Счастливы вместе

Глава 23

К Егору мы теперь ходим, как на работу. Привычно сидим, ожидая, когда его длинный диван освободится для нас. Марина, его секретарша, уже знает мои предпочтения. И к нашему времени умудряется раздобыть ореховый раф. Стаканчик которого ставит на стол, рядом с нами.

— Спасибо, Мариночка, — улыбаюсь я девушке, — Ой, даже горячий ещё!

— На здоровье, — кивает она. Рядом с Ромиком ставит эспрессо. Через пару секунд появляется вазочка с конфетами.

— Спасибо, — Окунев тянется взять.

— Это мне! — подвигаю к себе.

— А не слипнется попка? — не стыдясь секретарши, бросает в мой адрес.

— Не волнуйся, потом разлеплю, — усмехаюсь в ответ.

Марина смеётся моей «скромной» реплике. Всё-таки, женская солидарность даёт знать о себе! Мне кажется, она симпатизирует мне больше, чем Ромику. Договорились с ним, если Егор не поможет, то следующим пунктом найдём терапевта, обязательно женского пола. И посмотрим тогда, кто кого!

Из кабинета Егора появляется пара. Цокая шпильками, она прижимает к себе плоский клатч. Он, пропустив свою спутницу, обречённо кивает Марине, и идёт мимо нас.

— Видала, какие люди тут лечатся? — самонадеянно хмыкает Окунев.

— Какие? — кривляю его.

— Приблатнённые, — отзывается он, — Не то, что ты у меня. Трясогузка!

— Чтоо? — вылупляю глаза.

— Во-во! А когда вот так делаешь, больше на курицу смахиваешь, — тычет в меня пальцем Ромик.

— Ты-то сам на себя давно в зеркало смотрел? Петушок, золотой гребешок! — усмехаюсь, прикончив конфетку.

Окунев смотрит в упор, угрожает мне взглядом:

— За базаром следи, поняла?

— Базар — это там, — я киваю за дверь, — А у меня разговорная речь.

— Ты сейчас будешь речи за дверью толкать, поняла? — Ромик быкует.

— С удовольствием! — улыбаюсь притворно.

— Вон за той, — он кивает на дверь кабинета.

Вздыхаю:

— Я предпочла бы за этой, — смотрю на входную.

Тут из первой двери появляется он, наш «светило науки». Поправляет очки на носу, произносит:

— Прошу!

— Мадемуазель, — тянет Окунев ручку.

Я, хмыкнув, встаю, обхожу журнальный столик с другой стороны. Утром опять поругались! А вроде всё было нормально. Последние пару дней так вообще. После той ночи, когда он меня обнимал… Я отвыкла спать вместе! А Ромик такой эгоист. Он всю ночь не давал мне прохода. То руку положит, то придавит ногой. Я так и сказала с утра:

— Ну, уж нет! Сегодня я буду спать на кровати одна.

Севка хмыкнул:

— А чё вы, опять спите вместе?

Я покосилась на Соню:

— Да так, папа сказал, что ему одиноко и грустно. Я решила, одну ночь потерплю.

Окунев тут же поспешил опровергнуть мою версию правды:

— Ага! Это мама пришла, ей плохой сон приснился.

— Какой? — встряла Сонька.

— Да так! — отмахнулась я.

Но Ромка решил завершить:

— Снилось, что мы развелись.

— Что?! — опешила Соня.

— Ничего, малыш! Папа шутит, — погладила дочь по руке.

— Это кошмар! — поддержал меня Окунев, — Приснится же такое, да, милая?

Я улыбнулась натянуто:

— Да.

Сон, как же! Мечта, а не сон. Хотя… Был бы смысл разводиться? Левончик уехал. Уже написал из Батуми:

«Скучаю», — выслал мне фото их города. Может, когда-нибудь съезжу к нему. На душе пустота. Но уже не так больно, как было в первые дни. Аппетит появился, голова перестала болеть. Согласилась сходить на сеанс.

