Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму

Глава 9. Дорога домой

Возвращаться домой всегда приятно и легко, даже если дорога длинна. А если коротка и пролегает через дорогие сердцу места, то и подавно.

В тайном убежище Софи, наверное, царило вечное лето, тепло и прекрасные, спокойные закаты. Можно, наверное, было миновать это волшебное морское побережье, и найти ход, что сразу привел бы их к покинутому городу, к холостяцкой квартире Тристана и к особняку Софи. Но что-то подтолкнуло их идти именно через этот рай.

Самому себе Тристан это объяснил тем, что дорога эта безопасна, да и на дверях комнаты, где ночевали близнецы, было начертано заклятье, которое перенесет всех домой мгновенно. Но никто из компании не спешил в эту комнату; и Софи, хозяйка этого тайного убежища, постелила сыновьям во флигеле.

Снова пылал закат над холмами и пахло морем, бриз накатывал на зеленую долину, зеленые волны из пышных цветущих трав перекатывались по холмам.

Тристан устроился на веранде, устроившись в кресле и вытянув усталые ноги.

Софи в доме готовила ужин и смеялась, что-то рассказывала Тристану, а он сонно поддакивал и улыбался, длинными пальцами перебирая душистые травы и цветы, что лежали на его коленях.

В спускающихся сумерках было уже почти не видно бегающего по траве Густава. Он наотрез отказался обернуться в человека, принять ванну и выспаться в постели.

— Нет-нет, это совсем недопустимо, — грубым голосом, изо всех сил его смягчая и стараясь чтоб он звучал как можно интеллигентнее, прорычал он. — Я ведь не одет.

Предложение Софи выделить ему простыню, в которую Густав мог бы завернуться и прикрыть свою наготу, он тоже напрочь отверг, ссылаясь на то, что не хотел бы пачкать чужое белье. Но Тристан подозревал, что Густав просто сполна наслаждается свободой, которую дает ему образ зверя. Он с удовольствием носился по холмам, удирая от близнецов, и издалека казался обычным расшалившимся псом.

— Поздравляю, господин инквизитор. Вы одержали просто блестящую победу. Магия вам покорилась, сама Тьма теперь будет есть из ваших рук.

Наверное, Тристан задремал здесь, в кресле, зажав в пальцах свою старую трубку, потому что совершенно не слышал, как говорившая подкралась к нему.

Он лениво открыл один глаз; солнце почти село за холмы, стало совсем темно, лишь под небом горела алым отсветом кромка травы.

Перед ним, склоняясь в изящном реверансе, стояла Китти, его старшая дочь.

Ветер трепал ее рыжие волосы, поблескивала в веселых кудряшках ровная белая прядь волос.

Молодая ведьма весело улыбалась, хотя ее поза и изображала смирение и полнейшее благоговейное почтение.

— М-м-м, — протянул Тристан, потягиваясь спросонья и зажимая в зубах мундштук трубки. — Благодарю. Ваша похвала мне очень лестна юная леди.

— Разрешите присесть рядом? — так же церемонно и смиренно поинтересовалась Китти, как будто это не она не так давно доводила отца до исступления своим непослушанием.

— Не хотелось бы тревожить Софи, — лениво ответил Тристан.

— О, об этом не беспокойтесь! — защебетали Китти, оживляясь и усаживаясь в плетеное кресло рядом с креслом отца. — Она с головой ушла в готовку. Кажется, чистит яблоки для пирога. А это не такое быстрое дело.

Молодая ведьма выпрямила спину, разгладила платье на коленях и веселыми блестящими глазами посмотрела на Тристана.

— Итак, — вкрадчиво произнесла она, — Король умер, да здравствует Король?

— Не понимаю, о чем ты, — все так же лениво и расслабленно произнес Тристан. Хотя глаза его смеялись.

— Ну, как же, — все так же вкрадчиво, как мурлычущий хищник, проворковала Китти. — У вас слишком довольный вид для человека, который не понимает, о чем идет речь… Да и ваш опыт, господин отец, не позволяет мне поверить, что вы не поняли, что произошло.

Глаза Китти стали вдруг холодными, похожими на два изумруда. Она напряглась, словно перед смертоносным прыжком, и выпалила на одном дыхании:

— Жак мертв. Это означает, что он больше не король — но наследование этого титула всегда насильственное, уж так повелось. Вы убили его. Вы втроем, господин инквизитор. И закрыли открытый им портал. Если у вас все получилось — а портал действительно закрыт, умело, надежно и крепко, — значит, кто-то из вас троих унаследовал за Жаком его корону и титул Короля Тьмы. Кто?

