Счастливы вместе

Глава 25

За пару недель до нового года, обуреваемая жаждой перемен, я пошила для Сонечки новые шторы. Они очень красивые, прямо как кружево! Как будто зима разукрасила окна узорами. Кстати, вы в курсе, что пластик уступает стеклу? Да, он практичнее, безусловно! Но пластик лишает нас снежных узоров. Потому я скучаю по ним, вспоминаю, как в детстве любила сидеть у окна, любоваться плетением кружев…

Расстелив штору, я проверяю, все ли крючки на месте. У нас все карнизы для штор под крючки. Такие, откуда не нужно снимать фурнитуру. Но снимать шторы проще, чем вешать! Чтобы повесить, нужно встать на стремянку, и стоять, изогнувшись, в попытках нащупать петлю. Я морально готовлюсь. Сонька ушла гулять с Бубликом. Прогулка затянется, знаю. Она сообщила, что Люся подключится к ним. Севка с компанией прочих ребят и девчонок, пошёл отмечать день рождения кого-то из общих друзей. Я наказала ему быть дома не позже двенадцати! Хотя знаю заранее, он припозднится. Мало того, что квартирник окончится бог весть во сколько, так ещё поцелуи с Наташкой отнимут, как минимум час.

Ох, так боюсь, что они уже спят. Что она уже женщина! Это первое чувство так ветрено, временно. Скоро развеется. Главное, чтобы приплод не созрел…

— Ром! — зову мужа. Он заседает в своём кабинете. Есть два места, где он заседает подолгу: кабинет и туалет.

Я уже взгромоздилась на стремянку. И теперь поняла, как непросто повесить коварную штору. Тяжеленная, жуть! И зачем я купила такую? Ткань, конечно, красивая! Словно фата. Вот оставить бы. В ящик сложить. И пошить Соньке платье, когда решит выйти замуж. Прям аж жалко её на окно…

Муж появляется в тот момент, когда я примеряю её, в форме юбки.

— Ого! — восклицает, жуя бутерброд с колбасой.

Ощущаю, как сводит желудок. Надо было поесть, прежде чем делом заняться. Попросить у него откусить? Ну, уж нет! После его намёков на мои габариты… Он ведь, и вправду, меня измерял. Невзирая на то, что я спрятала ленту. А он измерял меня ниточкой. А ниточку мерил линейкой.

— Ну, вот! Сто четыре! — изрёк по итогу.

— Никто не меряет ниткой! Это погрешность, — потрогала бёдра.

— Погрешность может быть сантиметра два, это максимум. Но не четыре же? — возразил Ромик, словно швея.

— Откуда ты знаешь, Ром? — раздражённо заметила я, — У тебя нитка специально с запасом.

— Так, ты давай не юли! Ты проспорила, в общем-то. Помнишь, что именно? — хмыкнул он, тронул себя ниже пояса.

Я скривилась:

— Отстань! Я с тобою не спорила! Это ты сам с собой. Вот и ласкай сам себя.

Кажется, Ромик обиделся. Я не помню, когда добровольно ласкала его. Когда в принципе делала это? Брала его в рот. Уже и не вспомню. Наверно, ещё до рождения Соньки. А вот у Левона брала…

— Штору подержишь? — прошу я супруга.

Он продолжает жевать бутерброд:

— Щас, доем.

— Ром, не щас, а давай! Я что здесь, буду стоять и ждать? — возмущаюсь.

— Постой! А я полюбуюсь, — он упирает плечо в стену дочкиной спальни. Скрестив ноги стоит, нагло жрёт бутерброд. Смотрит ехидно, с усмешкой, — Приложи к голове?

— А ещё что? — вздыхаю.

— Лучше, чтоб ты была голой, — ведёт он по мне липким взглядом, — Халатик сними.

— Ага, — издевательски хмыкаю я, — Спешу и падаю!

— Не, падать не надо, — бросив в рот последний кусок бутерброда, он отирает ладони друг от друга, после — нюхает их, — Ничего, если шторы будут пахнуть колбасой?