Тимофей, мягкий кот, разделяющий пару, вызывает улыбку, как только вхожу. Я сажусь, глажу синюю спинку кота. Разве коты бывают синими? Хотя… Посинеешь тут, слушать такое.

— Итак, — произносит Егор, — Вы посмотрели то видео, которое я присылал?

Мы одновременно, словно прилежные ученики, отвечаем:

— Да!

— Посмотрели!

Ничего такого, сверхъестественного, я не услышала. Психолог рассуждает о том, что такое измены. И пытается вбить в голову слушателей мысли о том, что у каждой измены есть оправдание. Точнее, причина. Но для меня причина бывает одна. Это похоть! Нельзя же оправдывать похотью всё. Вот у меня с Лёвой была любовь, страсть, настоящие чувства. А Окунев что? Он хоть одну из любовниц любил?

— Сегодня я бы хотел поговорить с каждым из вас по-отдельности, — предлагает Егор ноу-хау.

— Хм, — хмыкает Окунев.

Я удивлённо смотрю на него:

— Что ж, ожидаемо. Хочешь быть первым?

— Ещё чего! — отрицательно машет в ответ, — Пока я тут буду сидеть, ты там закинешься парой конфеток. Егор! — обращается к другу.

— Егор Аристархович, — отзывается тот.

— Ох, ты ж, ё-моё! — тянет Окунев воздух в себя, — Егор Аристархович, вы б запретили своей секретарше кормить эту дамочку. Она только форму вернула, опять наберёт.

— Ты вообще офигел, или как?! — наезжаю на мужа. Говорить о моём лишнем весе он начал спустя пару лет после родов. Я итак изо всех сил худела! А он отказался сидеть на диете, со мной. Сам готовил, сам ел. Навоняет едой на всю кухню, а мне приходилось жевать сельдерей…

Окунев, встав, приглушённо смеётся. Опять спровоцировал, гад!

— Ухожу, ухожу, — поднимает он руки, — Веди тут себя хорошо, поняла?

— Да пошёл ты! — бросаю ему.

Егор, как всегда, запредельно спокойный, ждёт, пока муж уйдёт. Я сажаю к себе Тимофея. И глажу его, словно Мусю. Муся часто садится ко мне на колени. Мурчит. Я за это люблю кошек! Мне всегда импонировал их взгляд на мир. Такой, слегка отстранённый, надменный. Всегда свысока. Мне даже кажется, Муся считает нас всех «приживалами». Снисходительно терпит, сочувствует. А мы, как волхвы, ей таскаем еду…

— Маргарита, я хотел бы задать вам один очень важный вопрос. Постарайтесь быть честной, — поправляет свои окуляры Егор.

— Я постараюсь, — киваю.

Он, глядя сквозь линзы очков, произносит:

— Ваш муж поднимал на вас руку?

Поначалу, я просто смотрю, открыв рот:

— Кто? Окунев? В смысле?

— В том смысле, — конкретизирует Егор, — Имеет ли место рукоприкладство в вашей семье?

— В нашей семье? Нет! Вы что? Он никогда не наказывал, даже Севку не бил. Не то, чтобы Сонечку, — удивляюсь таким обвинениям. С чего он взял, интересно знать?

— А вас? Вас он бил? — донимает психолог.

Я усмехаюсь:

— Меня?

— Маргарита, — пытается он объяснить, — Вас не должно беспокоить, что я придам это огласке. Я не стану предпринимать ничего, без вашего ведома. Всё, что вы скажите, останется между нами.

Я опять усмехаюсь, краснею до кончиков пальцев:

— Егор, ты вообще? Ты же Ромика знаешь!

— Знаю, — кивает, — Потому и спрашиваю. Бил он вас, или не бил?

Этим «вы» он стремится подчеркнуть официальный подтекст нашей личной беседы. Я выпрямляюсь:

— Нет, что вы, Егор Аристархович. Мой муж никогда не бил меня.

— Хорошо, если так, — отвечает Егор, — Просто вы упоминали о неком насилии с его стороны. На первом приёме.

— Аааа! — вспоминаю я, — Да… Это так.

