Письма в пустоту

КАК НОЧНОЙ ТАТЬ

Диего, прости…

Я должен извиниться за свое ужасное поведение, ведь я наставил на тебя острие Реновацио. Но иначе ты бы ничерта не понял. Я не могу не признать, что люблю тебя и хочу быть рядом, но в нашем мире нет места подобным чувствам. Мы оба несвободны, мы оба вынуждены выполнять строго отведенные нам роли, и эта кабала вечна, до самой смерти.

Да, когда-то мы могли находиться подле друг друга, но те времена прошли, унеслись с ветром юности. Сейчас сама судьба разделила нас и развела по разным дорогам. Они не пересекаются, можешь даже не пытаться пробить ко мне путь. Ты еще не осмыслил, но все предрешено.

Я люблю тебя… Правда. Я осознал прошлой ночью в поезде, насколько сильно мое чувство к тебе. Я люблю тебя! Мне было больно говорить тебе жестокие слова, но я не мог поступить иначе. Надо разорвать ошибочную связь между нами. Ты, Диего, я уже говорил, слишком для меня непорочен, за это я и проникся к тебе. Но я желал бы остаться в стороне, лишь наблюдая за твоим святейшим путем. Моя дорога во мраке.

Прости, Диего…

Твои слезы, пролитые в момент пика страсти, горят на моей груди ярче звезд на небе. Я оставлю их себе, как память. Но больше не плачь из-за меня, я не достоин.

После того, как мы с тобой разошлись, и я оставил тебя с Раулем, я затерялся в здании монастыря. Без цели и смысла я шатался по каменным и сырым проходам, не имея желания прийти куда-нибудь конкретно.

— Эй, Альентес! — меня окликнул брат Винченцио. Я как раз проходил мимо монастырской медиатеки, а он опять торчал на дежурстве.

Я кивнул собрату.

Винченцио нервно пригладил свои белые волосы, свисающие сосульками на лоб, и смущенно улыбнулся.

— Быстро ты приехал, — протянул он, немного шепелявя.

Странно Винченцио не намного меня младше, разница всего в три года, а выглядит как 17 летний послушник, даже манеры недоразвитого подростка.

— Чего хотел? — без особого интереса осведомился я.

— Ну… — он растянул лицо в улыбке, — Ого, ого… А что у тебя с глазом?

Я отвернул от него обезображенную половину лица.

— Не болит? — продолжал монах.

— Уже нет.

— Слушай! Ты, верно, слышал о вчерашнем собрании?

— Верно-слышал, — в одно слово повторил я.

— Знаешь, что там было?

— Догадываюсь. Ты по этому поводу так сияешь?

— Ну, нет, конечно. Хотя ты очень фотогеничен, тебе говорили?

Я нахмурился.

Винченцио выглядел слащаво-довольным, чем меня жутко напрягал. Вот уж не думал, что он станет так бесхитростно и незатейливо ко мне подкатывать. Хм, и что с людьми делает гормональный всплеск! Неужели этот тупица думает, что если Джордж Гленорван принудил меня к падению, то и ему, Винченцио, такое под силу? Что за глупость.

Простому и ординарному брату ордена никогда не стать моим владельцем. Я, безусловно, раб и вещь, но не столь дешевая, чтобы якшаться с малолетними нахалами. Прежде он должен меня подавить.

— Ты меня слышишь? — Винченцио уже чуть ли не скакал перед моим носом, желая обратить на себя внимание.

Видимо погрузившись в свои сложные мыслительные умозаключения, я выпал из разговора.

— Ты такой болтун, что я уже отключился, слушая твою монотонную речь, — съязвил я.

— Тебе хочется узнать, что вчера было? — продолжал докапываться Винченцио.

— Не особо, — честно признался я.

— Как?

Монах даже растерялся.

— Я знаю, что вам вчера показали. Ведь это происходило со мной.

— Хе-хе, — Винченцио заговорщически потер руки, — А вот и нет.

— Хм?

— Я могу показать, — кокетливо растянул слова собрат.

— Давай.

— Ура! Ура! Идем! — он потянул меня за руку в помещении медеатеки.

Я мог понять энтузиазм Винченцио, ему катастрофически не хватало общения, и он жаждал любого собеседника. Тяжелая ноша — маячить день изо дня в пустынном зале, служащем архивом видеоинформации братства.

