Письма в пустоту

Эпилог. ЮДОЛЬ ПЛАЧА

Шло время, монастырь менялся. Дедал закрутил гайки, и все монахи, словно отлаженный оркестр, ходили по струнке. Розенкрейцеры стремительно отвоевывали у Акведука потерянные некогда позиции. Во вражеской организации после смерти Гленорвана начались разброд и шатания. Кто ж знал, что змей Акведука вдохновляет стольких людей организации. Мне было приятно мстить Итону.

Но это не главное.

А главное жило со мной и подле меня, радуя каждый день своим присутствием.

Сразу после выздоровления Альентесу приладили протезы. Выглядел он как робот, железные рука с ногой, и бок, наполовину обвернутый металлическим панцирем, полностью повторяющим контуры тела. Техника братства поражала, не будь протезы железными, я бы подумал, что они настоящие конечности, настолько Аль не ограничивался в движении.

Казалось, Альентес не переживал, по крайней мере, он не показывал.

Но это не так, он просто не хотел меня огорчать. Я помню первый день после его выписки. Он едва успел отойти от изнурительных операций по вживлению протезов и выглядел крайне болезненно.

Мы встретились под раскидистым деревом, с которым нас связывали общие воспоминания.

— Аль, как ты? — спросил я, касаясь его плеча рукой.

Под черной сутаной холодело железо. Мне захотелось отдернуть руку, но я не пошел на поводу у эмоций, ведь они могли обидеть моего любимого.

— В порядке, — отозвался он, отводя глаза в сторону.

— Я сигарет принес. Будешь?

— Конечно. Теперь в них есть особая необходимость.

— Почему?

— Не хочу, чтобы голос стал женским.

— Аль, — я обнял его, — Не станет. Тебе ведь не все ампутировали.

— Диего…

— Ну что ты? — я поцеловал его металлическую ладонь.

Альентес поморщился.

— И тебе не противно? Я же калека? На мне не осталось ни одного живого места.

— Глупыш, я уже говорил, я люблю тебя любым. А твои шрамы лишь дороже мне, они не позволяют забыть о том, что твои обидчики до сих пор живы.

— Да как ты можешь… — Аль гневно взглянул мне в глаза, — Я же даже не полноценный человек. Диего, ну посмотри на меня, я кусок металла. Да, я живу ради тебя, потому что ты просил. Но… говорить, что любишь меня, целовать такое постыдное тело, это уже слишком. К тому же, после всего, что со мной сотворили палачи Акведука и мальчишка Данте, я же не мужчина… Я почти ничего не могу.

— Значит, я буду любить тебя, как женщину. И преступная греховность нашей любви перестанет таковой являться!

— Прекрати, — Альентес покраснел, — В конечном счете, твои слова меня унижают.

— Я не хотел, прости, — я коснулся в поцелуе его лба, — Даже если у тебя ничего не выходит, я помогу тебе. Мы справимся. Вот увидишь! Ага?

— Я не знаю.

Альентес попытался высвободиться из моих объятий, но я не позволил, прижимая его еще крепче к себе.

— Аль, — прошептал я, — Твое тело обновлено, оно абсолютно чисто. Давай забудем о прошлом, обо всем, что с тобой происходило до взрыва. Я готов все утопить в реке времени. Позволь мне стать твоим первым? Прошу?

— Диего! Ты думаешь, что ты говоришь? — Альентес нахмурился, но почему-то у него был счастливый вид.

— Да, я давно все обдумал. Хотя нет, тут не над чем голову ломать! Я хочу быть с тобой! Я хочу быть твоим возлюбленным во всех смыслах этого слова. Так позволь мне, прошу!

— Послушай, я не понимаю, как тебя не воротит только от одного вида всего этого железа, — Аль демонстративно задрал рукав сутаны, обнажая блестящую на солнце стальную конструкцию.

Я обхватил руками механическое запястье протеза.

— Металл теплеет от прикосновений, он словно живая плоть. Стоит закрыть глаза, как разница исчезает. Но… Я не закрываю их, мне не нужно. Я люблю каждую клетку тебя, я люблю, и буду любить. Мне больше никто не нужен. Понял?

— Наверное.

— Не противься мне. Ты, может, полагаешь, что ты заботишься о моем благе, убегая от меня. Но нет, ничего подобного. Аль, ты причиняешь мне боль, намеренно лишая и себя и меня счастья, — я вздохнул, набираясь смелости, — Ты будешь со мной? Ты станешь моим всецело? Ты хочешь принадлежать мне?

— Словно сватаешь меня, — буркнул Аль.

— Ответь.

— Я… — он взглянул на меня своими вишневыми глазами, — Я буду, стану и хочу. Но подумай о себе…

— А что тут думать! Я счастлив, — я рассмеялся и, заключив лицо любимого в ладони, поцеловал его в губы со всей своей неистовой страстью.