— Насилие имеет место быть в пределах постели? — деликатно осведомляется врач.

Хотя, его тон не врачебный. Скорее, он дружеский. Только на «вы». И этот странный диссонанс вводит в ступор.

— Ну, — я снова краснею как рак, — Мало ли что не бывает в постели.

— Всё, что выходит за рамки согласия, даже в постели, является насилием по отношению к другому партнёру, — напоминает Егор. Хотя я итак это знаю! И знаю, что Ромка меня изнасиловал множество раз.

Когда в первый раз это было, я плакала. Помню, как он собирался ударить меня. Передумал. Вместо этого сдёрнул халат, повалил на кровать, навалился.

— Ром… Перестань! Нет… Ром, не надо, — брыкалась я.

Детей в тот день не было дома. А я сочинила дежурство. Сама же сбежала к Левону. Запах которого Ромка учуял, когда стал меня домогаться. Он был пьян в тот момент. Нет, не сильно! Был бы он в стельку, и я бы смогла избежать экзекуции. Но он был достаточно пьян, чтобы снизить порог допустимого. И недостаточно, чтобы его член не встал.

Когда отымел меня, жёстко, болезненно. Скатился и сел. Я подтянула колени к груди, заскулила.

— Ты моя жена! — рявкнул он, вместо того, чтобы взяться меня утешать. Извиниться, хотя бы.

Я не ответила, впилась зубами в свой палец.

— Ты моя жена, поняла?! — повторил он с нажимом, — Ею и останешься!

Это было ещё до того, как он назначил Левону встречу. Наверное, знал уже. Только молчал. Сбросил злобу вот так.

«Это лучше», — потом размышляла. Лучше, чем он бы набил физиономию Лёвушке. А так, и Левон избежал наказания. А от меня не убудет…

— Вы помните, в какой момент ваша близость с мужем стала такой? — звучит голос Егора. Он как будто увидел картину моими глазами. Мои воспоминания стали доступны ему.

— Какой? — говорю.

— Принудительной, — отвечает он коротко.

Пару долгих минут я молчу. А потом… Прорывает! И я говорю, говорю, говорю. Без оглядки. Без продыху. Говорю о том, как Окунев впервые изменил мне. Как я лечилась потом, пила Трихопол. Как мы с ним разъехались и чуть не развелись. А потом… Про Левона! Про нашу интимную близость, и с мужем, и с ним.

Выдыхаюсь.

— Попейте водички, — кивает Егор на графин.

Слегка дрожащей рукой наливаю и пью.

— Хорошо, — отвечает он.

Всё это время он делал заметки. И мне так любопытно, что он там написал, в своей тайной тетрадочке? Приколюсь, если там не слова, а рисунки. Как люди, которые долго болтают по телефону, рисуют козюли на белой поверхности. Я, например!

— Что ж, Маргарита. Я благодарю вас за искренность. Теперь прошу, пригласите сюда мужа.

— Как, это всё? — недоумеваю.

— А что же ещё? — вскинув брови, Егор удивлённо глядит.

— Ну, — пожимаю плечами, — Диагноз, вердикт, так сказать.

— Всё это будет чуть позже, — кивает в ответ.

Мне ничего не остаётся, кроме как выйти. Ромик сидит на диване в приёмной, болтает ногой.

— Твоя очередь! — говорю ему, — Больно не будет.

Хотя, если честно, мне чуточку больно. Но это приятная боль.

Ромика нет, кажется, целую вечность. И о чём он ему распинается? Наверняка, сочиняет обо мне небылицы? Расскажет о том, чего не было. Откровенничать Ромка не любит! Хотя, может быть, только со мной.

Наконец, дверь кабинета открывается. Но вместо Окунева, я вижу Егора. Он манит меня:

— Заходите.

Нерешительно я захожу. Вижу, как Ромик задумчиво хмурится, трогает мягкий подушечный хвост.

— Присаживайтесь, — кивает Егор на моё привычное место.

Я опускаюсь в него. И беру Тимофея за лапу. Словно то, что мне предстоит услышать, разделит мою жизнь пополам.

