Перья столь порочные

Глава 2



Галантия

Наши дни, Дорога в Аммаретт

— Художник, наверное, изобразил его вдвое красивее, — спина ныла от слишком долгого сидения в карете, и я держала в руках золотую рамку с портретом принца Домрена. — А значит, на самом деле он всего лишь наполовину так хорош собой, как осёл в конюшне. Буквально. Лицо у него довольно длинное.

— Галантия! — резкий упрёк Рисы утонул в привычной интонации, она сидела напротив меня рядом с матерью. — Недостойно дамы говорить плохо о любом мужчине, особенно когда он — принц.

Не просто мужчина.

Даже не просто принц.

Мой жених.

— О, прошу, я всего лишь тренируюсь в будущей роли, — я бросила портрет куда попало и скрестила руки под этим нелепым гнездом кремовых локонов, которое мне пришлось носить, — пыткой была лишь немного меньше, чем душная тяжёлая бродированная³ мантия. — Если жена не может говорить плохо о муже, то какие радости ей остаются в браке?

Риса вздохнула, как делала это каждый день последние десять лет, только теперь она ещё и вплетала своё раздражение на мой счёт в вязание. Ещё одна шаль в цвет нашего дома, судя по бледно-зелёным рядам, которую она вытаскивала из плетёной корзины на полу, чтобы положить рядом с собой на золотое бархатное покрывало.

Я встала, спрыгнула с места, взяла её спицы из корзины и протянула их её больным от подагры пальцам, прежде чем снова сесть. Молчаливое извинение за каждый презренный комментарий, который я позволила себе за последние две недели в этой дороге.

И за те, что ещё впереди.

Я не могла иначе.

Мать называла меня сварливой, упрямой или похуже каждый раз, когда приходилось проводить со мной больше десяти минут. Долгое вынужденное терпение моего общества в карете не улучшало её строгую оценку, а скорее уменьшало моё желание доказать обратное. Бедная Риса была зажата где-то посередине.

— Отвратительно, — продолжала мать, глядя на поля с коричнево-зелёными колосьями пшеницы, которые уже не казались чем-то новым, так что слово было, скорее всего, очередной своевременной оценкой её неприятной дочери. — Союз Дома Брисден с короной — столько же честь, сколько благословение, даже для избалованного существа вроде тебя.

Моё горло сжалось.

Избалованная…

О, да, леди Брисден всегда была готова дать мне всё, о чём я никогда не просила, и ничего из того, чего я так отчаянно желала. Её объятие было в тугости моих шелковых корсетов. Её ласка — в богатой ткани моих платьев. Её поцелуй — в зелёном камне, вставленном в золотую оправу на груди.

— Избалованная по твоему желанию, мама, — сказала я. — Ты, конечно, не станешь винить дочь за ошибки родителей в её воспитании?

— Всегда такая сообразительная в ответах, — глаза матери сузились, редкое проявление эмоций, совершенно неуместное на её обычно строгом лице. — Мне следовало позволить Рисе приложить ремень к твоей заднице.

Я сместилась, дыхание участилось от внезапного образа удара по спине кожаным ремнём. Какую боль это причинит? Жгучее жжение? Или скорее холод, распространяющийся по телу? Я не знала.

Боль была чужой.

— Возможно, и следовало, — бросила я вызов, будто готовясь поднять юбки перед Рисой, хотя я была на голову выше старой женщины. — Почему ты этого не сделала?

Что-то беспокойное закрутилось в груди, пока я ждала ответа. Замечание по поводу моей наглости, упрямства, непослушания. Что угодно! Как насчёт отсутствия у меня пениса? Она не жаловалась на это уже месяцы.

Мать лишь сжала губы.

Холод. Отчуждение. Молчание.

Как… разочаровывающе.

Я наблюдала за этой женщиной, которая меня родила — и при этом с огромным трудом, если верить словам Рисы. Тусклый свет, играющий на жемчужной косе матери, лишь подчеркивал её седые волосы, а сжатые челюсти искажали её королевские черты. Ещё хуже было то, что я всё равно находила её красивой, с природной грацией, которая, должно быть, когда-то вызывала зависть всей знати.

Когда, казалось, не осталось больше о чём спорить, я убрала локон с лица. Те мои беспорядочные кудри, что уже уложила Риса, были укрощены теми же жемчужными шпильками, что носила мать. Она даже не замечала их, вероятно, потому что для этого пришлось бы посмотреть на меня. Что ж, можно снять их.