Тристан, покуривая вновь разгоревшуюся трубку и слушая дочь, только улыбнулся. И промолчал.

— Кто-то из близнецов? — продолжала допытываться Китти. — Алекс? Рэй?! Я слышала, что убил Жака кто-то из них? Ну же, не ломайся, отец! Я не попытаюсь надавит на мальчишек; все знают, что только твое влияние на них безгранично. А значит, фактически управлять будешь ты. Как серый кардинал… то есть белый инквизитор, конечно! Поэтому я поздравила именно тебя.

Тристан покосился на дочь.

— Генрих Восьмой хотел бы засвидетельствовать свое почтение новому Королю, — пояснила Китти. — Он надеется, что новый Король будет разумен, мудр, и что с ним можно будет договориться и править разумно и на благо всем. Ты же знаешь, влияние Генриха в темном мире велико, и он очень разумен. Очень. Он сторонился Жака, потому что с этим грязным ублюдком вообще нельзя было говорить. Генриха он ненавидел не меньше, чем тебя, за красоту и за стойкость, которых у самого Жака никогда не было. Теперь есть шанс не только поговорить, но и подружиться. Генрих велел мне передать его глубочайшее уважение и поцеловать руку новому Королю Тьмы в знак почтения и признания.

Тристан усмехнулся, перехватил правой рукой трубку, а левую, украшенную орденским перстнем, небрежно протянул для поцелуя Китти.

Молодая ведьма смутилась; на лице ее красноречиво отразилась растерянность.

— Но как, — пробормотала она, машинально сжимая пальцы отца. — Как?! Весь темный мир кипит, уверенный, что хитрого и осторожного Жака сразил юнец, мальчишка! И косой его воспользовался второй! Это должен быть кто-то один из них, а не ты!

— Разве я мог бы упустить свой шанс, — усмехнулся Тристан, — и не оседлать Тьму? Не подчинить ее себе?

— Да как, черт тебя подери, ты это сделал?!

Тристан рассеянно пожал плечами.

— Так же, как Жак шлялся в Инквизиторий, — ответил он. — Он наряжал Тьму в мое одеяние. В мою старую сутану. Поклонялся и боялся тот образ, который был соткан из мрака и походил на меня. Служил ему.

Увидев его странный алтарь, который он соорудил из моих вещей, я сразу понял, что Королем Жак себя не считал. Он считал себя ничтожеством. Да еще и некроманты не смогли его переродить, якобы не увидев его души… Магия его не слушалась. Ее было много в его руках, ну, вот как уровней на волшебной палочке, или как силы в старинном артефакте, но пользоваться он ею не мог. Не умел. Не смел!

А Тьма, наряженная в мои вещи, оборачиваясь мной, наказывала и унижала его еще больше. И он не мог этого исправить, не мог победить меня даже в своих мечтах. Труслив и ничтожен. Разве станет магия подчиняться такому существу?

Мне не надо было убивать Жака, чтоб оспорить его титул. Достаточно было просто протянуть руку и взять. Фактически, он всегда принадлежал мне. Моя старая сутана ждала, когда я снова надену ее на себя. Тьма ведь любила наряжаться в мое одеяние. Она и меня любила… любит. А близнецы… в драке с Жаком они были послушным оружием в моих руках. Они выполняли то, что я им разрешал делать. Только и всего.

— Ты лжешь, — уверенно проговорила Китти, и Тристан снова тонко и хитро улыбнулся. — Я знаю! Я все знаю! Жак атаковал вас; ему подчинялись призраки, Мертвая армия! Вы дрались! Будь ты Королем, ты усмирил бы ее одним словом!

— Но я молчал, — резонно заметил Тристан. — К тому же… посмотри внимательно в мои глаза. Разве ты не видишь, что я говорю правду?

Китти заглянула отцу в глаза — и отпрянула, тряхнув головой.

— Ты действительно потемнел, отец. Но зачем?! Зачем ты молчал, зачем рисковал жизнью близнецов?!

— А им не надо знать об этом. Да и Софи, — кратко пояснил Тристан. — Ей-то уж точно совершенно негоже знать, что кто-то из нас занял это место. Думаю, мне все же придется управлять тайно, как серому кардиналу, а то и вовсе отдать бразды правления в ее руки. Софи не наломает дров и не обидит никого. Она будет мудрой правительницей. И близнецы… на каждого из них будут думать, а значит, и слушаться. И зря в драку с ними не полезут.

Тристан снова улыбнулся мудрой, тонкой улыбкой, и Китти судорожно сглотнула.

— И ты… ты надел это одеяние?! — потрясенная, прошептала она, глядя на отца во все глаза. — По сути, мантию тьмы? То, на что проклятый Жак молился веками! Зная, что это такое, ты это взял и надел?!