— Итак, — произносит Егор, — Предварительный вывод такой. Вы, Маргарита, — глядит на меня, — Неуверенный в себе человек. Эту неуверенность в вас развил муж. Но она появилась ещё до него, насколько я понял, это связано с родами. Ваш психотип — это женщина-жертва. Вы готовы терпеть и будете делать это сколько угодно. Давая себе зарок завтра же изменить свою жизнь коренным образом, вы никогда не предпримите шаг. Только если за вас его предпримут другие.

— А…, - открываю я рот.

Только он не даёт мне сказать. Словно теперь моя очередь слушать:

— Ваш муж достаточно часто унижает вас. И унижение это не всегда физическое. Оно может быть и словесным. Вы же стали ему изменять, насколько я понимаю, из мести. А затем увлеклись, так сказать, вошли во вкус. Это замкнутый круг! Вам нравится ощущать себя виноватой. Принимать унижение, как должное. А затем снова мстить за нанесённую обиду.

— А…, - снова пытаюсь я вставить хоть слово. Но, нет! Он ещё не закончил:

— Вам следует сделать усилие над собой. Одно из двух. Либо вы меняете себя, но это навряд ли. Либо принимаете себя такой, какая вы есть. Со всеми своими склонностями и предпочтениями. Боюсь, ваше счастье зависит от наличия рядом субъекта агрессии, это ваш муж.

Ромик смеётся:

— Агрессии, блин! Вот только не надо делать из меня тирана, ясно? Я ей всё разрешаю. Даже налево ходить разрешаю. Где такие мужья? Покажите мне, а? — он разводит руками.

Я же никак не могу вернуть себе дар речи. Жертва. Я? Значит, мне это нравится? Он это хотел сказать? Я только что, целый час изливала ему свою душу. А он такой сделал вывод из этого? Что мне нравится быть униженной и оскорблённой. Потому, что я жертва? Чудесно, слов нет!

— Теперь касаемо вас, — обращается к Ромке.

Тот, приготовившись слушать, садится удобнее. Наверное, ждёт, что сейчас ему скажут, какой он хороший и правильный? Только вот речи доктора совсем не похожи на похвалу:

— Ваша самооценка занижена, в силу разных причин. Виной тому возраст, частично. Желание доказать себе самому, на что вы способны. Жена для вас пройденный этап. Так как она уже ваша! Но, в то же время, вы не можете позволить себе потерять её, и потому позволяете ей, как вы это назвали, ходить налево. Вот только хождение это даром не проходит. Опять же, оно бьёт по вашему самолюбию. Которое итак в достаточной мере уязвимо. То есть измена порождает измену. Неспособность влюбиться, боязнь всевозможных привязанностей стимулирует вас к неразборчивым связям…

— Каким таким неразборчивым? — взрывается Ромка, — Я очень разборчив!

— Ага, — подтверждаю с усмешкой, — Разборчив, не то слово.

— Ты молчи, давай, жертва, — бросает он мне.

— Вот! Об этом я и говорю, — продолжает Егор, — Ваши попытки унизить жену повествуют о том, что глубинные комплексы требуют боли. С её помощью вы ощущаете себя значимым, важным, держащим всё под контролем.

— Комплексы? — Окунев даже вперёд нагибается, — Это у кого? Это у меня комплексы?

— Не всё подчиняется вашему плану, увы, — произносит Егор, как будто не слыша протестов, — Отношения вашей жены с другим мужчиной — вот главный триггер для вас. Вы были настолько уверены в том, что она никого не найдёт, что теперь не способны себя контролировать. Принуждение — это своеобразный способ её наказать за то, что вы сами же ей разрешили.

— Я не разрешал! Я…, - осекается Окунев, — Какого чёрта вообще? Я просил нам помочь, а не макать нас в говно, как щенков.

Егор поправляет очки:

— Я пытаюсь.

Я, кажется, вот-вот разрыдаюсь.

