Растворяюсь в тебе

Ее смех — это музыка. Особенно этот смех, так непохожий на тот, что я слышал в баре, со всей его печалью и острыми краями. Этот смех легкий и яркий, он снимает еще один жесткий слой с моего сердца.

К тому времени как эта ночь закончится, она разденет его догола.

Сияя, Шэй обнимает меня за плечи.

— Ты даешь мне надежду на человечество.

— Что за чертовщина?

— Мужскую часть человечества.

— Значит, ты имеешь в виду мужчин.

Она нахмурила брови.

— Я понятия не имею, что говорю. Ты так хорошо перемешал мой салат², что я придумываю слова на ходу.

Я опускаю голову, зарываюсь лицом в ее волосы и растворяюсь в беспомощном смехе.

— Ага! — кричит она. — Я так и знала, что под этими темными грозовыми тучами ты большой неженка!

Я пытаюсь перестать смеяться, чтобы нахмуриться и доказать ей, что она не права, но не могу. Каким-то образом она нашла запертую на засов дверь, за которой я храню все свои уязвимые вещи, и выбила ее прямо с петель.

Погладив мочку моего уха, Шэй тепло говорит: — У тебя самый красивый смех. Я рада, что мне довелось его услышать.

Вдох, который я делаю, обжигает, будто сам воздух горит. Задыхаясь от эмоций, я прячу лицо в ее волосах, потому что боюсь, что она увидит.

Взяв себя в руки, серьезно говорю: — Спасибо. Я бы тоже сказал что-нибудь приятное о твоем смехе, но он звучит, как будто фермерскому животному вырывают зуб.

Она хлопает меня по спине.

— Эй!

— Слишком грубо? Прости. Просто однажды услышал, как кричал раненый осел ...

— Нет!

— И это было жутко громко и визгливо…

— Коул! Ах ты придурок!

— Как будто оно умирало или что-то в этом роде, как будто в серьезной агонии...

— Ладно, хватит! Больше никаких поцелуев!

Шэй пытается вывернуться из-под меня, но безуспешно. Я хватаю ее за запястья и прижимаю к матрасу, с ухмылкой наблюдая за ее попытками освободиться.

— Ты очаровательна, когда злишься.

Она перестает бороться и смотрит на меня.

— Да? Такая же очаровательная, как умирающий осел?

Я притворяюсь, что думаю.

— Ну, не такая уж и очаровательная. Может, больше похожа на одного из этих лысых чихуахуа? Знаешь, такая уродливая, но в то же время милая, по-своему страшная и отталкивающая?

Разъяренная, Шэй бормочет: — Я покажу тебе страшное и отталкивающее. Поднеси свой член к моему рту еще раз, ковбой, и смотри, как я превращаю его в нечто, напоминающее любимую игрушку питбуля.

Я ставлю личный рекорд по количеству смеха за один месяц. Черт, может даже за год.

Может быть, целое десятилетие.

Чтобы остановить Шэй от новых угроз, я целую ее долго и глубоко. Она отвечает так же, как и всегда: с легким вздохом впивается в меня, как только наши губы встречаются, полностью отдаваясь мне.

Хочу трахнуть ее снова. Но ей нужна еда, так что это приоритет.

Упираясь руками, я приподнимаюсь и медленно выхожу из нее. Шэй слегка стонет, ее веки трепещут. Затем она глубоко вздыхает и раскидывает руки в стороны, а я встаю с кровати.

Снимаю презерватив и выбрасываю его в мусорное ведро у ночного столика.

— Я вызову обслуживание номеров. Что ты хочешь?

Она отвечает без колебаний.

— Стейк. Средней прожарки. Большой. Запеченный картофель со всеми начинками. На десерт что-нибудь шоколадное.

— Что-нибудь зеленое? Салат, овощи?

— Бее. Зеленые вещи — для кроликов. Я похожа на кролика? Нет, не отвечай. Я и так знаю, что ты считаешь меня похожей на лысую чихуахуа, потому что так поэтично владеешь словом.

Мы улыбаемся друг другу.

В другой жизни я бы полюбил эту женщину. Я бы любил ее так сильно, что сжег бы весь мир, лишь бы провести с ней хоть полдня.

Отворачиваюсь, чувствуя, как что-то сжимает мою грудь.

Когда звоню из номера, то знаю, что она наблюдает за мной. Даже повернутый спиной, чувствую эти прекрасные глаза. Когда вешаю трубку, она уже сидит прямо, подтянув колени к груди и обхватив ноги руками, нетерпеливо подергивая пальцами.

— Что это за взгляд?

— Это мой пытливый взгляд.

— В каком смысле?

— То есть я хочу задать тебе много вопросов, потому что ты очень интересный, но я знаю, что это на одну ночь, поэтому не хочу, чтобы это было странно.

Улыбаясь, я вытягиваюсь на матрасе рядом с ней и опираюсь на локоть.

— Думаю, мы пропустили странный момент, когда ты разрыдалась.

— О да. — Она сияет. — Значит, ничего, если я спрошу тебя о чем-нибудь?

Вспомнив о кладбище костей, спрятанных в моем пресловутом шкафу, я колеблюсь.

Она изучает меня.

— Это «нет».

Я мягко говорю: — Я хочу, чтобы ты покинула эту комнату только с хорошими воспоминаниями. Если мы начнем говорить обо мне...

Шэй вытягивается рядом со мной, повторяя мою позу и заглядывая мне в глаза.

— Ты боишься, что больше не будешь мне нравиться?

— О, я точно знаю, что больше не буду тебе нравиться.