Я не сомневался, что мы будем вместе.

Так и получилось. Дедал, конечно, ерепенился, но все же согласился закрыть глаза на нашу с Альентесом любовь. В обмен на мое сотрудничество с Лигой, он отделил нам домик в углублении парка, в месте, куда редко забредают праздные гуляки. За право жить и любить, как я хочу, мне пришлось войти в состав наставников, заменив на этом посту Рауля. Он тоже очень за нас с Алем хлопотал и во всем поддерживал. Благодаря помощи братьев я справился. Конечно, работа в Лиге отнимала массу времени, но я должен был помогать Дедалу строить будущее, чтобы не было печальных повторений прошлых ошибок и не рождались новые Игнасио или Сизифы. Видя каждый день перед глазами живой пример губительной политики, я был обязан сделать все, чтобы больше никто не пострадал так, как Альентес.

И, прежде всего, я отвечал перед ним, человеком, которого больше всего на свете хотел сделать счастливым.

К сожалению, все оказалось не так безоблачно. Уступив нам в одном, Дедал больше не шел навстречу. С него хватило фактически легального признания нас, как пары. Скандала, конечно, удалось избежать, но кривотолки ходили еще долго, что стоило председателю пары-тройки седых волос.

Дедал всегда нервничал, стоило речи зайти о нас. Поэтому он крайне твердо настроился на вопрос о месте Альентеса в инфраструктуре монастыря, и строго-настрого запретил ему брать на себя функции наставника. Все сводилось к тому, что воспитанник Игнасио не может стать хорошим учителем подрастающему поколению. «Его надо держать от детей подальше, мало ли!» — реальные слова Дедала.

Бред!

Но оспорить решение главы я никак не мог. Председатель так же не разрешил Алю вступить в ряды Лиги. Мой любимый и сам не очень-то хотел и даже не знал, что я вынашиваю подобные планы. Но факт остается фактом. Дедал отказал мне, и никакие уговоры не действовали. Даже Рауля не послушал. У меня от всей несправедливости и выдуманных на ровном месте проблем опускались руки. Что такого крамольного я предлагал?! Ведь мне просто хотелось занять Альентеса хоть каким-то делом. По сути, от Аля отреклись и забыли, он резко стал ненужным. Потому что и бойцом он тоже перестал считаться. Ему было запрещено покидать монастырь. Логично. Ведь, если быть честным, пройти он мог до первого металлоискателя, а вид полностью механизированного человека вызвал бы кучу ненужных разговоров. Вспыхнули бы скандалы, неизбежно к монастырю привлеклось бы лишнее внимание. Подобное решение Дедала я еще мог понять, но Аль явно не заслуживал такого отношения. Его просто вынесли за рамки общественной жизни братства.

Продолжая оставаться лучшим бойцом, которым некогда восхищались все в ордене, он вел жизнь неприкаянного и никчемного человека. Альентеса фактически сделали недееспособным и не по физическому состоянию, а, что обиднее, лишь из-за предубеждений Дедала. Существование Аля сводилась к одной простой функции — жизнь со мной в те редкие часы, которые я мог урвать из занятости в Лиге.

Поначалу печальность всей ситуации была не так заметна.

Мы были молодыми и поглощенными страстью людьми. Но шло время. На исходе четвертого года разница в нашем положении стала катастрофической. Мы менялись, так или иначе, но возраст брал свое.

Я изменил свой внешний облик. Отрезал копну седых волос, не хотелось напоминать людям одуванчик. Моей прической стал короткий ежик, очень похожий на прическу Дедала. Аль, в свое время пошутил, что теперь в братстве новая мода держаться стиля лидера.

Но Альентес и сам изменился. Он распрощался со своими длинными волосами, ушел от геометрически ровной челки. На его голове появилась аккуратная прическа. Прямые волосы в естественном беспорядке прикрывали уши. Действительно, ему шло, когда оттопыренные ушные раковины прятались под прядями. Но я даже пожалел терять из виду их озорное кокетство.

Да, пережитые невзгоды сильно отразились на нашем внешнем облике. Аль постарел, хотя я выглядел еще хуже. Хорошо хоть кожа у него не так огрубела, как у меня, но это стало следствием затворнического образа жизни и отсутствия прикосновений солнечных лучей. Да и постоянные депрессии тоже накладывали свой болезненный отпечаток. Не могу не признать, как бы я не старался, я не смог до конца стереть из памяти и реальности последствия пятилетней давности. Раны Аля давали о себе знать. В дождливые дни его мучили боли, и он был вынужден пить гору таблеток. Иногда Алю снились кошмары, и тогда я укачивал его на руках, не выпуская ни на секунду. Утомительные техосмотры механизмов протезов становились все утомительнее для моего любимого, терявшего с каждым годом терпение. Он скрывал от меня свою боль, как и я, прятал в глубине души свои переживания, чтобы не травмировать друга и не взращивать в нем чувство вины.