Я вытащила одну из шпилек, опустив её на покрывало. Зачем я их вообще выбрала? Как бы мать ни любила жемчуг, он никогда не выделялся на фоне моих белоснежных волос.

— Но я согласна, — сказала я после бесконечных минут неловкой тишины. — Эта помолвка — благословение. Для короны, разумеется.

В конце концов, Тайдстоун оставался последним оплотом между безжалостной местью Ворона и столицей Дранады — Аммаретт. Тогда как некоторые человеческие лорды уже принесли присягу узурпатору, который теперь возглавлял этих черноволосых колдунов и ведьм, отец оставался непреклонен в отражении их атак. Что может быть лучше для сохранения верности лорда Брисдена королю Барату, чем объединение домов?

— Ты должна поблагодарить своего отца за устроенную этим союзом свадьбу и за всё, что он тебе дал, — мать махнула рукой по изысканному интерьеру нашей кареты, вероятно, напоминая обо всех удобствах, которые были мне предоставлены вместо хотя бы одного доброго слова от родителей. — Поистине, Галантия, здесь нет места для твоего уныния.

— Уныния?

Сдерживая смех, я провела рукой по тонким золотым нитям, украшавшим моё платье слоновой кости, каждая строчка тщательно размещена, чтобы подчеркнуть ценность моего чрева. Если уж на то пошло, я с нетерпением ждала жизни вдали от молчаливого разочарования отца и словесного презрения матери.

Не говоря уже о душащих ограничениях бессмысленных правил, которые обернули меня как фарфор на многие годы. Не бегай, Галантия. Не плачь, Галантия. Не ходи под дождём, Галантия. Не трогай кинжал, Галантия.

Для кого-то, кто всегда находил во мне лишь повод для презрения, леди Брисден обладала нездоровой одержимостью моей безопасностью — то, что я раньше считала её способом показать, что она меня любит. В конце концов, я пришла к выводу, что это было не столько желание сохранить меня живой, сколько нежелание снова наблюдать смерть ещё одного своего ребёнка.

— Вы меня неправильно поняли, мама, — я открыла одно из оконных стекол, перед глазами простиралось обугленное поле, которое мы миновали быстрой рысью. — Я вполне довольна этим союзом.

Я выйду замуж за единственного живого сына короля Барата, наследника трона королевства Дранада. То, что он был внешне столь же привлекательным, как тушёное мясо, меня нисколько не волновало. Возможно, только ужасный принц мог заставить меня почувствовать себя желанной. Обожаемой. Любимой.

Хоть раз в жизни.

В поле впереди женщина стояла на коленях в почерневшей грязи, её белый чепчик был запятнан, а ветхое платье рвалось по швам. Она ни разу не взглянула на нашу карету, всё её внимание было сосредоточено на пахоте земли, в то время как малыш, привязанный к её спине льняной тканью, громко плакал.

— Почему они сожгли все поля? — спросила я.

— Тля, фитофтороз картофеля, черви, рои сверчков, — Риса покачала головой, позволяя блестящим костяным спицам быстро сталкиваться друг с другом. — Единственный способ избавиться от этих вредителей — огонь.

Вредители, которых Вороны распространили по землям, оставив подданных отца голодными, а армию — на полупаёк. Недавно я подслушала, как кухарка говорила другой, что целые стаи этих насекомых затеняли небо, уничтожая урожай.

Виски ныли от каждого пронзительного крика, когда мы проезжали мимо женщины с ребёнком, а дорога после дней дождя была глубоко разрыта, и карету трясло из стороны в сторону.

— Странно, не правда ли? — сказала я. — Вороны держат Замок Дипмарш и Крепость Ханнелинг уже несколько месяцев, но никогда не атаковали Тайдстоун?

— Это морской бриз и ветер, срезающий скалы, — сказала Риса, её волосы давно были белыми, как чепчик, туго уложенные под хлопком, как всегда. — Слава богам, Воронам трудно летать в этих потоках, что делает их лёгкой мишенью для наших стрел и сетей. Без этого, без сомнения, этот… Властелин Теней давно бы превратил наши внутренности в пир для своих последователей.

Властелин Теней.

Это имя шептали с тревогой и страхом от кухонь до конюшен. Одной лишь мыслью этот колдун мог погрузить целую деревню в черноту своих теней, если верить слухам. Откуда он появился, я не знала, но за пять коротких лет он сумел собрать преданную армию Воронов.

— Он не властелин, — сказала мать, резким тоном. — Говорить о нём так возвышает этого узурпатора над тем, кем он на самом деле является: преступником, который грабит, убивает и насилует по всему королевству, не щадя ни одной человеческой души.

