулись в воду. Ему это нравилось? Что я его трогаю?

— Мать каждое утро заплетала волосы моего отца, — сказал он, голос внезапно стал глубже, словно под тяжестью удовольствия. — Помню… как я спотыкался в коридоре, солнце пробивалось сквозь витражи окон, бросая голубые отблески на каменный пол и в родительскую спальню. И там она сидела в тихом молчании, каждое утро расчесывая его волосы.

Возможно, именно интимность этого воспоминания заставила его сначала отдернуться.

— Твои родители любили друг друга?

— Очень. — Мгновение молчания, его глаза встретились с моими. — Мой отец был… суровым человеком, а мать его мягкой противоположностью. Судьба всегда так устроена, создавая идеальную связь, которая сильнее смерти.

Пальцы покалывало каждый раз, когда я проводила ими по его голове, собирая больше волос, такие прямые и сильные, что почти завораживало.

— Расскажи мне о Вальтарисе. Я даже рисунков его не видела.

— Представь волны холмов, идеально расположенные, чтобы давать солнце посевам, — сказал он. Под водой его ладони легли на мои бёдра, прокладывая путь к ягодицам, к талии и обратно. — И виноград для самого сладкого красного вина во всём краю. Плоские вершины упираются в подножие горы, на которой стоит Вальтарис, раскинувшийся город, тянущийся по всему хребту. Пройти по смазанной смолой дороге с одного конца до другого — день с половиной. Рядом строения в три этажа из белого травертина, с черепицей из аэримеля.

— Я никогда не видела чёрной черепицы.

— Она потрясающая, сверкает. Солнце нагревало её, и город оставался приятно тёплым даже зимой, когда мы поднимали ветровые стены. Летом опускали, и ветер гулял по городу, забирая жар. — В голосе вновь прозвучала трепетная любовь, как когда он говорил о Нае. Но он проглотил её с видимым движением горла, и голос стал мрачным и строгим. — Теперь всё потеряно в тенях.

— Можешь рассказать, откуда они? Тени?

Он медленно вдохнул, ладонь поднялась, чтобы обхватить мою грудь.

— Могу сказать, что ни один ткач смерти не силён управлять ими, ни одна пустота не пуста достаточно, чтобы вместить их. Вальтарис навсегда потерян. — Он вздохнул. — И потому я должен взять на себя Аммаретт.

Я подняла косичку, взяла кожаный шнур с края ванны и обвила им кончик.

— И короновать себя королём.

— И короновать себя королём. — Он смотрел на меня и проводил рукой по моей талии, притягивая к себе. Губы слегка приоткрылись, как будто любуясь мной, но кивок головы был едва заметен. — Тебе следует повернуться.

Гусиная кожа покрыла мои руки и плечи от резкой нотки в его голосе. Пальцы впились в мою талию, противореча словам, словно в его голове и руках шла война между неприязнью и привязанностью. Взгляд опустился на верхушку его члена, выглядывающую из воды, пухлую и эрегированную для меня, уголок рта дернулся, напоминая о его словах ранее: я должен наказать тебя за то, что заставляешь меня так желать тебя.

— А если я хочу, чтобы ты смотрел на меня? — Что если я сяду на него, прижав бедра, не оставляя выбора, иначе он утопит меня в этой ванне? — Чтобы забыть, кто я, и начать видеть, кем мы могли бы быть, если бы ты только позволил?

Что-то мелькнуло в его глазах, а может, это было отражение пламени в камине, но они тут же потемнели, когда его рука поднялась из воды, несомненно, чтобы развернуть меня. — Ты бы не выдержала той боли, которую мне пришлось бы причинить, чтобы искупить такое предательство…

Я зацепилась за его шею, встала на колени и с такой скоростью села, что вода брызнула во все стороны и перелилась через край. Это не было спланированным действием, но я схватила его член другой рукой, направила к себе и скользнула вниз по твёрдому стволу с дерзкой наглостью, которая шокировала меня.

И шокировала его ещё сильнее.