— Конечно, — хладнокровно подтвердил Тристан. — Если б не я, то это сделал кто-то другой. А зачем мне такой высокопоставленный враг?

— Но как ты решился…

— Решаться надо быстро, — резко ответил Тристан. — Или да, или нет. И колебания в таких вопросах неуместны. Либо ты можешь совершить поступок, либо нет. Либо имеешь право что-то решать и что-то менять в этой жизни, либо нет. А я всегда быстро думал. К тому же, — глаза Тристана сделались смешливыми, — это единственный королевский венец, который мне надеть под силу. Разве я мог отказаться от такой возможности?

В этой шутке было так мало смешного и так много правды, что Китти лишь тряхнула рыжими кудрями и, потрясенная, смолчала. На миг ей показалось, что на белоснежных кудрях отца в последних лучах солнца блеснул широкий старинный королевский венец из темного желтого золота, украшенный блестящими, черными, как капли смолы, камнями. Но, наверное, это было лишь видение и разыгравшееся воображение.

Потом, немного отойдя от потрясения, она несмело вздохнула, и благоговейно взяла руку отца, лежащую на подлокотнике кресла. Перстень на ней поблескивал красным камнем, в котором зловеще плескалась тьма. Китти почтительно поцеловала белоснежные пальцы, и Тристан чуть кивнул ей головой.

— Я могу сказать Генриху, — смиренно произнесла Китти, — кто теперь… будет вместо неряхи Жака?..

— Конечно, — ответил Тристан. — Генрих не самый болтливый человек в этом мире. Думаю, он сохранит эту тайну до лучших времен. Он всегда может рассчитывать на мою помощь и поддержку, — глаза Тристана блеснули таким же темным зловещим блеском, как и его перстень. — Но пусть он не забывает, что все же, в первую очередь, я — инквизитор. И крылья мои по-прежнему белы.

— Тебе трудно будет совмещать в себе черное и белое, — изумленно заметила Китти, покачивая головой. Она все еще не могла прийти в себя. — Это… это такая тяжелая ноша, господин отец! Не запутаться, не потеряться, не изменить себе и не стать снова проклятым, потому что власть… она коварна.

— Никто не обещал, что будет легко. Но я очень сильно постараюсь справиться, — ответил Тристан. — Ну, иди. Смотри: солнце почти село. Найти тропу будет непросто.

Китти вдруг рассмеялась.

— Господин отец так суров, что не позволит мне воспользоваться комнатой с начертанными на ее двери заклятьями? Он заставит меня блуждать в потемках? Подвергнет опасности?

— Ничего от вас не утаишь, — проворчал Тристан, поднимаясь. — Зачем тебе таиться, от кого прятаться? Хотел бы я посмотреть на того, кто рискнет напасть на мою дочь!

— Это всего-навсего быстрее, — ответила Китти просто. — Вы же знаете, мне не особенно нужна охрана.

— От Софи разве что, — заметил Тристан. — Идем. Я ее отвлеку, а ты пройдешь в комнату. Только живо!

Несмотря на стремительно надвигающуюся ночь, близнецы не собирались на покой. Молодые инквизиторы, оставив позади приключения и битвы, стали теми, кем им и полагалось быть — юнцами, беззаботными и веселыми. Они носились с Густавом, распугивая птиц и ночных мотыльков, и их голоса разносились над травой, влажной то росы.

В доме горел уютный, теплый желтый свет. Тристан поднялся по скрипучей лестнице, прислушиваясь к шагам дочери за своей спиной. Затем Китти неслышно шмыгнула в указанную им дверь, а сам он прошел дальше, к спальне, где Софи хлопотала, застилая постель свежим бельем.

Она не услышала, как он вошел, и вздрогнула, когда его руки обвили ее талию.

Тристан прижался губами к ее шее, вдохнул аромат, исходящий от женщины.

— От тебя пахнет корицей, — прошептал он, прикрыв глаза и блаженствуя. — И ты раз в кои-то веки не брыкаешься и не отталкиваешь меня.

Он снова поцеловал ее в шею, слушая, как учащается ее пульс и дыхание становится сбивчивым и шумным.

— Сегодня день исполнения желаний, — прошептала Софи, чувствуя, как руки Тристана неспешно распускают застежки на ее одежде, как спускают ее штанишки и осторожно забираются под белье, нежно лаская кожу кончиками пальцем. — Знал бы ты, несносный сын короля, как долго я мечтала об этом! Чтобы мы просто побыли все вместе в покое, тишине и в счастье! Мечтала — и не надеялась. Долгих семь лет…

Она замолкла, опустила взгляд, и Тристан, прислушивающийся к ней, губами чуть касаясь горящей мочки ее уха, задумчиво вздернул брови.

