Письма в пустоту

ИСПИТЬ ГОРЬКУЮ ЧАШУ ДО ДНА

Из Москвы нас эвакуировали на вертолетах. Братство в виду особых обстоятельств расщедрилось на экстренные меры и, сославшись на совместные учения, небо России пересекли два военных вертолета. От НИИ ничего не осталось, из могучих отрядов братства едва ли набралось 40 человек, про Акведук ничего не знаю и знать не хочу.

В железном дребезжащем нутре летающей машины скопились люди, монахи сидели как один с мрачными лишенными надежды и смысла жизни лицами. Они прошли ад.

Я же его продолжал испытывать на себе.

Я склонился над своим изувеченным другом, сжимая его единственную руку. Врачи передвижного госпиталя братства, что колдовали над ним, изредка шикали в мою сторону, дескать, мешаю, но сделать со мной ничего не могли. Я не на шаг, хотя какой там, не на сантиметр не отходил от Альентеса. Хорошо, что Рауль летел на другом вертолете, он бы точно не вынес зрелища.

Кровоточащий обрубок, оживающий под взмахами рук врачей, вызывал смертельное чувство тоски и скорби. Аль, прикрепленный к тонне проводов и капельниц, лежал на полу вертолета и, изнывая от лихорадочной боли, отрывисто дышал. Бинты, что перевязывали его раны, вмиг становились алыми, и врачам снова приходилось их менять. Я бы не выдержал чудовищного зрелища, если бы не одно но…

Он дышал! Я слышал пронзительные сипы его легких, видел, как вздымается взмыленная грудь, и смотрел за ликами страданий сменяющими друг друга на лице Альентеса.

— Он будет жить? — я обреченно спросил у врачей.

— Кто ж его знает! Мы делаем все возможное, — ответил мне суровый брат из медицинского отдела.

— Ему больно! Сделайте что-нибудь…

— Уже, но у парня страшные раны, к тому же из-за сыворотки остальные лекарства действуют в полсилы.

— Черт!

— На его раны наложились и травмы, полученные во время пыток в тюрьме Акведука.

— Так не должно быть! — орал я, как безумный, — Сделайте же что-нибудь! Спасите его!

— Мы контролируем его состояние. Осталось потерпеть до монастыря, там подключим к аппаратам… Но знайте, после этого, все будет в руках высших сил. Если его организм пойдет на поправку — случится чудо.

Я несмело коснулся лица своего Аля, такая нежность нахлынула на меня, что я даже не пытался сдержать слез.

— Только живи, — шепнул я, — Мне больше ничего не надо… Только живи.

Когда мы приземлились и вышли на свежую траву монастырских земель, меня охватило смятение. Раненых в первый момент устроили, как придется, на земле, естественно положив на носилки. Я остался возле Аля… Но нервозность только усиливалась.

Когда ко мне подошел Рауль и Фабрицио, я тихонько, чтобы не разбудить задремавшего Аля, спросил:

— Чего ждем?

— Дедал обещал спуститься встретить нас, — отозвался Фабрицио, удрученно рассматривая уменьшившееся вдвое тело моего Альентеса.

— Аль слишком тяжелый… — гаркнул я, — Мы не можем здесь прохлаждаться по прихоти председателя.

Мои товарищи переглянулись. Очевидно, я был прав, но они не знали, что мне ответить.

Наконец, Дедал соизволил подойти. Он был одет в черную сутану простого монаха, которая подходила к обстановке куда лучше нежели великолепие лиловых одеяний старейшин.

Председатель с грустью оглядел поляну, устланную носилками с раненными бойцами, и подошел к Фабрицио.

— Как миссия? — буркнул он.

— Огромные потери, — глухо отозвался собрат.

— Я вижу. Диего и Томас отбиты у Акведука?

— Да…

Дедал скользнул взглядом по мне и телу Альентеса, возле которого колдовал медбрат, прилаживая очередную капельницу.

Лицо председателя сделалось суровым, губы превратились в крепко сжатую линию.

— И его? — небрежно осведомился он у Фабрицио.

— Да, — тот потупил голову.