Но я не мог смотреть без содрогания на то, во что превратили жизнь Альентеса. Пока я просиживал дневные часы на собраниях Лиги, Аль продолжал находиться в четырех стенах нашего скромного жилища. Я вставал на рассвете и уходил, а он оставался сидеть на подоконнике, любуясь всходящим из-за реки солнцем. Я возвращался, когда уже лежали сумерки, а небо золотилось закатными лучами, и я заставал Альентеса, сидящим на подоконнике в той же неизменной позе, как будто он и не двигался вовсе. Он редко выходил, а когда покидал дом, то старался обходить людей стороной. На его глазу появилась черная повязка, Аль прекратил скрывать свою слепоту и разбивал мне сердце своим отстраненным видом. Общаться мы стали меньше, да Аль и раньше-то не отличался разговорчивостью, но потом и вовсе потерял интерес к беседам.

Самый кошмар начался, когда он набрал в весе. Тогда, пережив новую операцию по подгонке протезов в соответствии с изменениями, Аль вообще перестал есть. За какой-то месяц он уменьшился до размеров, которые никогда не были ему свойственны, только если в ранней юности. Пришлось делать новую операцию, а потом еще одну, так как я не собирался смотреть на медленную смерть любимого от недоедания и откормил его до нормальных размеров. Меня, кстати, вообще не смущали его скачки в весе. Я их даже не заметил.

Все же, пройдя этап изменений, Аль принял решение продолжать тренировки, чтобы не терять боевые навыки и хоть чем-то себя занять. Я ему помог. Помня свое обещание Раулю научиться технике ближнего боя, я попросил Аля меня тренировать. На мою затею мне даже выделили время в Лиге. Так я смог проводить с Альентесом больше времени.

Однако у меня долго ничего не получалось, копья валились из рук, но я упорно шел к своей цели. Аль обычно сидел, облокотившись на дерево, и смотрел на мои жалкие потуги соответствовать его уровню. А я продолжал раз за разом повторять сложные элементы. В конечном итоге, я победил хитрую науку ближнего боя, и мне даже удалось одолеть Аля в шуточном спарринге. Но, думаю, он поддался.

— Как у меня получается? — спрашивал я Альентеса.

— Неплохо для старикашки, — хмыкал он.

— Сам ты старикашка!

— И я тоже. Смотри, у меня даже седые волосы появились и кожа под глазами в морщинах.

— А ты кури больше!

Аль только улыбался, засовывая в рот очередную сигарету.

Мы стали старше и оба хорошо понимали, куда катится наша жизнь. Мы продолжали меняться, и для Альентеса трансформации носили фатальный характер. Постоянные операции, невозможность работать на своем любимом поприще, загнанность в узкие рамки существования. Как все это отражалось на нем? Ведь не отражаться не могло.

Альентес стал взрослым мужчиной, сдавленным нереализованностью и безвыходностью своего положения. Он страдал, конечно, без сомнения страдал, будучи не в состоянии принять свою позорную участь слабого и ни на что не годного калеки. Точнее ему эту участь навязали. Да, что уж говорить… Мне самому иногда казалось, что Аль служит лишь инструментом моего удовлетворения.

Нет! Лично я так его не воспринимал! Ни в коем случае!

Но, смотря на ситуацию со стороны, я с ужасом понимал, в каком плачевном состоянии оказался мой возлюбленный. Ночь за ночью я овладевал его израненным и изувеченным телом, не давая покоя до самого рассвета, а потом оставлял на целый день одного в упадке сил и пустоте. Приходя вечером, я словно включал механическую куклу и использовал ее с единственной целью плотского удовлетворения.

Я ругал, я винил себя. Получалось, что Аль жил лишь для того, чтобы обслуживать мою похоть. Получалось… Но я никогда не вкладывал в наши отношения подобного смысла. Я любил Альентеса и никак не мог унять рвущихся из моего тела чувств. Занятия любовью стали для меня безмолвной иллюстрацией всей глубины моей привязанности к Алю. Я безумно и безмерно обожал его. Я проводил ночи без сна, будто хватаясь за каждую секунду, проведенную с Алем. Создавалось впечатление, что я рыба на суше и жадно глотаю последние капли влаги в душном воздухе. Я не мог остановить страсти до самого рассвета, я не высыпался и заливал в себя литры кофе, чтобы не заснуть посреди заседания Лиги, я изводил себя, доводя организм до изнеможения. Я вел себя так, как будто отчаянно цеплялся за ускользающее время и пытался как можно сильнее насытиться любовью, словно предчувствуя ее скорый крах.