— Иди вымой! — киваю на дверь.

Закатив глаза, Ромик идёт в ванную комнату. Там долго шумит водой, словно весь решил вымыться, прежде, чем мне помогать. Выходит, и правда, без майки.

— Ром, ты издеваешься, что ли? У меня уже ноги болят тебя ждать! — возмущению моему нет предела.

— Закаляйся! — подходит он ближе, — Тебе полезно икроножные мышцы качать.

— Себе мозги подкачай, — огрызаюсь в ответ.

— Делать-то что? — смотрит на белый клубок снежной тюли.

— Держи! — восклицаю.

— Что, просто держать? — поднимает глаза на меня.

— Ну, держи не просто! Усложни как-нибудь, — принимаюсь я вешать, — Ты держишь?

Окунев, взяв ворох ткани в охапку, подносит к лицу:

— Пахнет освежителем для туалета! Этот, как его, ландыш!

— Сам ты ландыш! Это жасмин! — упрекаю его.

Тесьма ещё новая, не разносилась. Так трудно найти, где продеть в эту ленту крючок…

— Ром, подними! — командую сверху.

— Чё поднять? — уточняет.

— Штору, ну что же ещё? — удивляюсь его тормознутости.

Окунев тяжко вздыхает, тянет вверх руки, где ткань уже сбилась в комок.

— Ты можешь расправить её, или нет? Что ты скомкал! — ругаюсь, увидев.

Он громко цокает:

— То подними, то расправь! Ты уже реши, что тебе нужно, Бузыкина?

— Сначала расправь, а потом подними! — объясняю. Вот бездарь!

Расправить сразу же не получается, и мне приходится ждать, разминая затёкшую шею. Когда расправляет, то вижу, что штора помялась…

— Ром! Тебя просить, себе дороже выйдет. Ты вон измял её всю, — недовольство растёт.

— Где измял? Она такая была! — говорит он в своё оправдание. Сквозь ткань мне не видно бесстыжего взгляда.

— Ага, ну, конечно, — придирчиво хмыкаю. Уже половину развесила. Осталась ещё половина.

Неожиданно весь наш процесс стопорится…

— Что там? — кричу я на мужа, который запутался в шторе и дёргает правой ногой.

— Зацепилась, зараза, за молнию! — он нагибается.

— Ром, не порви! — успеваю сказать и пригнуться, увидев, как Ромик, повиснув на шторе, как муха в сетях паутины, хватает напольный торшер. Сперва падает он, а торшер на него.

Приглушённое:

— Аааа, — повествует о том, что торшер угодил куда надо.

Мне не видно, куда. Так как Ромик запутался в шторе настолько, что теперь он походит на бабочку в коконе. Точнее, на личинку жука.

— Ром? — окликаю его.

Тишина подозрительна. Я окликаю ещё раз:

— Ром, ты живой?

Торшер продолжает лежать на боку. А если его так огрело, что он отключился? Не торшер! Ромик. Хотя, и торшер тоже жалко. А Окунев, как ни крути, заслужил…

Я с тоской поднимаю глаза. Половина крючков оторвалась. Даже ленту порвал. Идиот!

Сползаю вниз со стремянки. Он как и прежде, лежит неподвижно. Укутанный в белую тюль, точно в саван. Хоть сейчас клади в гроб.

Я снова зову его:

— Ром?

Реакции ноль. И это уже не похоже на шутку. Осторожно толкаю ногой неподвижное тело супруга:

— Эй, Окунев! Хватит дурачиться. Ну же, вставай!

Нет ответа. Тогда приседаю, пытаюсь найти, где кончается штора. В какой-то момент мне мерещится кровь на узорчатой ткани. Потом понимаю, что это фантазии.

— Ром, — уже тихо шепчу.

Он молчит. Не кряхтит и не дышит…

— Ром, — прижимаюсь к груди, когда между мною и ним остаётся всего лишь один белый слой.