«Это замкнутый круг», — звучит в голове его голос, — «Вы — женщина-жертва». Чувство такое, как будто я по секрету ему рассказала о самом интимном, о том, чего даже подруге сказать не могла. А он насмехается, тычет… Как Ромик сказал? Как щенков.

— Ты вообще, что о себе возомнил? — входит Ромик во вкус, — У тебя самого-то семья есть?

— Я в разводе, — признаётся наш доктор. Наш семейный хирург. Препарировал нас, а теперь предлагает нам: так и живите.

Ромик знал о его личном статусе, но услышав об этом сейчас, разражается смехом:

— Вот! Ты даже свою семью не сумел сохранить? Как ты вообще можешь кому-то что-то советовать? Себя излечи для начала! Врач-мозгоёб, — он встаёт, говорит мне, — Марго, мы уходим!

Я уже шмыгаю носом. И даже в одежде, ощущаю себя без трусов. Стыдно-то как! Я ему приоткрылась, доверилась. А он: ты сама виновата. Я знаю итак, что сама.

— Маргош, — тянет Окунев, — Ну, не плачь, моё солнце. Пускай этот недоучка других учит жизни. Идём?

Я, поддавшись, встаю. Однозначно, что женщина-доктор была бы гораздо умнее и тактичнее. Уж она поняла бы, что значит рожать. И как после этого бывает трудно вернуться к обыденной жизни.

— Откуда грамоты взял? Сам нацарапал? — приговаривает Ромик, ведя меня к двери.

Я, вытерев слёзы, бросаю:

— И кофе у вас говно, Егор Аристархович! И сами вы дрыщ и очкарик!

Егор шумно дышит. Но, не удостоив нас репликой, продолжает молчать. А что тут скажешь? На правду же не обижаются!

Мы с Ромкой выходим. Я — первой. Затем уже он. Мариночка, видимо слышала фразу, которую я намеренно громко сказала. И теперь затаилась в углу.

— Вы бы нашли себе шефа получше, — вернув себе самообладание, я отправляю назад прядь волос. И иду в направлении выхода, как час назад шла какая-то дама. Горделиво, с приподнятым носом.

Слышу Ромкино:

— Деньги в трубу!

И держу в себе фразу: «А я говорила».

В машину садимся в молчании. Оба сопим. Пока Окунев первым не фыркает:

— Нет, ну ты слышала? Я — престарелый изврат. Возраст, блин! На себя бы посмотрел, — он вставляет ключи в зажигание.

— Вот именно! — соглашаюсь я с мужем. Хотя… В чём-то согласна с Егором. Что Окунев тот ещё гад.

— Типа я унижаю тебя! Я тебя унижаю? — вопрошает, взглянув на меня.

Я усмехаюсь:

— Меня все унижают, не только ты. Я ведь женщина-жертва.

— Ты?! — удивляется Окунев, словно только услышал об этом, — Да он тебя просто не знает. Ведь ты же кремень!

— Да вот именно! — вот тут я согласна.

— Жертва, блин, — хмыкает Ромик, нажав на педаль, — Жертвы, вон, дома сидят и не вякают. А тебе палец в рот не клади.

Я отвечаю ему тяжким вздохом. Приятно, что он не считает меня таковой.

— Комплексы, блин! У меня. Не, ну ты слышала? — никак не может прийти в себя Ромик.

— Он просто завидует, — машу я рукой.

— Вот, точно! — кивает Окунев, — Это ты в точку, Марго. Мне кажется, он не лечить собирался нас, а разлучить. Хрен ему!

Я смотрю на дорогу.

— Дрыщ и очкарик! Ну, ты, конечно, дала жизни, мать, — неожиданно смех отвлекает меня.

Я смотрю на супруга:

— Обидно?

— Нормально, — улыбается он и кладёт на бедро свою руку…

В другое время я бы стряхнула её. А сейчас не хочу. Волоски на его пальцах чуть серебрятся. И когда он успел поседеть? Я накрываю ладонью его ладонь. И мы едем сквозь сонную бурю, которую нам в этот раннедекабрьский вечер подарил Петербург.