Аль никогда не жаловался и не просил остановиться. Раз за разом он принимал мою страсть. А я лишь мечтал о том, чтобы ему было со мной хорошо, и изо всех сил пытался доставить удовольствие. Мне приходилось изучать его тело в поисках новых чувствительных мест, ведь прежние были изуродованы. Альентес любил жадные ласки по линии наколки, чернеющей на его груди, испещренной шрамами с одной стороны и блестящим металлом с другой. Он сладко стонал, когда я ласкал его ушки, покрытые тонким, едва заметным, пушком, проходил в поцелуях его шею, внутреннюю сторону бедра, ладонь. Я старался и ревел от восторга в моменты, когда бывал вознагражден за все труды.

Но иногда, блеск металлических протезов отражал слезы на глазах моего возлюбленного. Тогда я заключал его в объятия и жадно целовал, прижимая к себе. Я не жалея отдавал свое тепло, и когда механическая рука, обнимающая меня за спину, становилась теплее моего тела, я заставлял себя верить, что все в порядке. Но побрякивание стукающихся друг о друга протезов, не позволяли мне отделаться от тревожных мыслей. В такие моменты я принимался за новый акт любви и просил Альентеса кричать, так сильно, как он только умел, с одной лишь целью — выместить боль из его души вместе с криком не то отчаяния, не то любви.

В тот день стукнуло ровно 5 лет, 6 месяцев и 10 дней с момента взрыва, изменившего наши судьбы. Мы с Альентесом решили потренироваться на свежем воздухе. Ноги сами принесли нас к раскидистому дереву, которое вместе с нами успело измениться и постареть. Оно окрепло и развернуло свои ветви далеко в стороны от чего походило на ядерный гриб.

Стояла жарища, и мы задыхались от насыщенного теплом воздуха. Нас быстро сморило. И речи никакой не могло быть о продолжении занятий.

Альентес выглядел потрясающе. Капельки пота, выступившие на его коже, блестели в лучах солнца. Стекая по линии шеи, они смачивали ворот сутаны, и манили мой взгляд в тайное путешествие по изгибам тела моего возлюбленного. Я жадно сглатывал слюну, все сильнее пьянея от взглядов на Альентеса. Он же, ничего не замечая, кинул лом на траву и любовался солнцем, прищурив глаза.

Я подошел к нему вплотную и, стянув черную повязку, отрывисто поцеловал рубец на его веке.

— Диего, мы на улице, — Аль по обыкновению отстранился.

— И что? Братья уже успели привыкнуть.

— Угу, а если дети увидят?

— Все равно. Они побоятся подходить близко, я же здесь.

— Ты их совсем зашугал. Они тебя бояться и не любят, всегда на них кричишь и гоняешь. Не думал, что ты окажешься тираном.

— И ладно. Пускай я буду плохим и злым, лишь бы не смели над тобой смеяться.

— Оставь их. Детству свойственна бездумная беззаботность. Пускай смеются, пока могут.

— Ага, разбежались! Знаешь, как мне было неприятно, когда они окрестили тебя Железным Дровосеком?! Ели б я им тогда не устроил взбучку, так бы продолжали тебя дразнить.

— Я не переживал по этому поводу. Я тебе и тогда говорил и сейчас, дети на то и дети, чтобы безобразничать и хулиганить. Я на безобидные клички не обижаюсь.

— Зато благодаря мне они тебя зауважали и прозвали Рыцарем.

— Как же! Они меня так прозвали, потому что я за них всегда вступался. А тебя, если помнишь, ребятня окрестила Надзирателем.

— Пускай! Я готов стать самым плохим, лишь бы тебя не трогали.

— Диего, ты смешной.

— Нет, я просто люблю тебя.

— Перестань…

— Нет, в вашем прошении отказано.

Я резко развернул Альентеса спиной и нырнул ему под сутану.

— Прекрати! — шепнул он, краснея и прикрывая рот рукой, — Не надо там…

— Я уже пять лет тебя здесь облизываю, а ты все стесняешься, — отозвался я из-под подола.

— Диего… Увидят же!

— Ничего… Не увидят… Меня не узреть, я скрыт и замаскирован…

— Диего… — прошептал Аль.

Мои пальцы ласкали его изрезанное тело, а губы погружались глубже в развратные поцелуи.

Я плюхнулся на землю, задирая свою сутану, и посадил на себя Альентеса, медленно входя в его тело. Он изогнулся, упираясь обеими руками на мои плечи. Железная ладонь обожгла кожу холодом. Мы двигались, убыстряясь с каждым толчком. Аль закинул голову назад, распахнутые губы выпускали из груди тихие стоны.