— Вообще-то, Альентес нас не предавал. Он устранил врага номер один Джорджа Гленорвана, — неожиданно бойко вступился мой наставник.

Дедал задумчиво покачал головой и снова посмотрел на нас с Алем. Я ответил на его бесцеремонный взгляд. Нет, я не просто смотрел на Дедала… и не было в моих глазах мольбы. Я его испепелял! Если бы он только стал гнуть свою линию, я бы в одночасье свернул ему шею. Не в том состоянии я находился, чтобы смиренно сносить несправедливость к моему возлюбленному.

— Да, конечно, — внезапно заговорил Дедал, делая спокойное выражение лица, хотя я уловил в нем неожиданную тень сочувствия, — Он хорошо сработал под прикрытием. Пускай и пришлось для убедительности пожертвовать двумя собратьями, цель он достиг. Альентес устранил змея Акведука. Не понимаю, чего вы замерли. Окажите раненым помощь!

— И Альентесу? — вкрадчиво поинтересовался Рауль.

— Естественно, — раздраженно кивнул Дедал.

— Политика стремительно меняется, — отозвался мой наставник.

Председатель ничего не ответил, он распорядился об организации траура и удалился в свои покои.

Доктора братства засуетились, как пчелы, собирая раненых, словно нектар молодых цветов.

Альентеса забрали в первую очередь, его ранения ни в какое сравнение не шли с травмами остальных братьев.

Реанимация. Тяжелая дверь герметичного пластика, под ней я дневал и ночевал, пока мне не разрешили быть рядом с Алем. У него поочередно отказывали разные органы, мало того постоянно приходилось реанимировать сердце, да и аппарат вентиляции легких должен был оставаться всегда под рукой.

Мой Аль. Я видел только часть его тела, все остальное место занимали провода, приборы, капельницы. Он утопал в них.

Врачи разводили руками. Ничего не обещали, но и не давали повода окончательно сдаться. Все же Альентес держался.

Ему сделали немыслимое количество операций, я даже сбился со счета, настолько привык к нервозному состоянию. Я не ел, не спал, ничего не хотел и даже не обращал внимания на людей вокруг.

Альентеса перешили внутри всего. Весь правый бок был восстановлен с помощью технологий — пластичными материалами заменили уничтоженные ткани, срастив их с живыми. Фактически все внутренности представляли собой соединение искусственных имплантатов и живого тела. Врачи говорили, что это следствие пытки, когда Алю повредили большую часть кишечника, другие же органы с правой стороны пострадали во время взрыва.

На исходе второго месяца, у него началось воспаление.

Тогда ко мне пришел главный врач ордена и похоронным голосом сообщил:

— Диего, мне жаль…

— Что такое!!! — я впился ему в плечи, ожидая самого худшего.

— Дело в том, что нам, видимо, придется ампутировать часть половых органов… Он лишится правого яйца. Мы ничего не можем поделать.

Врач развел руками.

А я готов был его прикончить на месте. Ну, он в своем уме, так меня пугать!?

— Иди к черту! — завопил я, — Делайте, что хотите, лишь бы он жил!!! Мне все равно… Мне неважно… я люблю его любым. Любым…

Врач понимающе закивал головой, однако помочь мне он никак не мог.

В конечном итоге операция прошла успешно, одна из проблем была решена.

Тянулись дни, месяцы, Аль находился между жизнью и смертью. Но он держался…

Я обосновался у него в палате, спал рядом, ухаживал за ним, открывал окно, чтобы он мог насладиться пением птиц и ароматом монастырского сада. Я держал его за руку, гладил по голове, шептал ласковые слова, я хватался за все призрачные возможности, которые хоть немного сулили спасение Альентеса из лап смерти. Я хотел, чтобы он знал, он не один, я с ним рядом, и мы навсегда вместе.

Рауль частенько заходил к нам, проведать Альентеса и поболтать со мной, его верной сиделкой. После того, как он второй раз отказал Дедалу и вышел из состава наставников, перейдя в разряд воспитателей детских групп, у Рауля стало много свободного времени. Мне показалось, что за долгие годы, он, наконец, обрел некое подобие покоя. Дети его просто обожали, что и следовало ожидать, ведь так было всегда. А Рауль в окружении детской беззаботности и радости, сам погружался в легкость юности. Он забывал о своих неудачах и огорчениях. И, слава богу, я искренне радовался за наставника.