— Думаю, ты достаточно наказана за свою строптивость и глупость, — проговорил он. — Или нет?

Он нетерпеливо и резко рванул ее белье, так, что Софи вскрикнула, и звонко шлепнул ее по обнаженным ягодицам.

— Грешница, — прошептал он. — Сейчас я покараю тебя за строптивость!

— Тристан! — испуганно вскрикнула она, когда Тристан бросил ее на кровать и рывком придвинул к себе, заставив без сопротивления и без лишних слов раздвинуть перед ним ноги. — Близнецы не спят! Они…

— Они взрослые и знают, что в спальню к родителям входить нельзя, — сурово ответил он, нетерпеливо стаскивая с себя одежду. — А теперь ляг смирно на спину, грешница, и не смей даже дышать без моего разрешения!

— Тристан, — испуганно пискнула Софи. И почти тут же его горячие губы прижались к ее жаждущему телу, между покорно разведенных ног, и Софи вскрикнула, опаленная страстной жаждой, заключенной в этом поцелуе.

— О, грешница, как я сейчас выдеру тебя… костры преисподней покажутся тебе раем!

Чулки, те самые чулки, из-за которых разгорелась ссора между ними, сыграли роль недурных веревок. Ими Тристан привязал ноги Софи, оставив ее перед собой раскрытую, беспомощную.

Его белоснежные пальцы гладили дрожащие бедра, с наслаждением сжимая аппетитную мякоть тела, повторяя самыми кончиками очертания складок меж ногами, чуть надавливая на быстро увлажняющееся лоно, обводя возбужденный клитор.

Софи, дыша резко, сквозь стиснутые зубы, без сил откинулась назад, Ее глаза были зажмурены, руки стиснули постельное белье, и она просто заскулила, когда пальцы Тристана несколько раз обвели сжавшееся колечко ануса.

— Ради всего святого, Тристан, — простонала Софи, трясясь, как в лихорадке, потому что его прикосновения были очень легки о невыносимо, до остроты чувствительны. — Не будь со мной жесток!

— О, грешница! — вкрадчиво произнес Тристан. — Я буду с тобой предельно жесток! Ты будешь умолять меня о пощаде!

Его горячий рот прижался к розовому влажному телу, язык прижал клитор, поглаживая и щекоча его, а пальцы жестко и глубоко вошли в лоно, так чувствительно тревожа женщину, что она выкрикнула, постаравшись сдвинуть ноги, закрыться.

Но ей не удалось свести дрожащие бедра вместе.

— Тристан! — выкрикнула Софи, извиваясь.

Ей показалось что его язык стал жестким, колючим, как у кота. Каждое его касание к ее плоти высекало крики из ее напряжённого горла. Его пальцы, безжалостно толкающиеся в ее тело, причиняли ей столько ощущений, что женщина, изнемогая, сжималась, и тогда ей становилось совсем невыносимо.

Она кричала точно, как истязаемая грешница, извиваясь в руках Тристана, и он, отстраняясь от ее тела и позволяя ей прийти в себя после долгой возбуждающей пытки, лишь посмеивался, заглядывая в ее изумленные расширенные глаза.

— Что за бес в тебя вселился, Тристан Пилигрим, — выдохнула она, переводя дух, дрожа всем телом так, будто он сек ее кнутом, и на коже все еще полыхает острая боль, — что за магия в твоих поцелуях?! Ай!

Его губы снова сомкнулись на ее клиторе, жесткий язык погладил комочек чувствительной плоти крепко, остро, так, что наслаждение кипятком окатило ее нервы, и она пронзительно закричала, извиваясь в руках Тристана.

— Достаточно, достаточно, — молила она, разметавшись на постели. Ее позвоночник извивался, Софи отчаянно виляла бедрами, стараясь вырваться из-под острой и беспощадной ласки. Но Тристан не выпускал ее, не отрывался от ее горящего лона. Он продолжал ее целовать и лизать, крепко сжав трясущиеся бедра ладонями, упиваясь воплями Софи, ее жалкими стонами, ее отчаянной покорной беспомощностью.

И лишь когда она забилась, почти упав в спасительную темноту обморока, он отпустил ее, не позволяя своей жертве забыться и позволяя ей перевести дух. Откатившееся жгучее наслаждение затухало в ее теле мягкой и сильной пульсацией, и Софи бессильно стонала, не в силах даже двинуться.