Я опустил его лицо за подбородок и, глядя в глаза, попросил:

— Любимый, чувствуй меня, умоляю.

— Диего… — Альентес опустил голову и наши лбы соприкоснулись.

— Аль, чувствуй… — я медленно раскачивал его на себе.

— Я всегда… Клянусь.

Он подставил лицо для поцелуя, и я не заставил себя ждать. Жадно соприкоснувшись губами, мы зажглись в новом костре страсти.

— Диего, я почти… Помоги мне, давай покончим скорее… Прошу.

— Не бойся, нас не увидят, — прошептал я.

— Хах, Диего… Ты не слышишь?

Я остановился. Хотя страсть и не терпела промедлений, зато я смог отдышаться и отчетливо услышал тихий смех в кустах.

— Чертовы дети! — рявкнул я.

— Диего, — Аль обнял меня, — Мы сами виноваты, делаем все на виду. Не злись.

— Где они? — я завертелся по сторонам.

— Не надо. Хорошо хоть они подробно ничего не увидели… Благо сутана прикрывает.

— Прикрывает, прикрывает… — я не переставал высматривать нежелательных свидетелей.

В дальних зарослях я усмотрел три русых головы, притаившиеся без движения.

— А ну! Пошли отсюда!!! — заорал я, взмахивая для пущей убедительности кулаком.

Аль тихо хмыкнул, а дети молниеносно кинулись врассыпную.

— Видишь, ты только мой и я буду беречь нашу хрупкую мечту, — твердо сказал я Альентесу.

Я опрокинул его на траву и лег сверху.

— Диего, и тебя устраивает вечный бой? — шепнул Аль.

— Меня устраивает, что мы вместе.

— Но трудности…

— Плевать на них, я буду бороться, пока не откажет сердце.

— С твоим образом жизни достаточно скоро.

— Молчи, просто чувствуй меня, — приказал я нежным шепотом и вновь сорвался на неистовую страсть, доводя Аля до пика наслаждения.

Упав на него в изнеможении, я не разомкнул объятий. И мы нежились на солнце, не в силах оторваться друг от друга. Сладкая истома захватила наш разум и владела им, пока солнце не засобиралось за синий горизонт на заслуженный покой.

Альентес медленно и осторожно поднялся на ноги, в его глазах стоял непонятный свет, напоминающий просветление или отблеск пойманной истины.

— Аль, что такое? — встревожено проговорил я, беря его за плечи.

— Диего, — произнес Альентес с ласковой улыбкой. Он впервые так смотрел на меня, раньше я не видел столь глубокого и нежного взгляда.

— Что, родной мой?

— У меня будет просьба… — его тон стал озабоченно печальным.

— Какая? Все исполню! — шутливо брякнул я.

— Ты послушай, — Альентес растерянно приподнял плечи, — Диего… Я… Знаешь, давай без шуток.

— В чем дело? Что произошло? Я сделал что-то не так? — всерьез забеспокоился я, ведь когда Аль говорил тихим тоном с интонациями обреченности, это могло значить только одно — он что-то задумал.

Обычно ничего хорошего, очередной бред, вбитый в его голову мерзавцем Игнасио.

В принципе я уже привык бороться с призраками прошлого, но в этот день Аль был по-особенному отстранен, и поэтому сложен для понимания.

— Нет, нет… Ты не причем, точнее не так… — Альентес покачал головой, и снова принялся меня изучать своими вишневыми глазами, — Я ведь выжил только ради тебя… Ты знал?

— Да… ты говорил.

— Диего, милый мой Диего, — протянул Аль, прищуриваясь, — Сейчас я трезв, как никогда. Ясно вижу и настоящее, и будущее, и прошлое. И пока я снова не мыслю письмами, я должен сказать. Ты всегда был исключительно добр ко мне, ты был нежен со мной… Диего, ты сделал меня счастливым.

— Ух, ничего себе! Так непривычно слышать такое от тебя, — я покраснел и растаял.

— Тихо, — Аль приложил палец к моим губам, — Я должен сказать, если не скажу… Не прощу себе. Я люблю тебя, Диего.

— И я тебя, Аль! Ты ведь знаешь! — я попробовал его обнять, но Альентес отстранился.

— Знаю… Поэтому я счастлив… Правда! Серьезно! — совсем не весело отозвался он, — И я был счастлив все пять лет, пока мы жили вместе. Ты дарил мне радость.

— Почему в прошедшем времени? — сразу напрягся я.

— Выслушай меня.

— Да куда я денусь.

— Диего… Все это время я жил только ради тебя. Но посмотри на меня… Я словно домашнее животное, воскресаю время от времени, когда мой хозяин рядом.

— Да что ты говоришь?! Какой я тебе хозяин!?