Однажды он принес медведя и положил на тумбочку у изголовья кровати.

— Его зовут Ран, — ласково произнес Рауль, касаясь рукой щеки Аля, — Теперь он будет охранять тебя. Смотри, не сдавайся, ты нужен нам живым!

— Знакомый медведь, — с презрением сказал я, косясь на игрушку.

Рауль опустился на стул рядом со мной.

Выглядел он подавленным.

— Это все, что осталось от Данте… моего дорогого Данте, — прошептал наставник.

— Не оскорбляй мой слух его именем, — фыркнул я.

— Диего… Я все понимаю, Данте сделал плохо Алю, и за это ему придется ответить перед страшным судом.

— Он не просто сделал ему плохо! Ты видел его раны? Видел?

— Диего. Я же сказал, Данте нет прощения. Но меньше его я любить не могу. Я видел, как он рос, я был рядом, когда он впервые научился плавать и радовался этому, пижама с медведями до сих пор висит в его шкафу, напоминая мне о нем… Я не могу просто так взять и забыть Данте. Он огромная часть моей жизни и моего сердца. Это я виноват, что так вышло.

— Как же… Почему я нормальный, а Данте…

— Он был неплохим в душе, только зачем-то отвернулся от добра. Он сгорел от ревности. Бедный мой мальчик…

— Вот, кто по-настоящему бедный, — я кивнул в сторону Альентеса.

— Аль… — вздохнул Рауль, — Как он?

— Вроде воспаление прошло, шов после операции зажил. Да и вообще, медленно его раны превращаются в шрамы. Я говорил с врачами о протезах…

— И что?

— Они сказали, что он сначала должен прийти в себя, поправиться. Тогда можно будет говорить о протезировании. Но у него сложный случай. Придется вживлять в тело, соединять с нервными окончаниями и мышцами, сам понимаешь, какая это боль… за что ему?

— Хоть бы все получилось…

Рауль сложил руки в мольбе.

— Да, доктора заявили, что шансы невелики. Они медлят. Мне кажется, они ждут его смерти…

— Не говори глупости… Все хотят, чтобы Аль поправился.

— Тут Винченцио приходил…

— Диего! Ты не…

— Нет, не тронул его, не бойся. Винченцио так правдоподобно стенал, что я оставил его в покое. Может, он и вправду раскаялся.

— Не иначе! Надо верить в хорошее!

— Мне все равно. Лишь бы Аль жил…

— Ты ведь понимаешь, что если он прейдет в себя…

— Без если!

— Хорошо. Когда он прейдет в себя, для него станет настоящим шоком его нынешний внешний облик.

— Мы справимся. А после протезирования проблема исчезнет. Он снова станет обычным человеком, пусть и с механическими железными конечностями. Подумаешь! Все равно его люблю…

— Надеюсь. Я горжусь тобой, Диего, ты смог отвоевать свою любовь у смерти. Теперь дело за Альентесом.

— Он не подведет!

— Но все же я боюсь того момента, когда он очнется. Тебе придется весьма сложно. С учетом характера Аля и его общим душевным состоянием, тяжесть только усилится.

— Я ведь знал, что люблю человека с проблемами, непростого, в общем. Но я добровольно с ним связался, поэтому не жалей меня, Рауль.

Я благодарно похлопал наставника по руке. Он вздохнул и положил голову мне на плечо. В палате тишину нарушало лишь тяжелое дыхание Альентеса.

Можно было бесконечно долго блуждать по бескрайней белой пустыне, в которой я очутился, не знаю и не помню как. Песок напоминал сахар, но попробовать его я так и не отважился. Меня постоянно поражало отсутствие звуков, абсолютное безветрие и растворенное солнца на небе, которое само по себе горело белоснежным светом. Конечно, я догадался, что находился за гранью реального мира. Я помнил взрыв и испуганные глаза Диего, что преследовали меня день за днем в редкие минуты дремоты. Умер ли я? Так ли выглядит мир мертвых? И как долго мне еще здесь блуждать? Я не знал… Не знал, что и думать. Если я попал в рай, то слишком уж он пустынный и мертвый, если в ад… то почему же здесь так спокойно и где расплата за мои страшные грехи?

