Письма в пустоту

ГОЛГОФА

Диего, я шел к тебе. Мой хозяин, ведая о моих тайных желаниях, благодушно позволил мне присоединиться к тебе, милый друг. Тюрьма Акведука, я не думал, что когда-нибудь окажусь здесь, но мне безразлично ее бездушное каменное очарование. Разве моя прежняя жизнь не была тюрьмой? Так и есть. Только камень ее кладки гораздо прочнее, он соткан из страхов, приказов, психологического давления и непрекращающейся боли. Но я привык, а раз так, то какое-то жалкое подобие темницы Игнасио меня не страшит. Я ко всему готов…

— Заходи, — меня толкнули вперед в темную камеру с переплетениями труб на потолке, отдающих протяжным гулом бегущей по ним воды. Я оглянулся, в дверном проеме, горящего светом ламп коридора, остался Джордж и хмурый конвоир. Последний волновал меня меньше всего, а Гленорван… Странно, я так долго и тщательно старался доказать самому себе, что он недостойный и падший человек, что поверил в обратное. У меня ничего не вышло, и Джордж не позволил себе ни разу совершить гнусного поступка, порочащего его репутацию. А теперь, в синих глазах Гленорвана застыла грусть…

— Джордж, — я обернулся, но ничего не смог выговорить. Как-то неудобно выражать свои желания другим людям. Я сжал руками сутану. Да, я попросил Джорджа перед тюрьмой сначала заехать в отель, чтобы я мог переодеться и взять Реновацио. Он не стал возражать, правда, мое оружие уже успели экспроприировать.

— Альентес, береги себя, ладно? — по-отечески попросил американец.

Вот так всегда…

— Да, как скажешь.

— Я буду скучать.

— Я… Тоже.

— Не бойся, когда все уляжется, я вернусь за тобой.

— Почему? Зачем ты все это делаешь?

— Ты меня забавляешь, — подмигнул Джордж в свойской манере.

Я хмыкнул, он врал. Не знаю отчего, но его глаза выражали тоску, поэтому я не мог поверить, что Гленорван относился ко мне исключительно, как к увеселяющей его забаве. Нет. Но и поверить в то, что американец привязался ко мне и любит как родного брата, я тоже не мог. Такого не бывает! Да и с чего я должен рассчитывать на снисхождение столь достойного и прекрасного человека, как мой бывший противник. Мы ведь все равно остаемся по разную сторону баррикад, и никакого милосердия между нами не может возникнуть.

Еще раз нет. Не бывает в мире подобных отношений.

— Прощай! — твердо сказал я.

— До скорого Чио-Чио, — подмигнул Гленорван.

Дверь захлопнулась, и свет померк, отдавая меня на откуп темноте.

— Вы неплохо сошлись… — раздался столь родной голос, твой, Диего, голос.

— Диего! — в черноте камеры я на ощупь кинулся в сторону исходившего голоса. Почти сразу я наткнулся на тебя Диего, застывшего на одном месте.

— Осторожно, не качай меня. Мои руки привязаны к трубе на потолке.

Я обнял Диего.

— Аль… Что ты здесь делаешь? — грустно спросил ты.

— Разве не видишь? Стою подле тебя.

— Ну, это и без пояснений ясно. Я имею ввиду тюрьму.

— Меня сдали сюда.

— Джордж?

— Угу, мой хозяин.

— Альентес! Хватит говорить о себе, как о вещи… что значит сдали, что значит хозяин… Прости, но я не готов сейчас воспринимать весь этот бред спокойно. Меня он задевает и бесит!

— О, ты устал так стоять… Погоди, разомну твои плечи, — я принялся массировать затвердевшие от однообразного положения мышцы Диего.

— Спасибо, Аль, настоящий праздник для меня, — смягчился он.

То есть ты… Хм, я запутался, как мне писать письмо… Ну ладно, Диего, я продолжаю.

— Зачем ты приехал в Москву? — спросил я.

— Дурачок… Ты не понимаешь?

— Не требовалось. Я не хотел тебя здесь видеть.

— Извини, разочаровал! Испортил вашу с Гленорваном идиллию.