Круглые столы с мониторами ограждались деревянными скамейками, на полу крупные плиты мрамора зеркалили потолок с фресками, высокие своды монастыря украшали бордовые драпировки. Несмотря на внешнее великолепие, медиотека дышала пылью и запустеньем. В архивах всегда немноголюдно даже в столь современных.

Я уселся за свой любимый компьютер, ближайший к окну. Иногда мне приходилось работать с электронными книгами по наставлению Игнасио и я облюбовал себе уединенное местечко.

Винченцио порхал возле меня, уже успев разжиться диском.

— Давай сюда, — проворчал я, вырывая у него из рук диск.

Компьютер загудел, заглотив порцию пластика. Пошло изображение.

Я вздрогнул. Сначала оцепление от кончиков пальцев до пяток, потом тотальный ступор.

Как-то непривычно и неприятно видеть себя со стороны на экране. Даже понимая, что на диске запечатлены мои низкие поступки, которые творил я и никто другой, не можешь отделать от чувства откровенного разоблачения.

Я бы не хотел попадать в объектив камеры, но я не выбираю.

Диск продолжал бичевать меня информацией. Виченцио выдал мне наушники, теперь я напоминал авиадиспетчера за работой. Мой сеттелит стоял сзади и переминался с ноги на ногу, томясь ожиданием моей реакции.

Когда монитор потух английской надписью «Правда», я сорвал наушники.

Теперь я все знал…

Мерзко!

Значит, я привлек Игнасио только приказом Сизифа, значит, Сократ плакал не над моим голосом, а из-за чувства вины. Ну, хоть Диего ни в чем невиноват. А вот с Раулем дурно получилось, выходит, я его ни за что ненавидел. Я был несправедлив.

Джордж… Странный он человек. Гленорван вроде как стремился оградить меня и походу уничтожить моих обидчиков, но на поверку вышло скверно. Нет, я, конечно, не обольщаюсь, его поступок всего-навсего удар по братству с использованием обличающих фактов, а никак не забота обо мне. Но все равно, даже выжав из ситуации максимальную пользу, он не предал меня осмеянию. Джордж желал мне добра. Но…

Дурак!

Лучше б он завершил начатое. Я бы вынес подобный удар, но то, что теперь весь орден знает, как я убог, каким было мое взросление, по-настоящему меня убивает. Я не в силах принять этой правды. Мне больно и стыдно… Я хотел сохранить от всех в секрете наши с Игнасио отношения, и мое ужасное прошлое тоже. Наверняка теперь братья станут смотреть на меня с жалостью, как на калеку. Я не хочу…

Уже поздно мне сопереживать, их взгляды будут лишь напоминать о былом, о моей прошлой страшной жизни.

Видишь, Диего, с каким отвратительным бесом ты связался. Не хочу, чтобы тебя тоже коснулось мое проклятие. Теперь, когда все известно, нам тем более нельзя быть вместе! Я не позволю. Ни к чему тебе повышенное внимание братьев, ты должен просто жить и радоваться каждому дню, а не быть погружен в грязные истории друга детства.

Диего…

Любимый мой, прости меня. Не воюй за меня, иначе придется идти против братства, которое ты так любишь. А мне… мне нет здесь места, как Слепому Скитальцу, как Пабло. Игнасио меня бросил, отказался, как от испорченной вещи, и хорошо… Я разочаровал его. Непростительно, но все же я рад, что все так сложилось… Ведь теперь я не стану мозолить тебе глаза. Я накажу себя за недостойное поведение воспитанника. И заставлю ответить за грязь, в которой извалял тебя, Диего…

Ты увидишь, насколько я неисправим, насколько развращена моя душа. Ты откажешься от меня и забудешь, а я найду нового хозяина вместо Игнасио.

Вот так, так будет верно… я не стану тебе мешать. Я так люблю тебя, что не позволю обременять собой и окружающей меня скверной.

Прости…

Я посмотрел на Винченцио, он качался позади меня, довольный, что его компьютеры хоть кому-то сгодились.

Я поднялся и, прислонившись поясницей к столу, замер, смотря в глаза собрату. Мне хотелось поскорее убраться отсюда и где-нибудь в укромном месте совершить обряд очищения через хлыст.