Диего…

Я так хотел, чтобы ты взял меня за руку и вывел обратно на солнечный свет. Когда мрак Игнасио отступил, я хотел лишь быть рядом с тобой.

Должно быть, именно желание оказаться снова в твоих объятиях, Диего, заставило меня пытаться выбраться из белых песков пустынного плена. Я бегал по холмам, падал и звал тебя, мой любимый, Диего. Мой голос терялся в тишине, но я не переставал повторять заветно имя, словно превратился в заезженную пластинку патефона.

Когда отчаяние почти полностью овладело моим сознанием, неожиданная боль возникла в моем левом глазу. И так же внезапно хлынул яркий, режущий свет. А потом были утраченные некогда звуки… урчание приборов, грохот каталок, писк, гомон за окном, детский смех, ветер, трепещущий жалюзи, дыхание человека над самым ухом.

Я не соображал, что происходило. Тем более стало непривычно снова дышать. Я кашлянул.

— Альентес, — испуганно произнес ты, Диего, наклоняясь ко мне.

Ты был рядом, какое облегчение…

— Э… ну… — я попытался выговорить слова, но голос меня не слушался.

Наконец, здоровый глаз привык к свету, и я смог посмотреть на тебя, мой любимый Диего. Как все же хорошо, что ты был рядом!

Даже сквозь пелену слепоты правого глаза, я смог разглядеть тот свет неистовой радости, который воспламенил тебя в момент, когда наши взгляды встретились.

— Ты очнулся!!! — завопил ты, бросаясь на меня.

— Да… Я долго был в отключке? День? Неделю?

— Шесть месяцев…

— Дольше, чем я планировал, — я попытался улыбнуться.

— Ты меня здорово напугал. Аль, ну какого хрена, ты не убежал? Я же говорил, что рванет! Ты мог бы успеть добраться до меня, а там бы я уже тебя защитил!!! Так какого!!??

— Не помню, — отделался я.

— Дурачок, ты меня так огорчил!!!

Я попытался двинуться, но меня словно опоясала боль. Неприятно! В пустыне мне было удивительно легко, а здесь я снова вынужден ощущать муку слабой плоти.

— Все тело ломит… — пожаловался я, мотая головой на подушке.

— Аль… Я должен сказать… — ты, Диего, вмиг помрачнел. Ты ведь никогда не умел скрывать чувства, поэтому я сразу догадался, что ты скрываешь нечто ужасное.

— Валяй… — нарочито равнодушно отозвался я.

— Ты сильно пострадал, — Диего, ты отчего-то замялся, не похоже на тебя всегда бойкого парня. Мои опасения стремительно оправдывались.

— Фатально? Не смогу ходить?

Меня, если честно мало волновало мое состояние.

— Нет, сможешь, когда… — ты снова опустил глаза и зачем-то нервно прикусил нижнюю губу.

— Ух, ясно, — кивнул я и попытался приподняться, но моя правая рука не слушалась, хотя я и ощущал ее жгучей тяжестью вплоть до кончиков каждого пальца.

— Аль, не шевелись, не надо! — обеспокоился мой Диего.

— Брось. У меня, что рука сломана? Так болит!

— Ээээ, ты ее чувствуешь?

— Ну, да… Естественно.

Ты, Диего, почему-то побледнел.

Я вновь повторил попытку подтянуться наверх, но уже с помощью ног. Однако и моя правая нога осталась безучастна к моим порывам. Стало так больно, что я даже невольно ойкнул.

— Аль, прошу, не надо… Твой бок еще не зажил.

Диего меня обнял и, чуть касаясь губами, поцеловал в шею.

— Сильно, значит, посекло, — протянул я в качестве вывода.

— Точно.

— Откинь одеяло, я хочу посмотреть.

— Нет, Аль, не сейчас.