«Стучит, не стучит?», — пытаюсь понять. Вроде стучит. Или это стучат мои зубы?

— Ром! — тереблю его, — Ром, ну чего ты? Совсем обалдел?

«Может, скорую вызвать?», — пугаюсь, кусаю губу. Изучаю пространство вокруг на предмет столкновения. Стол? Или угол кровати? Да, вроде, и то и другое, стоит в стороне. Обо что он ударился? Может быть, всё же торшер?

Я щупаю голову, пол возле чист. Слава богу, что кровь померещилась!

— Ромочка, Рома, вставай, ну, чего ты разлёгся? — пытаюсь его оживить.

Он тяжёлый, какой-то совсем неживой. И тут мне становится страшно… А вдруг это приступ? Инфаркт, как у друга? И что в этих случаях делают? Что?

— Ром, — я склоняюсь к нему. Отгребаю злосчастную штору, — Ромочка, миленький, ну же, очнись!

Лихорадочно думаю, где положила смартфон. И успеет ли скорая?

«Я же врач, господи», — вспоминаю первичные признаки. Что нужно делать? Во-первых, подложить ему что-то под голову. Да хоть ту же штору! Во-вторых, расстегнуть воротник… Он же голый! Почти. А теперь…

Тридцать раз надавить, два вдохнуть. Ну, давай же, Бузыкина, действуй! Сердечно-лёгочную реанимацию знают все. Это азы медицины. Но вот только… Мне лично никогда не приходилось в реальности делать подобное. Во время учёбы, на практике, да! В пределах больницы для этого есть дефибриллятор. Только вот, дома таких вещей нет.

Я седлаю его, чтобы не раздавить. Осторожно привстав, кладу руки на грудь и давлю, по команде, ритмично. Ромик кажется белым как снег. Как злосчастная штора! Которая скомкалась возле него и мешает оказывать первую помощь.

Склонившись к лицу, собираюсь вдохнуть в него жизнь вместе с воздухом. Неожиданно губы его отвечают, глаза открываются. Руки, меня обхватив, прижимают к себе. Легко поменявшись ролями со мной, «больной» остаётся поверх и внимательно смотрит.

Обида во мне неуступчиво борется с радостью.

— Ты симулировал что ли? Совсем идиот? — от избытка эмоций, в глазах моих слёзы…

Ромка смеётся, прижав меня к полу. Тяжёлый какой!

— Вы спасли меня, доктор! Я обязан вам жизнью, — произносит киношно.

— Иди ты! — толкаю. Упираюсь ладонями в Ромкину грудь. И теперь ощущаю, как пульс его бьётся под кожей, везде. Как я раньше не слышала? То ли он умудрился замедлить биение сердца? То ли я испугалась его потерять…

— Испугалась? — словно прочтя мои мысли, издевается он, — Признайся, Бузыкина, ты испугалась?

— Ничего я не испугалась! Клоун проклятый! — я прячу глаза. Прозрачная штора вокруг нас совсем потеряла свой облик. Теперь её снова придётся стирать, гладить, вешать крючки…

— Ромочка, миленький, — кривляется Окунев. Неужели, я так говорила? Не помню.

— Ром, слезь! — мне обидно до слёз.

— Ну, уж нет, — отзывается Ромик. Распяв мои руки с обеих сторон от лица, нависает, касается крестиком шеи, — Ты красивая, Ритка. Безумно! И пахнешь, как ягода. Я так скучал.

Сказав это, он прижимается ртом к моему. И целует… Впервые за долгое время. Взасос. Мы когда целовались, как муж и жена? Нет, не в щёчку, не в лобик. А именно в губы! По-взрослому, как говорится. Наверное, ещё до рождения Соньки. Да, нет же! Утрирую. Но очень давно.

Ошалев от такой неожиданной прыти, я даже размякла. Желая ему возразить, приоткрыла свой рот. И в момент ощутила, как кончик его языка подхватил мою верхнюю губку…

Порыв оттолкнуть его гаснет. И Ромик, почувствовав это, ныряет рукой между тел.