— Хм, сейчас у меня просветление, я вижу все слишком ясно, чтобы упустить момент и не попросить тебя о том, чего давно хочу.

— О чем же?

— Диего, ты злишься, — Аль впился в меня взглядом, обжигая пронизывающим чувством откровенности перед ним, — Но послушай… Я ведь не живу полноценной жизнью, я недочеловек. Калека, что магнитит к железу. Нет, я хуже. Я и не человек, и не мужчина, и не личность. Так… Половина к половине… Разорванная тряпка, которая еще дышит…

— Ну, не надо так… — взмолился я.

— Нет, погоди. Разве я не прав? Диего, думаешь, мне легко жить? Искать каждый день смысл к своему существованию и оправдание каждому новому удару сердца? Я ведь живой человек… Я им был, по крайней мере. Судьба меня явно невзлюбила, но я не роптал, ничего, не всем же выпадает сладкая доля. Диего, долгие 5 лет я жил лишь тобой, я выполнил твою просьбу и не умер тогда, когда находился на гране.

— Аль… я не понимаю… Все же у нас хорошо.

— Да! Все чудесно, спасибо тебе. Диего…

— Но? Ведь есть же «но».

— Есть, — отстраненно признал Альентес, — Помнишь Джорджа?

— Предположим.

— Помнишь. Он умер, потому что устал. Я тоже хотел… тогда. Но ты не позволил. Я остался, я был с тобой так долго, сколько мог, и насколько хватало моих сил. Сейчас… Диего, я, правда, очень устал. Я устал… Устал выносить все это, — Альентес дернул воротник сутаны, и ткань освободила его израненную грудь, блестящую сталью протеза.

Я потупил глаза. Мне нечего было ответить и возразить, все слова умерли, потому что я и сам все понимал.

— Ты понимаешь меня, всегда понимал. Я уверен ты и сейчас прекрасно осознаешь, каково мне. Диего, поверь, я очень старался, но я больше не могу, я на пределе…

— Чего же… чего ты хочешь? — я с трудом выговорил слова, глотая ком засевший в горле.

— Диего… Я хочу уйти, я мечтаю о покое. Прошу… нет, не с того начал. Диего! — неожиданно воскликнул Альентес и в его глазах блеснули слезы, — Прошу! Подари мне покой! Подари своими руками, всегда такими любящими и заботливыми. Укачай меня в колыбели вечности. Я сам не могу, не имею права. Иначе вернусь, пойду на новый круг очередных, еще более страшных страданий. Я верю в карму, Диего. Поэтому боюсь сам… Помоги мне, успокой мою душу!

— Да, как ты можешь меня просить о таком!? — возмутился я, — Я боюсь и мысль допустить, что расстанусь с тобой хотя бы на секунду.

— А ты эгоист, Диего.

Я вздрогнул, холодная дрожь прошла по линии моего позвоночника. Сердце сжалось. Я не сразу отошел от первого шока. Неужели моя страсть и любовь, лишь эгоистичные попытки удержать рядом с собой дорого человека? Неужто я не думал о нем? О том, что он страдает и изо всех сил бьется с недугом и обреченностью? Какой же ад я устроил ему, желая принести счастья.

Я изумился и одновременно испугался. Небо обязано было меня проклясть! Мои поступки ужасали и отвращали от самого себя. Я не думал об Альентесе, я заставлял и принуждал его к мучительной кабале своей любви.

В порыве я сжал его лицо в ладонях и притянул к себе.

— Прости меня, Аль, прости, — шептал я, отрывисто целуя его, — Прости… Я вел себя как самовлюбленный мальчишка. Я был эгоистичен… Прости меня.

Мои руки скользнули на его шею.

Я еще не мог решиться, и меня охватила холодная дрожь, но взгляд на уверенное и полное надеждой лицо Аль, вернул мне силы.

— Я сделаю… подарю тебе покой, я люблю тебя. И прощаю за то, что ты заставил меня это сделать…

Я с силой сдавил его шею.

С пухлых губ Альентеса слетел хрип. Я смотрел на любимого, пока жизнь покидала его. По моим щекам текли слезы, но я не имел права останавливаться. Красные глаза моего возлюбленного гасли, но в них застывал свет благодарности, как и в смертной улыбке, легшей на его побледневшее лицо.

Когда мой любимый умер, я упал на землю, прижимая к себе его бездыханное тело и бессмысленно зовя дорогое имя.

Альентес умер.

Я убил его своими руками, так отчаянно и ревностно любившими его.

Я убил, отнял жизнь, у самого дорогого мне человека. Мои жуткие кошмары вырвались в реальность, и их творцом стал я сам.