— Не понимаю, почему ты злишься. Для твоей безопасности правильнее было бы остаться в монастыре.

— А мне наплевать на пресловутую мою безопасность!!! — ты разозлился, Диего.

— Детское безрассудство.

— Нет! Аль! Это любовь.

— Хм…

— Неужели не понятно, что я злюсь, когда ты себя оговариваешь, когда спешишь оказаться с Гленорваном, а не со мной, когда болеешь или ранен. Я выхожу из себя только потому, что ты мне небезразличен, я люблю тебя, одноглазый дурачок.

— Диего, — я обнял тебя, — Я не заслуживаю… Ты не должен мне прощать ситуации с Винченцио.

— Не напоминай! До сих пор руки на него чешутся. Я ему зубы выбил!

— Диего!!!

— Аль, не удивляйся. Никто не смеет причинять тебе боль.

Неожиданно мне стало так смешно, что я не смог подавить смешка, нелепо вырвавшегося у меня изо рта.

— Ты смеешься… Жаль, что этому научил тебя не я, а змей Акведука… — с заметной печалью проговорил Диего.

— Я смеюсь, потому что ты делаешь столь громкие заявления, будучи прикованным к трубам на потолке, стоя в тюрьме врагов и фактически абсолютно беспомощным.

— Да, смешно прозвучало, — согласился ты, нарочито веселым тоном.

— Тебе Рауль помог попасть в Москву?

— А есть еще кандидаты на роль помощника?

— Вот он дурная голова. Столько проблем себе нажил.

— Да, я поступил эгоистично, прося у него помощи… Надо будет извиниться.

— Если выберемся отсюда живыми.

— Я пойду на все, чтобы спасти тебя! — рявкнул Диего.

— На что? — выразил я скепсис, — Разве ты что-то знаешь?

— В смысле? Знаю, о чем?

— О покушении на Буденброка… О нашем шпионе в Акведуке…

— Покушении? Как? Меня еще не допрашивали, я не в курсе произошедшего. Но…

— Что но?

— Я точно знаю, что все монахи были отозваны. Мне проболтался проводник вагончика.

— Значит, не все. Некоторые получили новое задание, как мы видим.

— Но я ничего не знаю…

— И я. Поэтому тебе не на что идти ради моего спасения…

— Аль!

Диего резко повернул голову ко мне и наши лица встретились. Меня ждал страстный поцелуй оголодавшего по душевному теплу человека. Но я не противился, не знаю почему, я предпочел подчиниться потоку чужого сладострастного желания. Точнее, вовсе не чужого, а твоего, мой ненаглядный Диего. Ведь я тоже люблю тебя…

Раздался тяжелый стук двери, и в камеру ввалились двое охранников, они скрутили меня и, снабжая свои действия издевками над увиденным действом, приковали к трубам на потолке точь-в-точь, как Диего.

— Не трогайте его! — завопил мой друг.

— Заткнись, кучерявый! — в ответ кинули суровые конвоиры и удалились.

Я прекрасно понял их. При Джордже никто не смел нарушить его просьбу, поэтому изначально со мной обошлись с долей обходительности, не как с пленником и злейшем врагом. Но стоило Гленорвану удалиться, как меня поспешили вернуть на мое истинное место. Как и полагается, я вновь стал грязным отбросом ордена «розы и креста».

— Аль, потерпи, главное не обращать внимания на затекшие плечи, — ты, Диего, пытался изо всех сил меня успокоить.

— Да все нормально, ничего страшного. Это не то, из-за чего можно и нужно переживать.

— Аль… Даже я вчера выдавил из себя слезу! Я знаю, как тяжело терпеть…

— Ты? — всерьез обеспокоился я, — Неприятная новость. Но я привык к неудобствам гораздо больше твоего, так что не волнуйся за меня. Тебе приходится гораздо хуже.

— Ничего подобного!!!

— А вот и да!

— А вот и нет. Для меня никого важнее тебя в целом мире не существует, даже я не в счет.

— Диего… Да я не заслуживаю и частички твоей любви.

— Брось. Выкинь эту ерундовину из головы! Я же видел, как ты улыбался тогда в зоопарке… И потом много раз, когда сопровождал Джорджа.

