Счастливы вместе

Глава 17

Окунев опять всё перепутал! Ресторан заказали на пятницу. А вчера, в среду, ездили их поздравлять. Его маму и папу. Сорок пять лет, с ума сойти можно! И умудряется кто-то прожить вместе так много. И притом не убить друг друга. Мы с Ромиком двадцать, и то не осилим. Развод будет раньше, чем наш юбилей.

Художник, узнав, что есть два лишних дня, решил дописать свой шедевр. Вот сегодня поеду за ним, в мастерскую. Собираюсь, уже села в машину. Володька ещё на работе. Он обычно уходит последним. Работает, или делает вид. Вполне возможно, сейчас он с Иришкой, в своём кабинете? Пускай! Хоть бы у них всё срослось…

Смартфон издаёт тихий всхлип. Смс. Я, достав, замираю. Отправитель — Левон. Он в последние несколько дней не писал. С тех самых пор, как нашу обитель посетила его благоверная. Я ещё помню запах её ненавязчивых, сладких духов.

«Рита, я снял ту квартиру, на Пресненской, помнишь? Приезжай. Буду ждать», — пишет он. А я будто слышу волнующий голос! Тот голос, который шептал мне стихи, комплименты и нежности.

«Боже, Левон», — с болью думаю я. Ну, конечно, я помню! Конечно.

Иногда мы сбегали с работы. Я просила Алёнку меня подменить. Она с пониманием делала это, и брала на себя пациентов. В то время как я ускользала на встречу с Левоном. Я не знаю, кому он поручал своих? Что говорил супруге? Плевать! Меня волновало лишь то, что у нас целых пять часов времени. До окончания дня. Пять часов рядом с ним, в нашей маленькой, тесной квартирке.

— Моя сладкая детка, — шептал мне на ушко, и трогал везде.

Мы бросались друг к другу в объятия, на ходу раздеваясь, забыв обо всём. Я не знаю, что так привлекало в Левоне. Чем он сумел покорить? Просто он разбудил во мне женственность. Ту часть меня, которая крепко спала с тех самых пор, как на свет появилась София. Я не знала, что может быть так… Горячо, бесконечно! Я не знала, что можно настолько хотеть отдаваться мужчине. Быть с ним.

Он открыл меня заново. Даже Ромик заметил, что с Левоном я стала другой. Правда, он тогда ещё даже не знал про Левона.

— У тебя кто-то есть? — произнёс как-то раз.

— С чего ты взял? — я пожала плечами.

Он внимательно, долго смотрел на меня, измеряя по капельке мой внешний вид.

— Ты другая, — сказал, наконец.

— Ну, какая другая, Ром? Что ты несёшь? — возмутилась.

А ведь я поменяла причёску и стала следить за собой.

«Расцвела», — объяснила Алёнка. Наверно, стороннему глазу заметны были те перемены, которых не видела я? Которые я принимала, как должное! И мечтала в течение дня. Я до одури грезила им! Тем, как мы окунёмся друг в друга…

— Мне твой муж предложил встретиться, — как-то раз огорошил Левон.

— Что? — я почти умерла. Я почти не дышала…

— Не волнуйся, сакварели[1], всё в порядке, — успокоил он ласково.

Я заметалась:

— Но как он узнал? От кого?

— Это неважно, — ответил Левон, — Я с ним встречусь.

— И что? Что ты скажешь ему? — лепетала.

Левон был спокоен и горд:

— Я скажу ему всё. Что люблю тебя. Если поставит условия, сегодня же всё расскажу Тамаре.

Признаться, я думала, Окунев сделает это. Поставит условия! Левон будет вынужден сам рассказать под угрозой разоблачения. И тогда разведётся. И я разведусь! И мы будем вместе. Навеки.

Только вот Ромик решил по-другому. Он одобрил наш тайный союз. Помню, как после их встречи, боялась вернуться домой. Ромик ждал.

— Пообщался с твоим, — сообщил мне с порога.

Я сглотнула:

— Я знаю. Зачем?

— Я хотел познакомиться! — выдавил он, — Должен я знать, кто тебя ублажает, пока меня нет.

— Ну, и что? Познакомился? — прижалась я к стенке, краснея. Ощущая себя хуже некуда! Уж лучше бы он прокричал. Лучше б ударил меня по лицу. Чем вот так. Безразлично, жестоко, надменно.

— Достойный экземпляр, — оценил он Левона. Отчего мне стало так мерзко! Как будто он всё это время смотрел, как мы с ним…

— Какая же ты мразь, Окунев! — в который раз озвучила я.

Он в ответ усмехнулся:

— И это мне говорит женщина, которую трахает чей-то супруг. Ты же в курсе, что твой разлюбезный Мамедов женат?