Тот день отразился воздаянием небес за мои грехи и развращенность. Я заплатил слишком высокую цену, но получил сполна. Моя жизнь потеряла всякий смысл, она осталась лежать на траве под старым деревом вместе с распластанным телом Альентеса. Но отправиться вслед за ним я пока не мог. Мои грехи еще не были отмолены, а смерть стала бы слишком легким решением, которое я не заслуживал. К тому же в мире оставался, по крайней мере, один человек, обязанный понести наказание за все, что случилось с Алем.

Я должен был отомстить перед тем, как раствориться в небытие.

Вытерев слезы рукавом, я бережно прислонил Альентеса к стволу могучего дерева. Блики солнца прорывались сквозь резные листья кроны, освещая его лицо почти святым умиротворением.

Я закрыл его глаза, в которых на сей раз, действительно отражалась вечность с ее безмятежным танцем.

— Отдыхай, мой любимый, ты заслужил, — прошептал я, целуя на прощание Альентеса в лоб.

Поднявшись и осмотревшись, я сжал в руках лом моего возлюбленного и поспешил выполнять свою тайную задумку. Надо было торопиться, пока меня не заметили и не обнаружили под деревом столь страшную находку.

Но мне повезло, я успешно покинул монастырь. А потом я добрался до мальтийской земли и убил Игнасио.

Да, я смог его уничтожить. Мне казалось, что он останется непоколебим, и наказание никак не скажется на нем, но я нашел его обрюзгшим и дряхлым стариком. Лишившись живого питания в виде страданий воспитанников, он пожух, как полевая трава.

Убить Игнасио оказалось значительно проще, чем я думал. Я всадил лом ему в горло и оставил умирать. А потом я вернулся обратно в монастырь, потому что я и не думал прятаться. И еще я и не думал скрываться и отказываться от своих поступков. Мне хотелось в полной мере понести наказание за содеянное.

Меня встретили обезображенные ужасом лица собратьев.

— Диего, это ведь не ты? Не ты убил Альентеса? — с надеждой в голосе лепетал мой наставник Рауль. Он бился за меня, как мог, отстаивая невиновность. Но я не стал отрицать и не стал объяснять причин. Я лишь молча кивнул на вопрос «Ты убил брата Альентеса?». Мне не хотелось поблажек, я их не заслуживал.

Дедал разочарованно качал головой, наблюдая за моим безропотным принятием судьбы. А я в довершении ко всему сам честно признался, что лишил жизни Игнасио под далеким мальтийским солнцем.

Испуганным и недовольным возгласам собратьев не было предела. Меня клеймили позором и презирали все, кому не лень. В ордене начали опасаться последствий моих поступков и навсегда запретили любые намеки на нежные чувства между братьями. К радости Дедада молодая поросль даже создала группу по дисциплинарному надзору за поведением монахов. Возглавил ее Винценцио, который принял свое раскаяние слишком буквально и переквалифицировался в ярого гомофоба.

Но мне было все равно. Меня заперли в келье, где я безвылазно ожидал суда. Лишь Рауль не отвернулся от меня. Все еще не веря, что я мог убить Альентеса, он продолжал надеяться на лучшее, в глубине души убедив себя, что я невинно оклеветан. Он пробирался сквозь надзор охраны и часами разговаривал со мной, игнорируя строгие запреты Дедала. Однако я не проронил ни звука.

Еще только по приезду в монастырь я наложил на себя обед молчания.

Суд начался скоро, и также скоро завершился. Естественно меня приговорили к пожизненному томлению в самых глубоких казематах монастыря. Я обрадовался, мне предоставили редкую возможность искупить грехи, прежде всего перед Алем.

С тех пор, я живу во мраке сырой камеры, не видя белый свет.

Как только я очутился в звенящей тишине каменной коробки и все звуки и краски мира померкли для меня, я услышал нечто иное… Я ясно различал тихий голос еще юного Альентеса, читающего словно по бумаге мне историю своей жизни. Это были письма…

Те самые, которые он писал мне в своем сознании, воспаленном болезнью и несправедливостью. Теперь я понимал, они не были бредом. Письма отразились от пустоты и жили в ней, дожидаясь удобного момента достучаться до адресата. Наконец, я получил сумеречные послания.

Благодаря письмам, и только им, я и смог рассказать историю нашей с Альентесом любви. Я выгравировал ее на камнях своей тюрьмы, используя в качестве инструмента жестяную ложку. Меня вдохновлял карандашный портрет любимого, что хранился в моих обносках возле самого сердца. Он давно истлел и карандаш, должно быть, стерся, но я помнил каждую черточку дорогого лица, каждый нюанс обожаемого образа, поэтому портрет грел мое сердце, как живое подтверждение реальности нашей любви и жизни, оставленной далеко в прошлом.

Я просил одеть меня в чугунные вериги, чтобы я мог до конца испытать мучение, которые испытывал Альентес. Только так я получил хотя бы зыбкую надежду приблизиться к святому сиянию его души.