С широко открытыми глазами Малир издал почти мучительный стон, когда я инстинктивно задвигала бёдрами. Его руки схватили мою талию, дрожа там одно раскачивание, два, три. На четвёртое они прижали меня к себе как раз в тот момент, когда его таз поднялся, слегка вытолкнув меня из воды, а затем опустился, позволяя утонуть в наслаждении.

— Блядь, Галантия, — рявкнул он, скользя одной тёплой рукой к моей шее и слегка сжав её в предупреждении. — Не заставляй меня причинять тебе ещё больше боли этой ночью.

Я проглотила комок, готовясь к неизбежной боли, прежде чем наклонилась вперёд с очередным движением бедер, позволяя шее погрузиться в боль от его руки.

— Тогда делай это. Причини боль… но смотри на меня.

Его пальцы сжали мою трахею, отпустили, снова сжали, лишь чтобы скользнуть к затылку. Малир дернул меня к себе лицом. Наши губы встретились в поцелуе, от которого все в животе сжалось, но сразу наполнилось сладостным наслаждением с каждым нашим ритмичным движением. Мы достигли оргазма одновременно, позволяя дыханию слиться в стоне, но глаза оставались открытыми, настороженными.

Ненависть. Горечь. Презрение.

Всё исчезло в момент, когда его взгляд встретился с моим, превращаясь во что-то уязвимое и болезненно новое, мерцающий прилив невысказанных слов и скрытых чувств, бурный танец теней и света, мерцающий и пылающий в этих ледяных глубинах.

И мерцание продолжалось, пока он целовал путь от моего подбородка к шраму, его глаза оставались прикованы к моим. Рука сжалась вокруг моей спины. Язык оставлял влажный след. Губы целовали неповреждённые участки черепа и крыльев.

— Я ненавижу, что причиняю тебе боль.

Пока он не вонзил зубы в шрам.

— Я люблю причинять тебе боль.

Был момент бездействия, скорее не колебание, а возможность для меня подготовиться к тому, что должно было случиться. Возможность увидеть это в его двухцветных глазах, которые держали меня в плену, ледяной ободок вокруг мерцающего тепла. Он вонзил зубы в мой шрам с такой силой, что боль пронзила всё тело, заставив пульс вздыматься между ног.

Наслаждение, накрывшее меня, было столь изысканным, что я вскрикнула, когда кончила.

— Малир…

Малир последовал за мной, его бедра дергались так неконтролируемо подо мной, ручеёк крови на груди потек влево, прежде чем стечь вниз по соску. Но глаза его оставались на мне, как будто он хотел, чтобы я увидела то, что не мог сказать словами.

Ненависти не было.

Было лишь мерцание.

Когда его окровавленный рот оторвался от моей груди, я обхватила его щёку ладонью и размазала алую жидкость по нижней губе, нисколько не удивившись, когда его язык высунулся, чтобы слизать её.

— Ты говорил, что наблюдал за мной из кустарника раньше. Когда это было?

— Давным-давно, — сказал он и присосался к моему окровавленному пальцу. — На пляже за Тайдстоуном, в день, когда Лорн и я сбежали из подземелий.

Так они сбежали вместе, как я и думала, что объясняло связь, которую они тогда установили.

— Как вы сбежали?

— Желая умереть и не заботясь, кто умрёт вместе с нами, — сказал он, голосом таким ровным и мрачным, что сердце сжималось от понимания боли, через которую пришлось пройти, чтобы достичь этого. — Позволяя теням выйти из меня неконтролируемо, принимая смерть. Но они не убили меня и Лорн. Я сумел схватить ключи с брюк тюремщика, где он повесил их у ворот рядом с обугленным телом. Вместе мы бежали к утёсам.

В горле пересохло.

— Ты там меня увидел.

— Видел, как ты играла, бегала и смеялась, пока я кровоточил, страдал и мучился рядом, — сказал он. — Казалось… нереально, несправедливо. Я пришёл в бешенство, не вынеся этого.

Посеяв ненависть к себе в его сердце, которая лишь росла с годами.

— Возможно, нам суждено лишь закончить в эмоциональной трагедии…

— Маленькая голубка, — прошептал он с солёным поцелуем в губы, прежде чем выпрямиться и приложить свои к моему уху, — любовь — это трагедия.

Я ненавижу, что люблю тебя.