Спустя полчаса мы лежим на полу, на поруганной шторе, которая стала постелью для нас. Я в распахнутом настежь халате. Ромик вообще без штанов.

— Что это было? — дышу учащённо. Я только что кончила. С мужем. Впервые за множество лет.

— Тебе понравилось? — он, отыскав мои пальцы, сжимает их.

Я отвечаю, без тени сомнения:

— Да.

До сих пор не могу прийти в себя. Между ног ещё влажно. От пота, от Ромкиной жаркой слюны. Как давно он ласкал меня там? После Левона, наверное, брезговал? Впрочем, и я не особенно силилась сделать приятное мужу. Сейчас так охота восполнить пробел.

— Я и забыла, что ты так умеешь, — шепчу, сдвинув бёдра.

— Прости, — произносит он с болью, затем усмехается, — Я тоже забыл, какая ты вкусная.

Краснею от этих волнительных слов.

— Скоро Сонька придёт. Ты б оделся.

Вместо этого, Ромик берёт мою руку, подносит к губам.

— Вот как вышло. Проспорила ты, а платить мне пришлось.

— Ты о чём? — говорю.

— О минете, — вздыхает он тяжко.

— Господи, Окунев! Ты бы подумал о чём-то другом. Вон, штору испортил! Меня напугал. Для кого был весь этот спектакль?

— Для тебя, для тебя, моя радость, — смеётся он тихо.

Я слышу коротенький писк домофона.

— Вставай! — возвращаю на место халат. Где-то здесь мои трусики. Чёрт!

Ромик встаёт, надевает штаны. Он без трусов ходит дома. Член ещё не опал до конца и топорщится, даже сквозь ткань.

— Окунька приструни! — я кошусь на его «достояние».

— Ты давно его так не звала, — усмехается Ромик.

Через пару минут входит Сонька. Я как раз отыскала трусы, Ромик поднял торшер. А теперь мы пытаемся снять белоснежную штору. Правда, теперь она уже не такая белоснежная. Стоит заметить, полы у нас чистые! В спальне у дочери хуже, чем где-либо. Так как я настояла, что Сонька должна убираться сама.

— Вы чего тут устроили, ма? — возмущается дочка, застыв у двери.

Бублик радостно лает, приветствуя нас. Лапы грязные, с улицы.

— Шторы меняем, — бросаю логично.

Недовольная Сонька, забыв о мытье, выпускает его.

— Бублик, нет! — преграждаю дорогу.

Но Бублик проворный. Его любопытству ничто не помеха. Проскользнув у меня между ног, он стремглав нападает на штору. И грязные лапы его ставят крест на моих новогодних мечтах.

— Упс! — комментирует Соня.

Я, вздохнув, извещаю её:

— Значит, будешь без штор.

— Ну, маааам! — тянет дочка, — Повесь те, что были!

— Не могу, они мокрые, — я хватаю грязнулю, несу его в ванну.

Сонька тащится следом за нами:

— Я не буду без штор! Там же окна напротив.

— Ой, да кому ты нужна? — говорю.

— Как кому? — не унимается Сонька, — А что, если кто-нибудь будет подсматривать?

«Совсем уже выросла», — думаю я. А вслух возмущаюсь:

— Да что там смотреть?

— Как это, что? — недовольно ворчит мою юная девочка. Ромка всегда говорит, что она вся в меня.

Я предлагаю:

— Поспи в гостевой.

— Я хочу спать одна! — упирается дочка.

«Ещё бы», — смеюсь про себя. Чтобы до полуночи вести переписку с подругами.

— Спи на здоровье, я с папой, — сама не знаю, с чего это вдруг я сказала такое. Но слово не воробей, и Сонька мотает на ус:

— Хорошо!

Вижу Ромика, выйдя из ванной. Понимаю, он слышал моё предложение.

— Значит, со мной? — уточняет.

— С тобой, — говорю.

Он улыбается:

— Что ж, с нетерпением буду ждать ночи.