— Ты следил… Я знаю… Прости, что доставил тебе столько неприятностей.

— Прощаю, — Диего рассмеялся.

— Странно…

— Что?

— Неужели ты готов мне все простить? Так легко?

— Ты ничего не сделал…

— Ты действительно так полагаешь? Диего, но я ведь ушел из монастыря, бежал к врагу Гленорвану, я фактически предал братство.

— Которому никогда не служил? — с вызовом произнес ты, — Никого ты не предал. Ты ведь сам много раз говорил, что служишь только наставнику, гореть ему в аду, Игнасио. А значит, после того, как он от тебя отказался никаких обязательств перед братством у тебя и быть не может. Ты им ничего не должен!

— А Гленорван… Ты прощаешь мне Джорджа?

— Эмм, ну, признаться честно, я ревновал поначалу. Но потом, увидев тебя счастливым, я рассудил, что ты так долго страдал, что заслужил минуты радости, пускай и с другим человеком. Предъявлять тебе претензии было бы эгоистичным капризом.

— Диего… — мне стало грустно, — А Винченцио… Прощаешь и такой постыдный поступок?

— Забудь! — оборвал меня Диего. Тебе видимо тема была крайне неприятна, впрочем, как и мне.

— Так просто…? Ты не можешь меня простить за такое!!!

— Сказал же, забудь. Ничего не было и точка.

— Но…

— Все! Для меня так… Если хочешь себя терзать лишний раз, то делай это молча, и чтоб я не видел! Но я честно говорю, проблема яйца выеденного не стоит.

— Ты светлый человек, Диего…

— Но я тебя не заслуживаю, — перебил и продолжил за меня ты, конечно же, в шутку, — Да, слышал я уже. Уволь. Ты можешь быть хоть триста раз недостойным моего, как ты говоришь, света, мне все равно. Для меня ты навсегда останешься самым лучшим!

— Какой же ты… Упертый!

— Да. А знаешь почему? Я люблю тебя, и мое чувство придает мне силы. Понял?

— Хм.

— Теперь ты далеко, — недовольно протянул Диего, — Не могу тебя поцеловать.

— Конь… итальянский.

— Нет, трактор.

— Беларусь?

— Ха, шутишь… Мне так приятно, теперь даже легче стоять.

— Ты невозможен.

— Аль, скажи, что ты ко мне чувствуешь?

— Что за вопросы!

— Но мне надо знать. Очень важно.

Что чувствую… я задумался. А ведь я и, правда, не размышлял еще ни разу над этим вопросом. Я, вспоминая Диего-маленького, с замиранием сердца произношу слова любви, но к тебе взрослому, я и понятия не имею, что чувствовать. Да, конечно, в тебе есть мой любимый друг, он растворился в твоем сердце и пророс новой личность. Но ведь прежний Диего изменился, и все что произошло между нами в недавнем прошлом, лишний раз свидетельствует о моей правоте.

Так что же я все-таки чувствую?

Неприязни точно нет. Равнодушие? Не думаю. Когда мы рядом, мое сердце бешено стучит, когда мы дотрагиваемся друг друга я готов расплакаться от нежности твоих прикосновений и от счастья испытывать их на себе. Мне хорошо… И я не мыслю свою жизнь без тебя, ведь только ты на протяжении бесконечно долгих лет моей муки в руках Игнасио оставался путеводной звездой среди мрака и боли. Диего, ты дорог мне.

Похоже, на признание в любви…

— Аль, — ты перебил мои мысли, — Неужели, я настолько тебе безразличен?

— Э… ну… — я понятия не имел, как правильно себя вести, точнее как признаться в любви. В письмах я уже сто раз открывал сердце, но реальность не письма, рожденные моим сознанием, здесь я пасую.

— Раз так… Тогда прости меня… — опечалился ты.

— За что? Я? Тебя? Ты в своем уме?

— Да. Прости, что принудил тебя тогда в поезде… И до того тоже, нагло воспользовался ситуацией!

