Счастливы вместе (Мари Соль) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 18

Юбилей отмечаем не где-нибудь, а в «Метрополе». Красиво жить не запретишь! Впрочем, у четы Окуневых, денег как грязи. Я полагаю, что знаю не всё о доходах их маленькой дружной семейки. Фармацевтика — прибыльный бизнес! Делай мел, выдавай за лекарства. Хотя, стоит заметить, что качество медикаментов, производимых «Ленфарм», отличается в лучшую сторону. Но я полагаю, преступные схемы имеют место присутствовать там.

Окунев, к слову, очень гордится своей генеалогией. Его прадед был чистокровным евреем. Его принадлежность к еврейской общине указана в метриках. После второй мировой он женился на русской. Община распалась, в силу понятных причин, а прадед был сослан в Сибирь. Там и сгинул.

Что касается предков с другой стороны, те были суровыми горцами. Вот как раз в Дагестан мы и ездили к ним. К другу Ромика, к тётке его, по отцу. Та носит платок, доверяет Аллаху и молится мужу. А, может быть, наоборот? Помню, как я поражалась тому, как зависимы местные женщины. Правда, мы жили в ауле, в горах. Красота местных гор поражала! Как поражали и местные нравы.

Ромка меня отругал, когда я однажды сняла кофту с плеч. Мужчины, поодаль курившие, так и застыли.

Ромик накинул мне кофту на плечи.

— Мало того, что у тебя светлые волосы! — запутался пальцами в них.

— Я не буду платок надевать, — прошептала.

— Не смотри им в глаза, и не вздумай им лыбиться, ясно? — он так крепко держал меня, что синяки оставались на коже.

Потом он признался, что дико боялся, вдруг меня украдут, спрячут где-нибудь, вынудят стать мусульманкой. А я умилялась тому, как он любит меня…

Так что Ромик гордится своим «разнокровьем». Я тоже горжусь! Доподлинно знаю, что прадед — поляк. Другой был румыном, от него у меня «колдовская» способность смотреть. Бабуля — казачка, лихая, горячая женщина! Другая, по матери — русская. Но тоже «элитных» кровей. Так что, моя семья может дать фору сватам. Только вот внуки похожи на Ромку…

Севка — так вылитый папа! Даже обидно, что на меня он почти не похож. Да и Сонечкин нос весь в отца. Всё боялась, что в подростковом возрасте из-за этого носика у неё буду комплексы. Даже решила твёрдо, что сделаем ей ринопластику, если попросит. Но Сонька не просит. Она себя любит такой!

У Ромика тоже сестра, флегматичка по имени Алла. Это Алла стоит произносить с прононсом, с длинным, тягучим, как жвачка, звуком «а». Рыжеватые волосы Аллы зализаны, лоб без единой морщинки. Ей столько же, сколько Володьке. Помню, мы с Ромкой мечтали, как наши брат и сестра тоже поженятся.

— Вот было бы здорово! Так породниться, — мечтала я.

— Намертво, — обнимал меня Окунев.

Породнились, ага. Алке вообще, на мой взгляд, мужики «мимо кассы»! Не признаёт она их, как подвид. Она — провизор в одной из семейных аптек. Неудивительно! Бизнес семейный. Вот Ромик мечтал, что и Сонечка станет провизором. А она ни в какую. Вся в мать.

Так что Алла общается в основном с пенсионерами. В выборе средств от различных недугов — она мастер. А вот касаемо внешности — полный профан! Платье серого цвета, чуть ниже колена. Никогда брюк не носит! И правильно делает, задницы нет. Сисек, собственно, тоже! Какие-то хилые прыщики спереди. Их даже «пуш-ап» не спасёт. Но главное даже не это, а взгляд. Взгляд у Алки усталый-усталый! Как будто она к своим тридцати шести, успела прожить уже несколько жизней. И одна была хуже другой!

То ли дело мой братик, Володька. Пышущий жизнью добряк, балагур и законченный циник. Нет, теперь, спустя годы, не могу даже в страшном кошмаре представить себе их, как пару. Вовке нужен кто-нибудь, вроде Ирочки. Нежный, нетронутый жизнью, цветочек. Пока до конца не распущенный… Но Володька ускорит процесс.