Альентес… Жизнь моя, душа моя. Не было и дня, когда бы я не думал о нем и не молился за его невинную душу. Как же мне хотелось вновь прикоснуться к нему, посмотреть в окрашенные вишней глаза, полюбоваться на улыбку, прижать к себе его измученное тело. Судьба отмерила нам всего 5 лет на счастье, как подарок за долгие годы страданий. Всего пять лет… Ничтожно мало. Мой Альентес своими муками, неужели он заслужил жалкие 5 лет покоя и радости? Теперь я понимаю, все это время я будто предчувствовал быстротечность нашего союза на земле и я каждой частицей своего естества радовался счастью обладать и быть подле моего обожаемого Аля. Мне и сейчас безумно хочется к нему. Но нет… Я слишком мало вытерпел, хотя я и не знал, как долго я просидел в казематах. Однако я уверенно чувствовал, я еще не искупил грехов. Терпение не могло меня покинуть, я запасся им вдоволь…

А времени, должно быть, прошло действительно много. Сменился ни один охранник, моя борода отросла почти до пальцев ног, и волосы свалялись в огромную копну, пластом волочащуюся за мной. Но я жил в ином измерении. Лишившись связи с людьми, я стал говорить с самой землей. Она сообщала все интересующие меня подробности.

Забавно, но жизнь в монастыре изменилась до неузнаваемости.

Дедал недолго правил братством. Он умер через три года после описанных мною событий, оставив на своем посту стремительно и неожиданно возвысившегося над всеми Фабрицио. Но брат Фабрицио оказался мудрее старого монаха. Он быстро понял, — через запреты не добиться желаемого результата. Жесткий прессинг заменили либеральным курсом. Монахам разрешили без ограничений пользоваться компьютером и неугодные сайты не блокировались, дозволялось читать любые книги, а главное, Фабрицио установил три дня в месяце, когда братья могли покидать монастырь и отправляться в город. Таким образом, проблема нестандартных союзов решилась сама собой. Никто и не помышлял о любви между монахами, ведь под боком были городские женщины почти всегда в свободном доступе. Но это тайна, небольшое негласное правило, которое не велено разглашать.

Жизнь розенкрейцеров стала ярче. Жаль, что мой Аль не потерпел еще немного, возможно, в новом мире ему бы нашлось место… Но сделанного не вернешь, таков был его выбор и я его уважаю.

Акведуку тоже достались годы перемен. Нет, они не проиграли. Война до сих пор идет, да и не закончится она никогда. Не выгодно. Только вот лидеры получи свое. Итон погиб при заговоре. Его организовал личный секретарь Буденброка, к слову сказать, старый шпион братства, который сотрудничал еще с Дедалом. Итона убили в номере отеля, застав сидящим на унитазе. Секретарь благодушно потерял ключ от люкса прямо на глазах бойца ордена.

Он получил свое, Итон Будерброк. Позорная смерть. И хорошо… Каждый обидчик моего Альентеса понес наказание. Оставался лишь я, но я не убегаю от перста божьего, добровольно принимая муку.

Говорят, известие о том, что я живу, как мученик просочилось через вековой камень тюрьмы и многие в монастыре стали называть меня святым. Глупости! Меня даже оскорбляла подобная дурость.

Кто и был святым, так это Альентес. Его могила высится аккуратным бугорком под сенью старого дерева. Там всегда уютно и спокойно. Мне приятно знать, что мой Аль не забыт. Каждый день заботливые руки постаревшего и скрюченного годами Рауля расчищают могилу от листьев и бережно кладут свежие маки, выращенные под синим небом Италии. Рауль ни на мгновение не забывать об Альентесе, он навещает его и говорит с ним, рассказывая новости и старческие горести. Спасибо наставнику, я никогда не сомневался в нем.

Эх… Я прикрываю веки… Глаза наполняются тяжестью. Я проваливаюсь в пустоту… Смерть обдувает меня своими прозрачными, как миражи пустынь, крыльями. Она совсем рядом, она шепчет на ухо приветливые слова. Неужели я прощен? О, какая же радость разливается по моей груди. Небо, наконец, готово меня принять и я вновь встречусь с Альентесом, чтобы никогда больше не разлучаться в вечности. О, небо! Создатель! Наконец, я получил прощение…

Потом люди скажут, что Диего умер. Сухая статистика отчеканит годы моей жизни, проведя черту на цифре 87. Никому нет дела до седого старика, нашедшего успокоение в веригах. Но все равно, я познал целую вселенную, я познал отражение лучей солнца и холод луны, я познал любовь и победил судьбу. Я жил… И я умер. Естественный круговорот природы свершился.

Пустота наполнилась смыслом, и в ней больше нет одиночества.