Принудил? Воспользовался? Не было ничего такого. Только не ты, Диего, к тебе нельзя отнести выдуманные тобой же определения. Ты не виноват… Это все я. Я сам… хотел…

Меня словно прошибло током, я вздрогнул.

Все так и есть, я сам хотел быть любимым тобой, Диего.

— Не смей извиняться, — строго приказал я, — Я не стою твоих сожалений. Ко всему прочему, не вижу твоей вины, я сам… Сам не был против.

— Аль! Это так? Правда? — кажется, ты был взбудоражен и обрадован.

— Я похож на любителя рассказывать басни?

— И вправду. Скажи же почему?

— Хм.

— Аль, умоляю, открой мне тайну своих чувств ко мне!!!

— Диего, я думаю… Я думаю, что я… В общем, мне кажется. Или нет… Я не вполне уверен, но полагаю, что… Что я тебя…

Снова распахнулась тяжелая дверь, обрывая все мои мысли и желание говорить.

В камеру ввалились пять экзекуторов, и я сразу понял, они пришли за одним из нас. Диего… когда я осознал всю глубину моих чувств к тебе, я ни за что не отдам тебя в руки палачей из Акведука. Только не тебя и не твой божественный свет!

— Что притихли, праведники? — с издевкой спросил один из экзекуторов, по всей видимости, главный, так как единственный носил черный брезентовый фартук и такие же высокие сапоги. Остальные были одеты в абсолютно серую робу под цвет фартуков.

— Пошел ты! — сквозь зубы прошипел Диего. Его глаза блеснули во тьме злобой.

Экзекутор отвесил моему другу звонкую пощечину. Я сдвинул брови.

— А что с вами разговаривать? — спросил я.

— Аль, не встревай! — вмешал мой заботливый Диего.

— Смотри-ка, оклемался, разговорился. Неужто обстановка сырой камеры тебе по нраву? — не без удовольствия подхватил тон беседы главарь палачей.

— Да уж лучше в темноте, чтобы не видеть ваши уродливые рожи.

— Аль, что ты делаешь? Не говори с ними! — выпалил ты, Диего, с совершенно испуганным выражением лица. Я-то к темноте уже привык, поэтому мог хорошо тебя видеть, особенно с учетом открытой двери, откуда лился нервозный желтый свет ламп.

— Вот, послушай друга и не нарывайся, — хмыкнул экзекутор.

— Ну, кого берем? — вмешался один из серой массы.

— Да кудрявого, кого же еще!

— Хорошо, — экзекуторы потянулись к моему Диего.

У меня захватило сердце, и я закричал:

— Эй, уроды, может, попробуете связаться с кем-то более сильным? Дайте мне лом, и я вам покажу вашу ничтожность. Ха! Да ваш Акведук настоящая клоака! Слабаки!

Я вложил в свою речь всю насмешливость и злую иронию, на которую только я был способен.

Экзекуторы переглянулись, напряжение повисло в воздухе тугим молчанием.

— Ты чего нарываешься? Жить надоело? — обратился ко мне главный каратель, поглаживая себя по груди в блестящем фартуке.

— Нарываюсь?! Ха! Да вы мрази, чего вас опасаться? Блохи песьи, не больше, — я произносил свою пламенную речь с едкой улыбкой, исключительно ради усиления слов, — И чего вы возомнили себя богами? Как же. Мясники хреновы. Да, вы пыль… И даже Акведук вас презирает. Сидите здесь безвылазно как крысы.

— Рот закрой! — вместе с грубыми словами экзекутора меня ударила рука в перчатке. Щека защипала жаром. Касание оказалось болезненнее обычной пощечины, но это за счет перчатки.

— А ну не бей его, — Диего принялся брыкаться и пихать стражников ногами.

— У! Выскочка! — взъелся ушибленный экзекутор и ударил Диего дубинкой.

— Вот! — вскричал я, — Вот о чем я и говорю! Вы только со связанными людьми тягаетесь, вот на что вас хватает…

— Аль, прекрати их злить! — почти взмолился Диего.

— Я их не боюсь! Чего мне мух жужжащих пугаться?! Разве что их назойливость раздражает.