Мы садимся за стол. Во главе стола — папа и мама. Ромкины. Мои тоже здесь. Сбоку. Делают вид, что у них всё в порядке. Я так понимаю, сваты не в курсе семейных размолвок? Хотя, что говорить! Я сама лишь недавно узнала! Вижу, как мама слегка сторонится отца. А он всё пытается ей положить что-нибудь на тарелку…

Ярослав Севастьянович Окунев. Ярик, в народе, берёт право голоса.

— Тост! Папа хочет сказать! — оживляется Ромик.

— Дорогие мои, — произносит мой свёкор.

Он в костюме. Лоснящимся шёлком обиты манжеты. На галстуке виден зажим. Золотой. В рукавах чуть блестят на свету ювелирные запонки.

— Когда-то давно я повстречал эту женщину. Помню, как сейчас. Она шла по аллее, неспешно. Под ногами её шелестела листва. Ох! — вздыхает он, поджав губы, — Я был таким молодым. А сейчас…

— Дорогой, ты сейчас ещё лучше! Как крепкий коньяк, — уверяет жена.

Она тоже нарядная. В платье. Тёмно-синий цвет очень к лицу. На отвороте вокруг горловины, рассыпаны бусины. Светятся так, словно это бриллианты.

— Стразы сваровски, — шепнула мне мать.

— А ты почему не надела свои украшения? — решила спросить.

Мама хмыкнула, понизила голос, чтобы не слышал отец:

— Потому, что хочу переплавить их. Они уже вышли из моды!

— Понятно, — ответила я. Просто их папа дарил, вот и всё. Она не украшения хочет переплавить, а всю свою жизнь. А это, увы, невозможно.

Между тем длинный тост продолжается. Окунев Ярик вообще — мастер долгих речей.

— Я взмолился, подняв глаза вверх. Сказал: «Боже, дай мне знак! Дай мне шанс соблазнить эту женщину!». И вдруг…, - свёкор, для пущей наглядности аж приседает, — Она оступается… На ровном месте! И, что бы вы думали? Ломает каблук своего ботинка!

Эту историю слышали все. И уже много раз. Но, тем не менее, мы дружелюбно гудим, аплодируем, соглашаемся с тем, что их встреча была уготована свыше. А, может, оно так и есть.

Все хлопают, пьют. От всевозможных закусок, гарниров, нарезок, стол ломится. Чего не отнять, так это того, что Окуневы всегда были хлебосольными! К ним придёшь на голодный желудок, уйдёшь, еле встав из-за стола. А уж на праздники денег они не жалеют. К тому же, гостей полон зал. Кроме семьи, есть друзья и коллеги. Приятели свёкра, партнёры по бизнесу. У Людмилы Андреевны пару сестёр. Так что, скучать не приходится! И легко затеряться в толпе.

Мои детки расселись с обеих сторон. Севка рядом, а Сонечка — с папой.

— Ром, ты следи, чтобы Соня поела, — шепчу, — Положи ей салатиков.

— Я положил, не волнуйся, — кладёт свою руку ко мне на колено.

Я в платье, и чувствую жар сквозь чулок. Сдвинув бёдра, толкаю его:

— Убери!

— Что убрать? — правой рукой он сжимает коньячную рюмку, и смотрим на мой опустевший бокал.

— Руку, Ром, — уточняю. И чувствую Ромкины пальцы, ползущие вверх. Севка занят, болтает с Володькой. Общих тем у них много, а я… Пожалела уже, что надела не брюки, а платье! Теперь Ромик будет расценивать это как знак.

Он, опустив рюмку рядом с тарелкой, подхватив, наливает вино в мой бокал.

— Выпьем за нас, дорогая? — предлагает мне.

Я опускаю глаза. А вторая рука его до сих пор там…

— Сперва руку убери, — говорю, — Не то дети увидят.