Но монах настроился на долгое общение с моей скромной персоной.

— Ну, как? — промычал он.

— Здорово! Сильно! — отмахнулся я, — А сам, что думаешь?

— Хе-хе, — Винченцио засмеялся, забавно подрагивая головой.

Он явно задумал неладное. Смотрит на меня так, как будто у него не глаза, а аппарат рентгена.

Я погрузился в размышления о возможностях Винченцио, мне показалось, он темнит.

Очнулся я от прикосновения к себе. Такого знакомого и пошлого прикосновения, что я сначала удивился, не сон ли это. Но нет, Винченцио подошел ко мне вплотную и рукой трогал меня между ног.

Вот значит, что он затеял. Как низко! Я мог бы догадаться, он не просто так меня сюда затащил. Запись Гленорвана сняла все ограничения, невольно дав извращенцам вроде Винченцио зеленый свет. Этот монах действительно решил, что может меня просто взять и поиметь.

— Я думаю, ты просто милашка, — прошептал Винченцио мне на ухо, — А какая превосходная линия шеи. М-м-м, красиво!

Как пошло…

Я поморщился.

Диего, ты должен был увидеть насколько, я мерзок, насколько гадка моя плоть, поэтому я не стал отбиваться. Такая кара тоже сгодится…

Зачем, спросишь ты? Что ж, я отвечу…

Винченцио не хуже остальных. Сейчас мой секрет известен всем, поэтому я не смею возражать. Смотри, Диего, на мое убожество. Смотри же!!!

Меня повалили на стол. Сам Винченцио лег сверху, дрожащими руками задирая мою сутану.

Я зажмурился.

Диего. Прости… Но это мое настоящее место, в грязи и смрадном разврате, а никак не с тобой, поэтому я предаю нашу любовь. Я должен оставить ее в прошлом, чтобы тебе не было потом больно. Поверь в твоих интересах прекратить все сейчас… ради твоего блага я готов на все, даже отказаться от тебя!!!

Даже ранить тебя Реновацио…

Даже притвориться, что ты для меня ничего не значишь…

Даже переспать с другим человеком, использующим мое тело, как инструмент удовлетворения похоти.

И лишь по одной причине, ведь я люблю тебя!

Сам-то я ничего не стою, а ты… Ты божий свет, лети свободным и не заостряй на пустых местах свое внимание. Пусто место — стало быть, я.

Я очнулся под Винченцио. Он навешивался надо мной, резко и отрывисто двигаясь. Его пот падал мне на лицо, срываясь прозрачными каплями с белесых патл. Голубые глаза, закатившиеся от страсти, рот, оскалившийся нижними зубами, красные щеки, вот так выглядел мой случайный любовник.

Он держал меня за плечи, мешая двигаться и впечатывая мое тело в стол. Создавалось впечатление, он боялся, что я убегу. Ага, вот возьму и убегу… Как будто в моем положении это так легко сделать.

Винченцио не сильно церемонился, слишком резкими были его движения. Боль начинала концентрироваться между ягодиц. Какой неженкой я стал! Видимо я слишком быстро привык к ласке Диего…

Диего…

— Общественная шлюшка, — невольно процедил сквозь зубы Винченцио. Похоть владела его сознанием.

Но он был прав. Я постыдная и развратная дрянь…

С новым грубым толчком он еще сильнее вогнал в меня свой член. Я невольно вздрогнул. Мне стало по-настоящему больно. Кто бы мог подумать, что этот тихоня-малолетка обладает таким гигантским богатством между ног?!

Я скажу честно, из всех, с кем я был, Винченцио абсолютный рекордсмен по объемам хозяйства в штанах.

Черт…

Винченцио снова дернулся и на этот раз я познал его достоинство слишком глубоко. Боль стала невыносимой и такой острой, что заслезились глаза.

— Блин! Что ты делаешь? — закричал я, — Ну, нельзя же так резко!!!

— Еще не все… — прошептал Винченцио, объятый страстью.

— Нет! Хватит!

Я попытался вывернуться, но у меня ничего не вышло. Мой партнер обхватил мою голову рукой и буквально всадил в меня полностью весь половой член.

Я вскрикнул.

Омерзительно и больно…

— Надо же весь поместился, — довольно прокомментировал мой развратный собрат.