— Разумеется, вы правы, моя госпожа, — кивнула Риса и вернула внимание к ряду, который соскользнул со спицы, аккуратно собирая его обратно. — Наш лорд за эти годы подавил немало восстаний, и с этим будет то же самое.

Я стиснула зубы.

Это было не просто восстание.

Таких восстаний у нас было много с моего детства. На протяжении лет уцелевшие Вороны собирались вместе, клянясь отомстить за уничтожение королевского дома Кисал. Их всегда убивали — но не сидя удобно внутри наших крепостей.

Это была открытая война.

И я не была уверена, что мы выигрываем.

Спустя некоторое время стук по крыше нашей кареты заставил мать выдохнуть длинный стон.

— Мы, кажется, будем ехать по этой дороге два месяца, если будем заезжать в каждую чертову деревню.

Ритм копыт замедлился до шага, когда карета повернула, и за окном поля сменились потрескавшимися избами из глины и соломы. Вскоре появился кузнечный двор, где красные угли дремали в огромной каменной печи, а меха были так же тихи, как и чёрная наковальня рядом.

Мать открыла позолоченный ставень и окно, всё глубже морщась, пока осматривала большую деревню.

— Почему мы останавливаемся?

— Одна из лошадей, мэм, — послышался голос солдата снаружи. — Хромает после того, как сорвала подкову.

— Снова? — с возгласом и лёгким взмахом руки она вновь захлопнула окно, явно страдая от головной боли, прижимая два пальца ко вискам. — Это путешествие невыносимо.

Наконец-то мы с матерью сошлись в одном.

— Я выйду на свежий воздух.

Возможно, впервые в жизни леди Брисден не заперла меня в карете приказом и не читала лекций о том, как осенний воздух переносит белую чуму. О, моя бедная мать, должно быть, действительно устала. Две недели притворства, что меня нет, не могли быть легкими, сидя прямо напротив меня.

Не теряя времени, я подняла подол платья и направилась к концу кареты.

— Открой.

Деревянная дверь опустилась вниз, образуя короткую лестницу, и на лицо легла мягкая морось. Несмотря на тёмные облака, покрывавшие унылое небо, я прищурилась на внезапную яркость после часов, проведённых внутри.

— Дайте лошадям воду и сено. Пусть хозяин гостиницы подготовит комнаты для её милости, — капитан Теолиф сместился в седле своей кобылы, волосы сбриты коротко, как и усы на лице. В наши дни ни один черноволосый человек не носил их с гордостью.

— Стражи дома! Останьтесь рядом с леди Галантией!

— О, эти колени меня убьют, — пробормотала Риса позади, осторожно спускаясь по ступеням на шатких ногах. — Твоё платье утянет грязь, Галантия. Лучше оставаться в карете, не подхватив кашель здесь.

— И как я бы выжила? — я обхватила её руку, чтобы помочь. — Чёртова морось, но мне нужен момент свободы.

Ради себя или матери — не скажу, но я сразу повернулась к команде из шести серых лошадей, фыркающих клубами пара в холодном воздухе. Два солдата следовали за мной, охраняя жизнь, а Риса — напоминать о сохранении моей, чёрт возьми, добродетели.

Повернув налево, я шла вдоль неровной линии забора, его грубые рельсы скользили под пальцами.

— Где все?

— Наверное, сидят у сухого очага внутри, — запыхавшись, сказала Риса, забыв про старые колени, даже солдаты не могли идти так быстро. — Куда ты идёшь?

— Куда угодно.

Куда угодно, лишь бы не в Тайдстоун с этими толстыми стенами, которые я никогда не покидала. Я хотела увидеть, как пьяница выходит из таверны, как человек торгуется с купцом за экзотические товары, как женщина громко ругает мужа. Я хотела увидеть всё то, о чём только слышала шёпот служанок!

Когда сквозь морось раздались крики и гул, я остановилась.

— Ты слышала? Там, за часовней, шум.

Я шла вдоль каменного здания, но толпа деревенских появилась лишь когда я обогнула апсиду⁴ сзади. Мужчины, женщины и дети собрались полукругом перед деревянной платформой, примыкающей к зданию, с двумя деревянными столбами и поперечиной.

Виселица.

Пульс бился у меня в ушах, заглушая жалобы Рисы о том, что это неподходящее место для леди.

— Они повесят кого-то? Здесь? Сейчас?