— Маргоша, ты прелесть, — целует меня прямо в нос. А тем временем, пальцы касаются плотной резинки чулка. Голой кожи под ними…

Я целиком напрягаюсь! И позволяю себе хоть немного расслабиться, только когда он отводит глаза.

Официантки вдвоём, ведь одной не под силу, выносят огромное длинное блюдо. Его водружают по центру стола.

Окунев старший встаёт, объявляет, чтоб слышали все:

— Тушёная в светлом пиве шея телёнка, с ароматными травами и вялеными томатами! Потрясающе вкусно. По крайней мере, мне так сам шеф-повар сказал.

— Комплимент от шеф-повара, — говорит официантка, вручая бутылку вина.

— О! Мадера! Чудесно! — Ярослав Севастьянович делает жест, повествующий как он доволен, — Это моей обожаемой Людочке.

— Так, попрошу! — тянет руку мой муж.

Все, затаившись, глядят на него.

— Пришло время поздравить моих дорогих папу с мамой, — поднимает он рюмку.

— А почему это папу ты ставишь на первое место? — уточняет одна из сестёр его матери, для меня уже — тёток, для Соньки — бабуль.

— Всё он правильно делает! — хмыкают родичи свёкра, — Мужчина всегда во главе. А жена за мужчиной, за мужем.

Наступает короткий, запальчивый спор. В течение этого времени, муж продолжает натужно стоять, улыбаясь их «драке».

— Так! А ну, все замолчали! Сынок, говори, — позволяет отец. Он и, правда, глава их семьи. А вот в нашей семье, как я думаю, главной всегда была мама.

— Родители, мои самые главные люди на свете. На втором месте дети, жена, — опускает Окунев взгляд на меня, — Только благодаря вам я живу и дышу. Ваш пример заразителен! Мы вот как раз обсуждали с Маргошей, что хотим точно также отпраздновать свой юбилей спустя много лет, в окружении близких, друзей и родных.

Ладонь, что лежала сейчас у меня на колене, на этот раз накрывает плечо. Он сжимает его, призывая меня улыбнуться. И я, отпустив напряжение, делаю это. Готовлюсь поднять свой бокал.

— Дай бог каждому! — завершает свой тост Ромик.

Сегодня он — Окунев средний. Ведь Окунев старший — мой свёкор. А младшенький Окунев, Севка, пьёт сок. Правда, я подглядела, как Володька плеснул ему пару глотков коньяка.

Эх, хотела его отругать! Передумала. Всё же, парень у нас получился разумный. Напиваться не станет. И будет гораздо умнее отца.

Ромик вручает путёвку в дом отдыха. Объясняет родителям, что им там «предстоит испытать». Всевозможные СПА процедуры, бассейн и массаж.

— Ооой, сынооок, — восклицает Людмила Андреевна.

Я поднимаюсь. Картина стоит в уголке. Я уже развернула её, подготовила. Бант нацепила на раму.

— Дорогие мои Людмила Андреевна и Ярослав Севастьянович, у меня есть для вас персональный подарок. Сейчас, — убегаю и прячусь за шторой.

Все ждут. Появляюсь, как фокусник из-за кулисы. Секундная пауза… А затем. Ресторан наполняют восторги и крики.

— Узнаёте? — пытаюсь поднять я на уровень плеч неподъёмную раму.

— Куда ты? — вскочив, Ромик тут же ко мне подбегает, хватает картину, — Надорвёшься, Марго!

Вчера он весь вечер ругал меня. Как я сама умудрилась её запихнуть и поднять на этаж?

— Я ж на лифте! — говорила в своё оправдание.

— Ну, меня попросила бы! — хмурился Окунев, — Я ж не знал, что она будет такая тяжёлая!

— Ты свой костюм, вон, и то не забрал. Мне пришлось! — покосилась на вешалку в зале.

К слову, этот костюм ему очень идёт. Брюки прямые. Пиджак чуть просторный, небрежно расстёгнутый. А рубашка — слоновая кость.

— Вот это подарок! — взрывается папа.

— Так надо было всей семьи портрет сделать! — предлагает кто-то.