— Остановись, — прошептал я, — Мне же больно…

Винченцио упал на локти, теперь его губы были на уровне моего уха.

— Да, брось прикидываться, твой анус слишком широкий, чтобы принадлежать девственнику, — прошептал он, — Ты ведь привык обслуживать мужчин. Вот уж помоги и мне, я так долго ждал, чтобы лишиться девственности. Не буду сдерживаться! Даже если б захотел, уже не смог бы!

Он продолжал. Боль только нарастала, ведь и степень возбуждения Винченцио тоже становилась больше.

Я не стал унимать стоны, благодаря ним я хоть как-то мог отвлечься от физических мук.

— Ну, потерпи, Альентес, я уже скоро, — наконец, до Винченцио дошло, что я не играю.

Мои глаза захлопнулись, смотреть на происходящее совсем не было желания.

Диего…

Прости. Теперь ты видишь, какой я на самом деле!? Пойми же! Ты не можешь меня любить, и не прощай мне измены.

Когда Винченцио меня отпустил, я хорошенько двинул ему в челюсть.

— Да за что? — заорал он, прикрывая рукой разбитую губу, и забывая напрочь об обнаженных гениталиях.

Я нахмурил брови.

— Ты кончил в меня…

— Прости, не думал об этом! Да и ты не девочка, чтобы пугаться спермы, не залетишь, — язвительно протянул Винченцио.

— Мне неприятны чужие автографы. Ты должен был спросить…

— Нечего раздвигать ноги перед каждым встречным.

Тогда я заехал ему по уху.

— А сейчас за что???!!! — проревел монах.

— Ты был чересчур груб, так нельзя. Мне было больно. С партнерами так не поступают…

— Я думал тебе привычно и ничего с тобой не случится!

— Привычно… Вообще-то, я человек и мне тоже бывает больно… — сказал я, слезая со стола.

Каждый шаг отдавался глухой, тянущей низ живота, болью. Спина тоже ныла. Мое тело еще не пришло в себя после бурной любви Диего, а Винченцио все только обострил.

Я взглянул на мальчишку. В его глазах читалось сожаление, но больше вины и страха наказания, если я решу кому-то рассказать.

— Прости… — беспомощно прошептал он, — Тебе помочь?

— Ты уже помог, — усмехнулся я.

Я махнул ему рукой и вышел.

Боль…

Я должен был к ней привыкнуть. Теперь точно не отмыться, я поступил низко. Идти стало совсем тяжело, даже, несмотря на то, что я держался за живот, унимая столь нелепым жестом ощущение боли.

Диего, прости…

Надеюсь на этот раз достаточно оснований, чтобы ты от меня отвернулся?!

Диего, прими единственно верное решение — возненавидь меня! Прошу, ради себя, ради своего блага, пока я тебя не погубил!

Я не прощу себе, если из-за меня пострадаешь ты.

Так что лучше я тебя потеряю и оторву от сердца сейчас, нежели принесу несчастья в скором будущем.

Я справлюсь с болью, лучше я буду страдать, чем ты.

Но Диего… Мне так больно…

Диего! Диего… Я так люблю тебя, всю жизнь, всю свою чертову жизнь, я любил тебя. Но ради твоей жизни, я должен убить свою любовь. Прости… Прости! Прости!

Я как во сне доковылял до лавки, и упал на колени. Моя голова безвольно опустилась на сидение, а кулаки стучали по нему, будто в спасительную дверь. Глухой отзвук досок скрывал пустоту.

Слезы сами хлынули из глаз. Как давно я не плакал… после Гарсии ни разу.

Но сегодня можно, ведь я предал тебя, Диего, я отказался от тебя… Любимый мой… Я снова тебя потерял.

Когда я очнулся, над грешной землей уже царила глубокая ночь.

Слезы давно высохли, кажется, моя истерика прошла, чего нельзя сказать о последствиях соития с Винченцио. Тело до сих пор ныло. Неприятно.

Я сел на лавку и поправил одежду, а потом и прическу.

Сигареты летели одна за другой, на каждую у меня уходило меньше времени, чем достаточно стрелки на часах, чтобы описать круг.

Неожиданный шорох за спиной не заинтересовал меня. Кто бы ни шел, мне было абсолютно наплевать.