— Кто здесь муха!? Повтори! — по суровому лицу главного экзекутора можно было догадаться, что чаша его терпения переполнена, а по тяжело опущенным надбровным дугам я понял, что он уже вне себя от ярости.

— Да ты муха! Нет, хуже, ты клоп! — я не унимался, провоцируя его еще сильнее, — Конечно, выбрали самого слабого, и давай его пинать. А вы попробуйте со мной связаться! Что? Кишка тонка? Ага, не каждому по зубам номер один в боевом ранге братства.

— Слушайте, этот балабол меня достал, — главный экзекутор угрюмо посвятил в ситуацию своих собратьев.

— Это точно, — хором согласились те.

— Давайте его… Достал уже языком молоть, а раз такой разговорчивый, может, как раз он нам информацию и сообщит. Поможем друг другу!

— Нет! — взревел Диего, — Не смейте! Только не Аля… Возьмите меня! Боже… Аль! Отстаньте от него! Он нездоров психически, он ничего не знает и несет чепуху! Вам нужен я!

Но моего друга никто не слушал, меня уже крутили и заламывали руки, выводя из камеры. Было приятно, что Диего вступается за меня, но еще больше меня радовало спасение друга, пускай и за свой счет. Диего, ты ведь намного важнее меня, ты должен жить…

— Альентес, почему? — прошептал ты, глядя на меня испуганными и растерянными глазами.

— Диего, не волнуйся. Я привык к боли. Видишь, уроки Игнасио не прошли даром, и я тебе пригодился. Я вытерплю пытки, а ты нет… Я не мог поступить иначе.

— Ну, почему… — по твоим щекам катились слезы.

— Потом что… Я люблю тебя, — признался я.

— Все заткнулись, иди уже! — грубые руки экзекуторов толкнули меня вперед, выпихнув из камеры. Тяжелая дверь захлопнулась, разделив меня и Диего стальным занавесом.

Должно быть, свет померк, потому что, не видя твой образ, мой любимый друг, мои глаза отказались смотреть на реальность. Я отчетливо понимал неизбежность следующего момента и того, что меня ждет в последующие часы. Ну и что? Я немного страшился грядущего, потому что не знал чего ждать, но на себя мне стало давно уже наплевать. Кто я рядом с Диего? Нет, из нас двоих, страдать должен я. Я вполне заслужил, и, не обладая и толикой душевной чистоты моего друга, не должен был позволить ему пострадать. Я сохраню твой божественный свет, Диего, сохраню, любой ценой… Пусть хоть так проявиться моя любовь к тебе.

— Давай его сюда! — грубый голос прозвучал гулким эхом из двери в конце коридора.

Меня втолкнули в полукруглую комнату из серых булыжников, обросших мхом. Веяло сыростью и гнилью, а еще к двум не самым приятным ароматам примешивался стойкий запах застаревшей крови.

Полуживые факелы, устроенные в нишах с двух сторон помещения, отзывались потрескиванием. Тусклый колеблющийся свет огня лишь нагнетал ощущение тлетворности.

Меня бросили на деревянный инструмент пыток, и спина встретилась с жесткой поверхностью допотопного агрегата смерти. Мои руки, вытянутые над головой сковали тяжелые и тугие кандалы, щиколоткам тоже не повезло оказаться в чугунных путах по разные стороны доски.

— Ну, что доволен? — злорадно подмигнул мне главный экзекутор.

Я не ответил. Откинув голову назад, на жесткое дерево моего нового ложа, я выдохнул. Перейдя в руки прорезиненного экзекутора, я удивительным образом успокоился. Мне показалось, что эта мрачная комната формой с подкову, станет точкой в моей жизни. Я мог умереть. Да, смерть стала ближе. Но в моей душе царил покой. Все словно умерло, эмоции, мысли, желания, все перестало иметь смысл, не было ни сожалений, ни страха, ни ропота на небеса. Все честно! Оставалось лишь протянуть время для тебя, Диего. Ведь тебя могли использовать вторым, после меня, а значит, я должен был всеми силами держаться как можно дольше. Да, именно так. Спасая тебя, Диего, я выполняю свое предназначение. Вот оно истинное счастье для любящего сердца.

Я закрыл глаза.