— Давай, говорю. Я имею права знать.

— Ну, плохая идея. Потом.

— Не корми меня «потомами», сейчас, — я продолжал настаивать.

— Эх, — протянул ты, и на твоем лице пробежала тень сомнения, — Аль, послушай, сначала тебе будет сложно принять, но мы справимся, обещаю. Мы все сделаем, чтобы исправить последствия взрыва…

— Ты начал издалека, — оборвал я бережную речь Диего, — Я что инвалид? Калека? Мне оторвало ноги?

— Да… да… — ты, мой заботливый друг, в отчаяние спрятал лицо в руки. М-да. Тяжело тебе пришлось со мной. Седая, как лунь, голова лишь подтверждала мою правоту.

— Ясно…

— Твоя правая рука и нога… В общем, их больше нет.

— Нет? Что ж… бывает. Сильно?

— Рука да… даже часть ключицы вывернуло… А нога чуть выше колена…

— Что с боком?

— Ну… Уже все хорошо. Ткани удачно срослись с имплатами, поэтому бок сформировался нормально.

— Какие-то еще сюрпризы?

— Твои внутренности… в общем, кишечник пришлось восстанавливать, он сращен с искусственным заменителем стенок.

— Ясно, во мне тонна синтетических трубок, которые выполняют функцию моей прямой кишки, так?

— Как-то так…

— Последствия пыток…

— К сожалению. И еще…

— Неужели, мало? — я вымученно засмеялся.

— Аль… У тебя было заражение и… врачи удалили одно… ну…

— Мне отрезали мужские органы?

— Нет, не все! Только правое яйцо.

— Забавно.

Я вновь тихо засмеялся. Ты меня не понял и испугался.

— Альентес…

Диего, ты так искренне переживал, хотя, в общем-то, не было повода.

— Скажи, — прошептал я, — Ну и зачем я такой тебе нужен?

— Придурок! — ты склонился надо мной и нежно заключил мое лицо в свои большие ладони.

— Ответь…

— Я же люблю тебя. Даже, если это прекрасное лицо, — мое лицо оказалось в тисках нежных, но жадных до прикосновений пальцев, — Даже, если бы оно все было в шрамах, или изуродовано до неузнаваемости, да, я бы не посмотрел на такую мелочь… Я бы продолжал тебя любить.

— И ты готов жить с калекой? — мой тон стал серьезнее некуда.

— Да!!! Черт возьми! Какую же ты ерунду иногда несешь. Конечно, я буду с тобой. Ты мой… Целиком и полностью мой! Вот увидишь, все будет у нас хорошо. С протезами ты даже не поймешь, настоящие ли у тебя нога и рука или нет.

— Ты настолько воодушевлен.

— Конечно! Главное ты жив! Мне больше ничего не надо. Моя жизнь всецело заключена в тебе одном.

— Диего… Ну зачем так. Я не заслужил, серьезно. Скверный я человек…

— Не надо, я запрещаю тебе так о себе отзывать. Ты принадлежишь мне, а значит, обязан меня слушать! — ты улыбнулся, — Знаешь, если даже и была в тебе скверна, то она вся отчистилась болью во время пыток, а потом вышла вместе с кровью, когда тебя ранило взрывом. Рука и нога достаточная плата за катарсис, как считаешь?

— Хорошо, как скажешь, — я улыбнулся.

— Аль… Ты снова со мной, так хорошо. Больше никогда меня не оставляй, я не отпускаю. Покинешь меня — и я умру.

Диего, ты прижался ко мне, и я почувствовал себя совсем маленьким ребенком, испытывающим чувство безграничной безопасности, оказываясь в крепких объятиях отца.

— Тебе действительно так дорого наше общение? — шепнул я, шевеля дыханием твои седые пряди.

— Да! Я весь мир отдам за одну только улыбку моего любимого. Тебя, Аль.

Я посмотрел на тебя и вздохнул, вспоминая всю прожитую жизнь.