— Альентес?! — окликнул меня тонкий и злобный голосок.

— А, Данте… — догадался я.

Когда мы учились в младших группах, мне доводилось с ним встречаться. Ничего особенного, только голос раздражающий и капризный, такой небыстро забывается.

Парень, похожий на лисицу, появился из-за деревьев. В руках у него красовался чехол с Реновацио и моя сумка, в подмышке он зажимал плюшевого медведя.

Не думал я, что в таком возрасте еще возможно играть в игрушки. Развели детский сад, честное слово. И это будущий наставник ордена?! Хотя не мне судить… Я хуже… Намного хуже, ведь на мне еще свежи следы недавнего греха.

— Вот мы и встретились лицом к лицу, — без радости заметил Данте.

Я не ответил.

— Что делаешь?

Глупый вопрос, какой смысл на него реагировать? Я промолчал.

— Я что не достоин твоего внимания?

В точку. Озвучивать я не стал.

— Какое высокомерие для простого слуги, — хмыкнул он.

И чего он так злился?

— Вот не понимаю, — прокряхтел Данте, бросая мои вещи на землю и становясь руки в бок, — Что в тебе нашел Диего? Да он буквально помешан на тебе и не замечает людей вокруг, его родных, между прочим, которым он небезразличен!

— На какой ляд тебе мои вещи? — грубо спросил я закуривая.

Данте вздрогнул, я его пугал.

— Рауль притащил, — он быстро нашелся, — А мне в доме не нужны твои грязные шмотки. Вот нес отдать, думал бросить в твоей келье, но встретил тебя раньше! И хорошо, не придется из-за тебя напрягаться и переть такую тяжесть по лестницам! Ты не заслуживаешь!!!

— Спасибо, весьма кстати, — кивнул я.

— Я это сделал не ради тебя!!! — Данте сразу вызверился.

— Я понимаю… У тебя не найдется ручки и бумаги?

— Эм?

— В твоих интересах… — кивнул я.

Порывшись во внутреннем кармане, названный брат моего возлюбленного достал огрызок карандаша и старую открытку.

— На, — небрежно кинул он.

— Спасибо.

Я быстро начал писать небольшое послание, мое первое настоящее послание тебе, Диего.

— Готово! — через минуту я протянул Данте сложенный в десять раз клочок бумаги.

— А мне к чему??? — парень от негодования аж топнул ногой.

— Я больше тебя не побеспокою и не помешаю, — я попытался улыбнуться, — Диего теперь только твой. Не буду вам мешать.

— Снова задание? — плохо скрывая радость, взвизгнул Данте.

— Да.

— Вот ты собачка Игнасио! Послушный, послушный! — злорадствовал парень.

— Да.

— Но я не стану передавать, обломись! — Данте самодовольно улыбнулся.

— Пожалуйста, — тихо повторил я, — Это моя последняя просьба. Мне надо объясниться с ним, не хорошо уходить без слов. Передай, там нет ничего, что могло бы помешать тебе… Наоборот…

— И не подумаю даже! — злобно выкрикнул Данте, корча мне рожу.

Бедный парень, он так заботится о Диего, так его любит… Если бы не я, ему бы не приходилось так переживать и мучить себя. Я плохой! Я приношу людям только страдания. Диего, Игнасио, Рауль, Сизиф, Сократ, моя мать, любовники из отеля и даже этот парень, они все обожглись, прикоснувшись ко мне…

— Я больше не появлюсь здесь, — проговорил я, прикрывая глаза и пропуская через нос жар табака, — Передай записку…

— Никогда? — удивленно пробормотал Данте.

— Обещаю. Только передай…

— Ну… это…

— Считаю за «да». Просить «не читать» не стану, понимаю, бессмысленно.

— Конечно!!! Ишь чего захотел! Мало ли, что ты там настрочил, я, что попало Диего носить не стану!

— Вот-вот, я о том же…

Я поднялся и, взяв свои вещи, двинулся прочь.

— Эй! — окликнул меня Данте.

— Что? — обернулся я.

— Ты такой урод!

— Я знаю.

Больше я не смотрел на него, даже его реплика: «Чтоб ты подох!» оставила меня равнодушным.

Передо мной лежали безлунная ночь и длинный тяжелый путь, путь к моему новому Господину.