— Так плохо, да?

— Так плохо.

— Ты всегда можешь солгать мне.

Не могу понять, то ли она мне не верит, то ли просто мила. Я протягиваю руку и заправляю прядь темных волос ей за ухо.

— Нет, — грустно говорю я. — Я не могу.

Мы молча смотрим друг другу в глаза. Шэй изучает мое лицо, словно ищет что-то, но я не знаю, что именно.

Голос у нее низкий и мягкий, а глаза сияют, и она говорит: — Как насчет этого? Расскажи мне историю. Придумай ее.

Я хмурюсь.

— О себе?

— Нет, о нас. Например, если бы мы встретились в другой жизни, как это обычно бывает у людей. Если бы нас познакомили общие друзья, что-то в этом роде.

Я отвечаю, не задумываясь.

— Я бы никогда не позволил таким друзьям, какие у меня есть, быть рядом с тобой.

Шэй снова изучает меня. Теперь более пристально, ее взгляд заостряется. Она повторяет свой вопрос, заданный несколько минут назад.

— Так плохо, да?

— Да. Они настолько плохи.

— Но ты не такой.

— Я такой.

— Ты не можешь быть таким. Ты замечательный.

Только с тобой.

— Ты когда-нибудь слышала поговорку «Птицы одного полета слетаются вместе»³?

— Да?

— Это правда. Моя стая состоит из хищных ночных птиц с острыми когтями и холодными сердцами. — Мой голос понижается. — И я — худший из них.

Шэй протягивает руку и проводит кончиком пальца по моей нижней губе. Ее взгляд следует за ее прикосновением. Она шепчет: — Твое сердце не холодное.

— Все, кто меня знают, скажут обратное.

Она встречает мой взгляд и говорит то, что почти уничтожает меня.

— Тогда все, кто тебя знают, ошибаются, Коул. Твое сердце не холодное. Оно теплое, и оно прекрасно. Ты просто держишь его на льду, чтобы никто не смог его растопить.

Я благодарен ей за то, что она придвинулась ближе и прижалась лицом к моей груди, потому что знаю, что не смог бы спрятаться от ее глаз, этих великолепных зеленых глаз, которые смотрят прямо в самые темные уголки моей черной души. Я заключаю ее в объятия и делаю несколько медленных, глубоких вдохов, стараясь, успокоить пульс.

— Однажды..., — подсказывает она.

— Верно. — Грубо прочистив горло, продолжаю. — Однажды хищная птица, отдыхавшая на ветке дерева, увидела прекрасного голубя на поляне далеко внизу.

— Эта поляна была в баре отеля, как я понимаю.

— Кто рассказывает эту историю, я или ты?

Я чувствую ее улыбку на своей груди, изгиб ее щеки, прижимающейся к моему сердцу.

— Ты.

— Тогда молчи.

— Из тебя получился бы хороший диктатор.

Когда я вздыхаю, Шэй шепчет: — Прости.

— На чем я остановился?

— Две птицы в баре. Я имею в виду поляне.

— Да. Значит, хищная птица видит прекрасную голубку...

— Подожди, ты должен был рассказать историю о том, как мы встретились как люди в другой жизни, а не как птицы в этой.

— Ты издеваешься надо мной?

Шэй стучит кулаком по моему плечу.

— Мне нужна моя история! Расскажи ее правильно!

Я снова смеюсь, потому что, видимо, это моя новая фишка.

Хорошо, что мы проведем вместе только одну ночь. Если бы мы начали встречаться, моя репутация хладнокровного, безжалостного ублюдка была бы разрушена в течение недели.

— Хорошо, моя упрямая голубка, — бормочу я, целуя ее в висок. — Вот твоя история. Давным-давно самый совершенный ангел, которого когда-либо создал Бог...

— Теперь ты затронул библейскую тему? — перебивает Шэй в раздражении. — Сначала птицы, потом Библия. Мне неприятно это говорить, но ты ужасно рассказываешь истории.

Я переворачиваю ее на спину и целую, выдыхая воздух только тогда, когда она трепещет подо мной, впиваясь ногтями в спину и хныча от желания.

— Это радует, потому что с меня хватит разговоров. Пора снова трахаться, милая.

— Слава богу. Я уже почти заснула.

Мы ухмыляемся друг другу. Затем я тянусь за еще одним презервативом, думая, что десятков, которые у нее в сумочке, не хватит.

Мы трахаемся. Едим. Потом трахаемся снова, снова и снова. Мы разговариваем и смеемся, пока утреннее солнце не пробирается сквозь оконные тени. Когда она зевает, ее веки тяжелеют, а прекрасные глаза стекленеют от усталости, я укладываю ее под покрывало и держу, пока ее дыхание не становится глубоким и ровным.

Потом я лежу, борясь с желанием остаться, пока она снова не проснется.

Я хочу узнать ее. Все о ней. Все ее секреты и страхи, все то, что делает ее такой, какая она есть. Но это означает, что ей придется узнать и меня... и это было бы катастрофой.

Я — последнее, что нужно этой невероятной женщине в ее жизни.

Но поскольку я эгоист, то остаюсь здесь дольше, чем следовало бы, вдыхая ее запах, ощущая тепло ее мягкого тела, запоминая точный цвет ее волос.

Затем поднимаюсь и смотрю, как она мирно лежит на кровати, пока я молча одеваюсь. В дверях спальни оборачиваюсь, чтобы бросить последний, долгий взгляд.

Прощай, прекрасная Шэйна. Это была моя привилегия.

Может быть, в другой жизни.

С болью в сердце я выхожу из номера.