Судьба подарила мне всего лишь трех близких людей. Игнасио, Джорджа и тебя, Диего. Каждый из них влиял на меня, так или иначе, оставляя в моей душе глубокую борозду памяти. Игнасио стер мою прежнюю душу, сломал меня и поставил на колени. Он приказывал, а я как слуга покорно исполнял. Игнасио был Дьяволом, испытавшим восторг от издевательств над ребенком. Он вбил мне в голову гнилую мораль, а я поверил и посчитал, что люблю его. Но хорошо, что опьянение ложью спало, как пелена. Игнасио в прошлом, и мне стоило бы его возненавидеть. Но сейчас моя душа спокойна, и я, наоборот, прощаю его. Пусть его судят иные силы, а я не хочу.

Из мрака пустоты, развернутой в моей душе Игнасио, меня вывел Джордж. Вот, кто стал моим истинным наставником. Он показал мне жизнь и вернул человеческое лицо и уважение к себе… Мне так его не хватает! Джордж… Он никогда не унижал меня, разве что однажды, но тогда он действовал согласно своим обязательствам в Акведуке. Без обид, я сам виноват. Джордж! Он не приказывал, он объяснял мне. И я слушал его, следовал за логикой и здравым смыслом. Гленорван научил меня многому, даже его последний час жизни стал мне уроком. Джордж открыл мне глаза и показал, что действительно важно для меня. Актер… Он устал жить, он заставил меня убить его… Печально, я скучаю по нему, но в тоже время, я рад, я счастлив, что Гленорван заставил меня услышать свое сердце. Если бы не Джордж, возможно, я никогда бы не решился следовать своим собственным желаниям, если бы не он, я бы никогда не понял, что по-настоящему люблю тебя, Диего, а главное хочу быть с тобой. Да, я не мог тогда, перед взрывом, пойти с тобой, но даже стоя напротив и смотря в твои обезумевшие от страха за меня глаза, я понимал, что мечтаю оказаться в твоих объятиях. Я принял себя. Спасибо, Джордж, спи спокойно! Надеюсь, ты обрел то, что хотел.

Диего, ты третий и самый дорогой мне человек. Ты сказал, что я твоя жизнь? Нет, ты не понимаешь, это ты для меня смысл бытия. Честно, я, как и Джордж, дико устал. Но лишь ради тебя я продолжу бег по времени. Ты для меня все, и я буду служить твоему благу. Человек, который никогда не принуждал меня, а наоборот, возвеличивал до незаслуженных высот, ты, Диего, постоянно доказывал мне мое право на счастье. Стоило тебе только попросить, и я готов был сделать что угодно, настолько твои просьбы проникали мне в душу. Диего, я стану тебе самым верным слугой, я кину свою никчемную жизнь на алтарь твоего счастья! Да, ведь это самая желаемая для меня участь. Я счастлив оказаться полезным тебе. Я буду жить ради тебя… Только ради тебя.

И теперь, когда мы, наконец, вместе, в письмах нет больше никакой нужды. Это мое последнее письмо, ведь сейчас, я могу сказать тебе все прямо и без утайки, сказать, смотря в твои зеленые глубокие глаза, глаза моего возлюбленного, тебя, Диего!

Он вдумчиво изучал меня, а потом, растянув бледные губы в несуразной улыбке, прошептал:

— Наклонись ближе, Диего.

Я кинулся выполнять его желание, припадая почти вплотную к его лицу. Тогда Аль обнял меня единственной рукой и уверенно произнес:

— Диего, если все обстоит так, как ты сказал, то… Я выкарабкаюсь, я сделаю все, чтобы выжить. Диего! Я буду жить ради тебя…

— Аль, мой дорогой, Аль… Я верю в тебя, жизнь моя, душа моя!

И не дожидаясь его ответа, я навязал ему свой жадный поцелуй.

Таким образом, мы подписали уговор на жизнь, и Аль его выполнил. С того дня он стремительно стал идти на поправку, удивляя окружающих и заставляя врачей лишь разводить руками. Мой Альентес победил судьбу, предрассудки и, если угодно, себя самого. Он жил, а я дышал в унисон вместе с ним.

Такова сила любви, и нет для нее преград на этом и на том свете, вовеки веков…

Пожалуй, Аминь.