— Так вся семья не поместится! — возражает ещё чей-то голос.

Все дружно смеются. А Ромик подносит портрет. И, легко приподняв, водружает его на соседний стол, возле колонны. Таким образом, теперь две пары Окуневых восседают у всех на виду. Ярослав Севастьянович, глянув на их с супругой портрет, воспроизводит объятие в реальности.

— Вот так! — произносит Володька, встаёт и включает свой Нокиа с камерой, — Замерли! Фото на память.

Одним фото дело не кончилось. Он берётся снимать сразу всех! То, отдаляясь, желая вместить весь наш стол, то фокусирую кадр на ком-то отдельном. В объектив попадаем и мы с Ромиком.

— Ну, обнимитесь! — советует братик.

Я недовольно кошусь на него.

— Володь, я это всё не люблю! У нас этих фоток…

— А ну-ка иди сюда, — Ромик хватает в охапку меня, а с другой стороны и Софию.

Севка льнёт к моей левой руке.

— Улыбочку! — требует Вовка. И вспышка его фотокамеры ловит момент.

Получив передышку, мой папа берёт «микрофон» в свои руки. На самом деле, он сам, со своим низким басом, как ходячий микрофон.

— Ярик! — усмехается папа, а затем исправляется. Это он для него, с детства Ярик, а для всех — Ярослав, — Хочу вас поздравить с Людмилой! Уж сколько лет знаем друг друга. Скажу, положа руку на сердце, — в этом месте мой папа, чтобы не врать, кладёт руку туда, где у него бьётся сердце, — Более крепкой семьи не видал.

— Как же? А вы с Машей? — тут же пытает свекровь.

Я ловлю мамин взгляд. Она прячет глаза. Трёт колечко на пальце. А в последний раз, когда я приходила, оно было? Кольцо.

Папа тушуется:

— Так… Это… я ж нас не имею ввиду. Я про вас сейчас! Речь-то о вашем семействе.

— Марусь, а когда у вас юбилей? Ты напомни! Я запишу в календарь, — наклоняется к маме сватья.

Та улыбается, делает вид, что забыла. У них, кажется, в августе с папой. Я помню, как мы отмечали их сорокалетнюю дату. Папа дарил маме рубиновый комплект. Серьги, кольцо и браслетик. Браслетик в итоге был отдан мне, в качестве талисмана. Может, поэтому жизнь не заладилась, не у них, не у нас…

— В общем! — отец продолжает, — Мы тут решили. Раз вы у нас — домовладельцы, подарить вам на память скульптуру.

Он лезет в карман своих брюк:

— Да где же она?

— Кто? Скульптура? — смеётся мой свёкор.

Все представляют себе нечто мелкое. Вот только скульптура большая, почти в полный рост. Где Люда и Ярик в обнимку, а у ног шелестит водопад. Я как узнала, была просто в шоке! Что дальше? Билборд? Или, может, Петра потеснят, и вместо него встанет Окунев?

— Это фото, а сам наш подарок доставят завтра утречком, — достав снимок, папа его демонстрирует всем, а затем церемонно вручает Людмиле.

— Ох, Валентин! — та касается фото, вздыхает.

— Ну, всё! — усмехается свёкор, — Будут голуби срать на меня.

— Ярослав, — упрекает жена.

— Говори спасибо, что я взял за основу не писающего мальчика. А то была мыслишка такая! — смеётся отец.

Мать молчит. А раньше она бы его упрекнула…

Когда тосты кончаются, телёнка уже разобрали по косточкам. Наступает пора танцевать! Ярослав Севастьянович заказал их любимую песню. Я наблюдаю, как он бережливо ведёт свою Людочку в танце. И какая-то грусть на душе. За себя и за маму. Которая делает вид, что спина разболелась. Лишь бы отец не надумал её пригласить. А он и не думает! Подаёт ручку Соньке.

— Потанцуешь с дедом?

Дочь лукаво глядит на него:

— А ты мне ноги не отдавишь, дедуль?

Тот смеётся в усы:

— Постараюсь.

