Принцесса в розовом

Среда, 7 мая, «Плаза»

Поверить не могу. Кроме шуток. Вхожу я сегодня в лобби бабушкиного отеля, вся такая заряженная на урок принцессоведения, ни сном ни духом ни о чем не подозреваю… а там — форменный дурдом.

Швейцар с золотыми эполетами, который обычно открывает мне дверь лимузина? Исчез.

Коридорные, которые так ловко громоздят чемоданы постояльцев на медные тележки? Тю-тю.

Вежливый портье за стойкой? След простыл.

Не говоря уж о людях, рвущихся выпить чаю в зимнем саду. Вот где полный бардак! Ни хостес, чтобы рассаживать гостей, ни официантов, которые принимали бы заказы, — никого не видать.

Офигеть! Нам с Ларсом пришлось почти что отбиваться от многочисленного семейства — их было человек двенадцать, не меньше, из Айовы, что ли, и они пытались втиснуться к нам в лифт с плюшевой гориллой в натуральную величину, которую только что купили в FAO Schwarz [74] через дорогу. Их папаша орал:

— Там есть место! Там есть место! Давайте, дети, впихивайтесь!

В конце концов Ларс тряхнул пистолетом, висящим на поясе, и гаркнул:

— Места нет! Пожалуйста, дождитесь следующего лифта!

Мужик попятился. Видок у него стал бледный.

Ничего бы этого не случилось, если бы рядом дежурил лифтер. Но профсоюз швейцаров тоже объявил о забастовке и вслед за персоналом ресторанов и отелей покинул рабочие места.

Согласитесь, после того как мы буквально с боем прорвались на урок принцессоведения, бабушка могла бы проявить к нам хоть капельку сочувствия. Но ко­гда мы появились на пороге ее шикарного номера, она стояла посреди комнаты и орала в телефон.

— Что значит кухня закрыта? — возмущалась она. — Как кухня может быть закрыта? Я уже сто лет назад заказала обед, и мне его до сих пор не принесли! Я не повешу трубку, пока не поговорю с человеком, который отвечает за обслуживание в номерах. Ему прекрасно известно, кто я такая!

Папа сидел на диване перед телевизором и смотрел — что же еще? — New York One. Лицо у него было напряженное. Когда я опустилась рядом, он глянул на меня с удивлением, словно вообще не ожидал меня здесь увидеть.

— А, Миа… — пробормотал он. — Привет. Как мама?

— Хорошо, — ответила я. Хоть мы и не виделись с утра, но раз никто не звонит мне на мобильный — значит, все в порядке. — Пьет по очереди «Гаторейд» и «Педиалит» [75]. С виноградным вкусом ей особенно заходит. Как там забастовка?

Папа сокрушенно покачал головой:

— Мэр принимает у себя представителей профсоюзов. Надеются скоро прийти к соглашению.

Я вздохнула:

— Ты ведь понимаешь, что ничего этого не было бы, если бы я не появилась на свет? Ведь то­гда мы не пошли бы праздновать мой день рождения!

Папа смерил меня колючим взглядом и буркнул:

— Надеюсь, ты не винишь во всем себя, Миа.

У меня на языке вертелось: «Ты шутишь? Я виню во всем бабушку». Но по скорбному выражению папиного лица я поняла, что жалость ко мне у него сейчас зашкаливает, и горестно пробормотала:

— Жаль, что бóльшую часть лета я пробуду в Дженовии… Как бы мне хотелось побыть волонтером в какой-нибудь организации, которая помогает этим несчастным уборщикам посуды…

Но папу не проведешь. Он только подмигнул мне:

— Неплохая попытка.

Да что ж такое! Папа хочет умыкнуть меня в Дженовию на весь июль и август, мама предлагает сводить к гинекологу — а я меж своих законных представителей как меж двух огней. Удивительно, как у меня еще не случилось раздвоение личности. Или синдром Аспергера. Хотя Аспергера я бы все-таки не стала исключать.

Я надулась: опять облом, свистеть мне драгоценные летние месяцы на чертовом Лазурном берегу. Но тут бабушка, не выпуская трубки, принялась подавать мне какие-то знаки. Она щелкала пальцами и показывала на дверь спальни. Я растерянно заморгала. Тогда она зажала динамик рукой и прошипела:

— Амелия! В спальне! Кое-что для тебя!

Подарок? Мне? Теряюсь в догадках, что бабушка могла мне приготовить, — на один день рождения сиротки явно хватит. Но не отказываться же… по крайней мере, если речь не о шкурке невинно убиенного зверя.

Так что я встала и направилась к двери бабушкиной спальни. На том конце линии как раз кто-то прорезался — ко­гда я повернула ручку, бабушка возопила:

— Я заказала салат кобб ЧЕТЫРЕ ЧАСА НАЗАД! Мне что, спуститься вниз и самой его приготовить? Что значит не допускаются в заведения общественного питания? Какое еще общественное? Я хочу свой салат, а не общественный!

Я толкнула дверь в бабушкину спальню. Поскольку находится эта спальня в пентхаусе отеля «Плаза», убрана она роскошно: кругом позолота, свежесрезанные цветы… хотя с забастовкой они и завять успеют.