— Нет-нет-нет, — со смешком произнес он, покрывая ее дрожащее тело своим, стискивая ее груди ладонями, потираясь членом о набухшее от возбуждения лоно. — Не достаточно. Ты попала в руки к мастеру своего дела. К палачу, который умеет казнить и не знает пощады. Ты ответишь мне за все, Софи.

Его член надавил на вход в ее лоно, и Софи вскрикнула, испуганно распахнув глаза.

— Что ты сделал?! — выкрикнула она, вцепившись в его плечи ногтями. — Что ты наколдовал, черт тебя подери?

Тристан тихо рассмеялся, проникая членом в сжавшееся тело Софи глубже, настойчиво и надежно удерживая женщину, чтобы она и двинуться не могла. Он просунул ладонь под ее горячую ягодицу, его пальцы бесцеремонно нащупали ее сжавшийся анус и толчком проникли в него, растягивая тело Софи так, что она и вздохнуть боялась.

— Что ты делаешь?! Что ты творишь!

— Наказываю тебя, грешница. Тебе придется долго страдать и умолять меня!

— О, небо…

— Терпи, грешница. Сейчас я растерзаю тебя. Я искусаю и сожру тебя. Я вытряхну из тебя все глупости, на какие ты только способна.

Тристан сам еле сдержал полный наслаждения стон, вжимаясь в мягкие, раскрытые перед ним женские бедра. Об этой податливой мягкости, об этом наслаждении и доверии на грани безумия он грезил давно.

Мягкость, податливость и доверие. Когда Софи отдается вся, без остатка, не оставляя себе ни клочка души. Когда она покоряется ему. Когда она — его жертва его добровольная мученица, упивающаяся его властью над собой.

Его член показался Софи огромным настолько, что настойчивые проникновения в ее тело было почти болезненными. Софи испуганно замерла, принимая в себя жёсткую плоть вместе с нереальным наслаждением, от которого кругом шла голова.

Тристан яростно толкался в тело женщины, насаживая оба ее отверстия свою плоть, тревожа, растягивая, лаская чувствительную глубину. Его губы с жадностью целовали Софи, выпивали ее крики и стоны, язык слизывал горячее дыхание с ее губ. И чем жалобнее становились стоны Софи, тем яростнее он терзал ее изнемогающее тело. Все ее естество пульсировало чистым блаженством, которым Тристан наполнял Софи с каждым своим движением.

Она припадала к его губам поцелуем, со стоном отпивала свежий глоток жизни, и выдыхала горячий, полный наслаждения стон в его жадные губы, целующие и ласкающие ее.

— Ты моя, Софи. Всегда была и всегда будешь моею! Повтори!

— Твоя…

— Я не слышу, Софи! Громче!

Его ладони крепко ухватили ее за ягодицы, член стал вколачиваться в ее тело еще жестче, еще глубже, еще чувствительнее, отрывистыми резкими толчками, и Софи с жалобным стоном откинулась на постель, отчаянно зажмурив глаза и рассыпав волосы.

— Твоя!

— Я не слышу! — рычал Тристан, прикусывая кожу на ее груди, целуя и снова кусая, словно и в самом деле собрался сожрать женщину.

Первая, такая желанная и такая откровенная, близость вскружила ему голову. Он словно обезумел, его движения становились все сильнее, белоснежное тело, поблескивающее потом, вжималось в тело Софи исступленно и яростно.

— Ты убьешь меня своей жадностью, Тристан, ты растерзаешь меня!

— Убью и снова воскрешу, Софи. Я люблю тебя, упрямая ведьма.

Софи в его руках вдруг задрожала, напрягаясь всем своим телом, рванулась, и в следующий миг забилась, стискивая его коленями, захлебнулась накатившим на нее экстазом, глядя расширенными невидящими глазами в потолок и хватая губам воздух.

— О, Тристан…

Он не ответил ей, вздрагивая и присоединяясь к ее блаженству. Все его тело было сжато в тугой комок, он стискивал бедра женщины, горячо дыша ей в шею, и руки его тоже дрожали.

Повисла тишина, в которой были слышны только их дыхания и стук сошедших с ума сердец.

Два обнаженных тела нехотя расплетали объятья, и Софи вдруг вскрикнула и залилась слезами, зажав ладонями рот. Но это были слезы радости; уставший Тристан, чуть приоткрыв глаза, лишь с досадой вздохнул, уловив отголосок видения, только что посетившего Софи.

В ее видении он надевал на ее голову венок, который сам сплел из трав, сидя вечером на веранде.

— Как жить с женщиной, от которой мало что скроешь?.. — проворчал Тристан недовольно. — Но если так… Софи, ты выйдешь за меня замуж?..