Они отправляются к прочим танцующим парам. А мама толкает Володьку:

— Пригласи Аллу на танец.

Брат шумно дышит:

— Мам, не хочу я её приглашать.

— А я говорю, пригласи, — не унимается мама. Неужели, она до сих пор лелеет надежду свести их?

— Мам, — цедит сквозь зубы Володька.

Между тем, сестра Ромика цедит вино со скучающим видом. Можно подумать, её это всё утомило! И те, кто не знают её, решат именно так. Только Аллочка вечно такая, всегда утомлённая жизнью. Будто ей не тридцать шесть лет, а как минимум в три раза больше.

— Пригласи, ну чего тебе стоит? — шелестит моя мать.

Я усмехаюсь в ладонь. Вижу взгляд брата, который меня умоляет вмешаться, помочь. Он косит на танцпол. Намекает, что я должна стать его «парой». И я уже собираюсь подняться… Как вдруг, появляется Окунев.

— Потанцуешь со мной? — тянет руку.

— Ой, Ром, — тяжелею я тут же, — Не могу! Так объелась, сил нет.

Он опирается сзади о стул, нависает над ухом:

— А чего ты всегда обжираешься, как не в себя? Посмотри, какой зад отрастила?

— Чего? — отстраняюсь.

Он ловит за талию, чуть ли не силой пытается вырвать меня из объятий удобного стула:

— Пойдём-ка жирок растрясем!

— Ром, перестань, — вырываю ладонь. Но он с силой сжимает её, вместе с тем самым браслетом, который недавно дарил.

— Если я говорю танцевать, ты танцуешь, — рывком прижимает к себе, — Поняла?

— Не поняла, — упираюсь рукой ему в грудь.

Он берёт мою руку, подносит к губам. На потребу толпе вдохновенно целует.

— Что с твоими не так? — произносит.

— Что? — хмурюсь я.

— Родители в ссоре? — конкретизирует Окунев. И желание сопротивляться ему пропадает. Я повисаю как кукла, цепляюсь за плечи супруга в надежде унять эту боль.

Он обнимает за талию, нежно скользит по спине:

— Помирятся, — шепчет мне на ухо.

— Думаешь? — я кошусь на маму. Как же ей одиноко, наверное? А, вдруг у неё кто-то есть?

— А что им ещё остаётся? — задумчиво трогает он мои волосы, мнёт их в руке.

— Да всё, что угодно, — цинично смеюсь я, — К примеру, развод.

— Вот далось тебе это слово? — отстранившись, взглянув мне в глаза, усмехается Окунев.

Он красив в этом образе. Очень красив, элегантен! Наверное, будь я на пару десятков лет младше, влюбилась бы точно. В такого, как он. Вот и Зоя влюбилась. Меня пробирает от этой внезапной догадки. Опять эта Зоя… Да чтоб её!

Ромик, снова обняв, прижимает к себе.

— Как мне пережить то состояние,

В час, когда спешу я на свидание?

Встретиться с тобой мне так не терпится,

Мысленно я время тороплю…, - с лёгким акцентом выводит певец.

Я опять изучаю танцующих взглядом, в тихом танце прижавшись к мужскому плечу. Соня с дедом танцуют забавно! Тот склоняется к ней, в силу роста он вынужден чуть ли не вдвое сложиться. Хотя моя девочка выросла, очень. Большая совсем. Юбиляры, обнявшись в порыве любви, монотонно качаются в такт их «особенной песне». Глаза у Людмилы закрыты, а свёкор поёт ей на ушко слова.

Я слышу их также отчётливо. И только потом понимаю, что это Ромкин голос вторит певцу, напевая куплет:

— Всё готов делиить с тобою поооровну,

Как мне дальше жиить?

Скажи, мне всё равнооо!

Я тебя нашёоол,

На свою беду,

На свою бедууу!

Я, как свекровь, закрываю глаза, позволяя себя убаюкать. И, сама не заметив, шепчу в унисон:

— Звёзды и лунааа,

Поют мне песни вновь,

Про мою судьбууу,

И про мою любооовь,