— Конечно, я в курсе, — сказала, — И что с того? Ты тоже женат, но это тебе не мешает…

— Я никогда не встречался с замужними! — полный достоинства, Окунев выпятил грудь.

— А чего так? — осведомилась я, — Не дают?

Он отмахнулся:

— Проблем не оберёшься потом! Не у всех же мужья такие гуманные и понимающие, как я. Тебе повезло, дорогая!

«Повезло, как же?», — сжимаю в ладони смартфон. И ещё раз читаю послание. Он будет ждать меня там. Мой Левон. Он ведь мой? Несмотря ни на что!

Закрываю глаза, и мечтаю. О, Боже! Как долго мы с ним не касались друг друга. Лишь только глазами. А руки? О, как я скучаю по ним…

Вот только. Есть и ещё кое-что. Есть Тамара. Теперь она есть не за кадром. Я видела их! Я всё знаю. О ней. И о том, что ребёнок мог родиться и раньше. Если б не выкидыш, полгода назад.

«Зачем, Левон? Мне кажется, ты нужен своей семье», — набираю сквозь слёзы.

Он отвечает мгновенно:

«Маргарита, не мучай меня! Ты ведь тоже скучаешь? Я знаю».

И что? Да, я скучаю. Знал бы ты, как я скучаю! Как я мечтаю о том, чтобы просто коснуться тебя.

«Да гори оно всё, синим пламенем. Эта беременность, ваш не рождённый ребёнок», — в отчаянии думаю я. Только разум теперь берёт верх. Не могу!

«А что дальше, Левон?», — отправляю вопрос.

Он не знает ответа. Он пишет:

«Незабудка, Русалочка, Рита, приди! Хоть на час, хоть на пол… Не могу без тебя, умираю».

Какая-то женская сучность во мне ожидает, когда он продолжит. Я читаю опять и опять этот жаркий посыл! Он скучает. Не может. Умрёт.

«Не умрёт», — осаждает эмоции разум. Просто Левон, он таков! Мастер сладких речей. Обольститель по жизни. Наверное, Лёнька права, у него не одна я такая, наивная? Есть и другие, которым он пишет подобные фразы. Которых он также настойчиво ждёт. Вот не приду я сегодня, другая придёт. Даже злость разбирает! Другая…

Я смотрю на часы. Полшестого. Мастерская художника закрывается в семь. Я успею забрать долгожданный шедевр и… вернуться к Левону.

В лобовое стекло угождают дождинки. Их много, они преграждают мне путь! Только, глупые, даже не знают, что дождь не помеха. Ничто не помеха той встрече, которая нам предстоит…

Художника я отыскала через знакомых. Сперва созвонилась. Затем он прислал мне свой сайт. Я изучила работы. И выбрала жанр, в котором ему надлежало исполнить портрет. Прислала их фото. Где Окунев старший в обнимку с женой. Живописец заверил, что всё будет сделано в срок. А затем присылал мне наброски.

— Если хотите, могу приукрасить? — предложил он, тем самым давая понять, что оригинал далёк от совершенства.

— Это как? — уточнила я.

Он промычал в телефон:

— Ну, либо рисуем точь-в-точь. Либо лучше, чем есть! К примеру, вот женщины любят скрывать недостатки.

— А какие у них недостатки? — спросила, припомнив свекровь.

— Ну, к примеру, вот, нос можно сделать слегка покороче, — ответил художник.

— Это можно, — хмыкнула я. Причём, не только в прямом, но и в переносном смысле слова! Людмила Андреевна любит залезть своим носом везде.

— И глаза чуть побольше, — добавил творец.

«Да уж», — подумала я. А глаза у неё маловаты. И за что, вообще, Окунев старший её полюбил?

— Ну, и губы пухлее тогда, — узаконил художник.

Я представила то, что получится:

— Выйдет похоже? А то…

— Да, конечно! — заверил меня, — Основные черты сохраним. Просто чуть приукрасим. Уверяю вас, женщины любят такое! Это же, как комплимент. Ваша мама в долгу не останется.

— Да, вообще-то она мне не мама, — промямлила я.

Никогда не могла называть родителей Ромика мамой и папой. Впрочем, он моих тоже звал только по имени. Так что, мы квиты! Во всём.

Дверь мастерской открывают не сразу, когда я стучусь. А когда открывают, я чуть ли не падаю со смеху. Как-то всё это время себе представляла иначе того, кто рисует портреты. Оказалось, что это — пузатый мужчина в очках! Могу поспорить, что автопортретов в его коллекции нет.

— Здравствуйте! Вы Маргарита?

— Да, да, это я, — говорю.