— Здесь виселица ни к чему, мэм, — подошёл охранник, расчищая мне путь среди худых лиц, пока наконец не показался человек, который яростно опускал кнут. — Ни к чему для таких, как она.

Волосы на руках вставали дыбом с каждым молчаливым ударом, без единого треска в воздухе. Только звон металлических крюков, прикреплённых к падению, который ударял и рвал спину женщины, раскинувшейся на платформе, платье в крови и лохмотьях.

— Ведьма Ворона! — закричал мужчина во всё горло. — Её нужно сжечь!

Кровавые пальцы впивались в деревянный пол, женщина пыталась поднять избитое лицо и издала оглушительный крик в сторону толпы.

— Я не Ворон!

— Волосы чёрные, как у этих ублюдков! — закричала женщина, стоявшая ближе всего к помосту. — Она Ворон. Я видела эту ведьму вчера в полях, она портила наши посевы, морила нас голодом!

— Это не пра… ааах! — ещё один удар кнута. — Единственное, в чём я виновна — это в том, что родилась с чёрными волосами! О, пожалуйста… пожалуйста… по-а-ааааа…

Холодный ужас пробежал по моей спине, и лопатки сжались.

— А если она не Ворон? — подумала я вслух.

Когда на помост поднялись мужчины с копьями и толпа заревела ещё громче, страж рядом со мной положил руку на эфес⁵ меча, хотя его расслабленная поза не выдавала никакой немедленной опасности.

— Тогда она докажет это, — сказал он.

— Докажет как? Её уже выпороли до полусмерти, — сказала я.

— Чтобы проявилась её форма, — пробормотала Риса, дёрнув меня за руку. — Галантия… твоя мать не хотела бы, чтобы ты это видела.

— Почему? Боится, что у меня катаракта появится? Кажется, ничто никогда не… — Вдруг онемение прокатилось по моим конечностям, когда двое молодых мужчин несли кипящий котёл за длинные ручки и подняли его высоко над женщиной. — Конечно же, они не…

Кашляющий крик смешался с брызгами воды, когда она ударила по спине женщины. Пар клубился в воздухе, но едва скрывал, как женщина дергалась и тряслась на земле, как горячая вода смыла кровь, оставив розовое пятно на дереве, пока все это не начало капать в грязь.

— О, боги… — прошептала я. — Сколько ещё мучений ей нужно пережить, чтобы доказать свою невиновность?

— Даже до того, как король Барат атаковал город Валтариc, детей Воронов учили выносить сильную боль, — объяснила Риса. — Им объясняли, как скрывать, кто они, как можно дольше, если придёт война.

— Пожалуйста, — снова умоляла женщина, голос её был хриплым. — О, пожалуйста… помилуйте…

— Она не Ворон, — произнесла я, а затем чуть громче, чтобы страж услышал. Чтобы страж вмешался в это… злодеяние. Ни одно существо не выдержало бы этого, чтобы скрыть свою тёмную природу. — Она не Ворон.

Ещё один удар кнута. Металл впился в плоть, вырывая новый крик из женщины, вместе с каплями крови — и, возможно, кусочками плоти — которые окрасили помост в багровый цвет.

И тогда это произошло.

Облако теней и перьев вырвалось с помоста, оставив после себя лишь пять чёрных птиц. Они каркали и визжали, хлопая согнутыми крыльями и шатаясь. Одна выпрямилась на ногах, оттолкнулась от помоста и взмыла в воздух…

Пока серебряное железо копья не пронзило её тело и не вонзилось в дерево, прижимая умирающую птицу. Её крылья дрожали вечные секунды, затем затихли. Ещё копья с глухим стуком вонзались в дерево. Четыре ещё, чтобы точно пронзить остальных борющихся воронов.

Пульс колотился в горле от этой резни, а когда толпа впала в хаос, он взорвался в голове. Мужчины проталкивались через массу людей, женщины протискивались локтями. Все пытались забраться на помост. Некоторые вырывали копья из рук мужчин и убегали, только чтобы их сбили. Другие хватали пронзённых воронов, тянули до тех пор, пока птицы не разорвались на перья, обнажая висящие внутренности.

К горло подкатила тошнота.

— Что здесь происходит? — воскликнула я.

— Вон! — закричала Риса. — Выводи её отсюда.

Страж схватил меня за руку, оттаскивая от хаоса, пока я оглядывалась через плечо. И там, под помостом, сжался мальчик. Тени скрывали его лицо, испачканное грязью, но не яркую белую улыбку. Пока она не исчезла среди чёрных перьев, когда он куснул одну из мёртвых птиц.