Так вот, вошла я в спальню и стала озираться в поисках подарка, молясь про себя (Только не норковая накидка. Только не норковая накидка…), — и тут увидела платье, лежащее на кровати. Оно было того же цвета, что помолвочное кольцо, которое Бен Аффлек подарил Дженнифер Лопес, — нежнейшего розового — и все расшито сверкающим розовым бисером. Спущенные плечи, вырез сердечком и огромная воздушная юбка.

Я сразу поняла, что́ это. И хотя оно было не черное и без разреза сбоку, но это было самое прекрасное бальное платье в мире. Красивее того, в котором щеголяла Рейчел Ли Кук в «Это все она». Красивее того, что носила Дрю Бэрримор в «Нецелованной». И гораздо, гораздо красивее мешка, который Энни Потс дала Молли Рингуолд в «Милашке в розовом», пока та не поехала кукушечкой на почве кройки и шитья и не испортила все окончательно.

Да что там — это было самое красивое бальное платье в мире!

Я стояла и смотрела на него, и в горле набухал огромный ком.

Потому что, само собой, никакой выпускной мне не светит.

Я закрыла дверь и вернулась на диван к папе, который, как загипнотизированный, пялился в телевизор.

Тут бабушка как раз повесила трубку и обернулась ко мне:

— Ну?

— Оно прекрасно, — искренне ответила я.

— Знаю, что прекрасно, — отозвалась она. — Мерить собираешься?

Я с трудом сглотнула, чтобы голос хотя бы отдаленно напоминал мой обычный.

— Да зачем… Я же говорила тебе, бабушка: мне этот бал не светит.

— Ерунда, — отрезала она. — Султан позвонил и отменил сегодняшний ужин — Le Cirque закрыт, — но до субботы эта дурацкая забастовка кончится. Так что сходишь ты на свои танцульки.

— Нет, — ответила я, — не в забастовке дело. Я же объясняла… Ну помнишь? Про Майкла.

— А что такое с Майклом? — осведомился папа. Но я не хочу при нем говорить про своего суженого ничего плохого, потому что папа только и ищет повод Майкла возненавидеть — ведь он отец, а отцу положено ненавидеть парня своей дочери. До сих пор папа с Майклом находили общий язык, и мне бы не хотелось, чтобы их отношения изменились к худшему.

— Да ничего! — отмахнулась я. — Просто, знаешь… Ну, парни не так заморачиваются насчет выпускного, как девчонки.

Папа крякнул и отвернулся обратно к телевизору.

— Да уж, это точно, — бросил он.

Кто бы говорил! Он вообще в школе для мальчиков учился! У него и НЕ БЫЛО никакого выпускного бала!

— Просто примерь, — сказала бабушка. — Вдруг где-то подогнать надо. Я то­гда распоряжусь.

— Бабушка, — пробормотала я, — ну какой смысл…

И осеклась, потому что бабушка смерила меня Тем Самым Взглядом. Ну вы знаете. Если бы бабушка была профессиональным киллером, а не вдовствующей принцессой, этот взгляд означал бы, что кому-то крышка.

Я встала с дивана, поплелась обратно в бабушкину спальню и влезла в платье. Разумеется, сидело оно идеально, ведь в бутике «Шанель» есть все мои мерки — предыдущее мое платье бабушка покупала там же, и упаси бог, чтоб я за это время где-нибудь прибавила (особенно в районе груди, ну что вы!).

Пока я глазела на свое отражение, стоя перед зеркалом в полный рост, у меня поневоле мелькнула мысль, какой удобный фасон эти спущенные плечи. Ну, на случай, если Майкл все-таки решится залезть под платье.

Но потом я снова вспомнила, что никакого мероприятия, на котором было бы можно выгулять это платье, не предвидится: для Майкла вопрос с выпускным закрыт, и все это лишь пустые грезы. Пригорюнившись, я вылезла из платья и положила его обратно на бабушкину кровать. Может быть, летом в Дженовии представится случай его надеть. Только Майкл и там сопровождать меня не сможет. Впрочем, как и все­гда.

Я вышла из спальни как раз в тот момент, ко­гда на экране появилась Лилли, толкающая речь перед полным залом журналистов. Помещение, в котором она выступала, напоминало «Холидей-Инн» в Чайнатауне. Речь была следующего содержания:

— Я хочу подчеркнуть, что ничего этого не случилось бы, если бы вдовствующая принцесса Дженовии пуб­лично признала свою вину! Найди она силы покаяться в том, что не справилась с собакой, что вообще принесла домашнее животное в заведение общественного питания…

У бабушки отпала челюсть. Папа, окаменев, смотрел на экран.

— Чтобы не быть голословной, — сказала Лилли, поднимая сегодняшний выпуск «Атома», — сошлюсь на статью, которая написала родная внучка вдовствующей принцессы.

Я застыла в ужасе, слушая, как Лилли нараспев зачитывает мой текст. Когда твои слова озвучивают в такой манере, особенно ясно ощущаешь, как по-идиотски они звучат… если бы я сама читала свой текст вслух, такого шока, наверное, не было бы.

Упс. Папа и бабушка уставились на меня. Вид у них какой-то нерадостный. Честно говоря, вид у них…

«Гаторейд» и «Педиалит» — изотонические напитки, помогающие поддерживать баланс жидкости и минеральных солей в организме.

FAO Schwarz — американская розничная сеть, торгующая игрушками.