— Проходите, пожалуйста! Ваш портрет завершён, — он осекается, глядя на меня, — Точнее, не ваш!

— Моих мамы и папы, — киваю. Не хочу его путать! Вдаваться в подробности, кто мы друг другу…

Внутри мастерской всё выглядит именно так, как я себе представляла. Мольберт посередине, вокруг него — тюбики с краской, дощечки с палитрой цветов. Я иду вдоль стены, изучая картины. Люблю посмотреть на творение рук.

Много разных портретов, в основном, дети, женщины. Какие-то очень красивые, какие-то так себе. Одна привлекает внимание. Девушка с русой косой! Рядом с этим портретом — другой. Мальчик с мячиком. Тоже очень красивый, как будто живой.

Неожиданно в дальнем конце вижу то, к чему взгляд прибивается намертво. В каком-то немыслимом трансе, иду к той картине, что ждёт среди прочих, в углу. С неё смотрит красивая девушка, женщина. Гордый наклон головы, тёмный всполох ресниц над пронзительным взглядом. Куда ни пойди, а они продолжают смотреть на тебя! Эти, полные грусти, глаза.

— Кто это? — обернувшись, решаю спросить у художника.

Он оживляется:

— Это! — подходит поближе, опустив со лба на нос очки, — Один человек заказал. Для жены.

— Для жены? — говорю еле слышно.

— Да, да! — продолжает художник, — Но именно это, увы, черновик. Полотно я испортил. Проткнул.

Я смотрю в направлении пальца, коим он тычет в картину. И вижу… Действительно! Сбоку, на уровне уха, дыра.

— Но… ведь можно заклеить? — бросаю в какой-то прострации.

— Так я и заклеил! — кивает пузатый творец, — Но не отдавать же картину такой! Мне пришлось переделать. Но, скажу не без гордости, что второй экземпляр оказался куда лучше первого.

«Куда уж лучше», — смотрю в глаза той, кто весной станет мамой. А, когда живописец отходит, я делаю фото портрета Тамары. Кажется, это одна из коллег предложила идею подарка? И, очевидно, не мне одной!

Портрет Окуневых вышел на славу. Правда, он больше, чем я представляла. Плюс ещё рама, которую мастер избрал на свой вкус.

— Здесь я оставил автограф, — краснея, он тычет в её нижний край, — А вот моя визиточка. Если захотите изобразить портреты, свои, или детские. Любые рисую! Вас, к слову, с натуры могу. Ваше лицо очень чистое, его даже приукрашивать не придётся.

Уж не знаю, вежливость это, или он, правда, меня оценил? Но я благодарно киваю:

— Благодарю вас! Непременно подумаю на этот счёт.

Выйдя на улицу вместе с картиной, я прижимаю к себе полотно. Хотя дружелюбный художник его обернул в целлофан, всё равно я боюсь, мокрый снег просочится. Температура стремительно падает, ближе к нулю. А у меня внутри жар такой, что подмышки вспотели.

Сую Окуне́й в свой багажник, сажусь, достаю телефон. Увеличив последнее фото, долго-долго смотрю на Тамару. Тамаре в лицо! И решаю — послать, не послать? Послать фотографию Леве. Послать Леву вместе с его предложением встретиться. После такого я видеть его не могу!

Прижимаюсь затылком к сидению. Пытаюсь остыть. А с другой стороны, разве он виноват? Ведь художник сказал — это брак. Он оставил его на витрине. И теперь все глазеют. И думают: кто эта женщина? И почему у неё такой грустный взгляд.

Телефон оживает в руках, так, что я его чуть не роняю. Физиономия Ромика вместо Тамары слегка отрезвляет меня.

— Да! — отвечаю.

— Марго! — отзывается он, — Ты уже близко от дома?

— Я…, - мгновение думаю, — Нет, а чего ты хотел?

— Блин! Да я забыл этот хренов костюм из химчистки забрать! Не заедешь? — пытается Ромик задобрить меня, — Я за это посуду помою. Могу даже ужин накрыть.

Я вздыхаю:

— Ты где сейчас?

— Дома, почти. Там, в аптеке была недостача, пришлось к ним поехать, узнать, что к чему.

«Ну, да! Как же, в аптеке», — смеюсь про себя. Почему я не верю ему? Никогда. Даже если не врёт, даже если он честен, не верю! И охота поехать к Левону. Назло. Несмотря ни на что. Просто взять, отказать и поехать к Левону! И пусть Ромик ждёт свой костюм.

— Хорошо, — я вздыхаю, — Сбрось адрес, заеду.

— Маргоша, — бросает, — Целую и жду.

[1]საყვარელი, [saq'vareli] — в переводе с грузинского значит, любимая.