Счастливы вместе

Глава 22

После того спонтанного, первого раза, который случился в моём кабинете, мы с Лёвой расставались, сходились, огромное множество раз. Я зарекалась, что больше ни-ни! Он женат. И я замужем. Эта связь изначально порочна и обречена. Под муками совести, я говорила ему, чтобы он не звонил, не писал. Отвергала.

Вот только, в пределах одной поликлиники, спрятаться было почти невозможно. Он находил меня. Даже однажды зашёл в женский туалет! Подпёр изнутри двери шваброй.

— С ума сошёл? — вспыхнула я. Слава богу, успела пописать! И уже мыла руки.

Левон дышал так, словно бежал по ступеням наверх. А, возможно, оно так и было? Взгляд горит, грудь вздымается.

«Он как зверь, дикий зверь. Мой ласковый, нежный…», — подумала я в тот момент, понимая, что выхода нет. И не только в прямом смысле слова.

Мы сделали это в туалете… Что сказать? Было стыдно! Потом. А когда он прижал меня в угол, задрал мой халат и шепнул по-грузински:

— Ме шеен минда[1].

Я сначала подумала, это что-то ругательное. И после страстного секса, обиделась:

— Ты что, мандой меня обозвал?

Левон рассмеялся, запрокинув голову, кадык задрожал:

— Я сказал, что хочу тебя!

— Аааа, — я смущённо прикусила губу.

Он взглянул на нас в зеркале:

— Русалочка, — отвёл мою прядь от лица.

— Почему русалочка? — удивилась я.

— Потому, что ты русая, — он сгрёб мои волосы, прижался лицом и вдохнул.

— А я думала, потому, что я — русская, — хмыкнула я, — Слышала неоднократно, что нас называют доступными. Ваши.

— Наши, ваши, о чём ты вообще? — посмотрел на меня в отражении, — Есть ты и я, и ничего кроме.

«Ах, если б оно так и было», — подумала я в тот момент. А потом мы мечтали и строили планы! Впервые Левон заговорил о разводе с женой, когда его сыну исполнилось десять. Мы сбежали с работы. Я — под предлогом того, что простыла. Левон, сославшись на какие-то личные дела. А сами закрылись в квартире, которую тётка сдавала посуточно. Левон оставлял деньги на тумбочке в коридоре, а ключик бросал в почтовый ящик. В подобные дни я брала с собой мыло и простынь. Не люблю на чужой…

— Лёвушка, как же это всё неправильно, грязно, — шептала потом, уже отдыхая от «приступа счастья», на мохнатой груди у Левона.

Он ласкал мою спину, лениво, расслабленно. Словно мы — пара. Семья.

— Неправильно? Зато так приятно, — вздохнул, приподняв мою голову.

— И что теперь? — я тоже вздохнула, — Будем вечно вот так? Как преступники.

Я и впрямь ощущала себя незаконно. Как будто ворую чужое. Ворую его у жены! И у сына. О своих я не думала. Просто старалась быть мамой, которая им так нужна. А в подобные дни я старалась вдвойне. Словно просила прощения за то, что изменяю их папе.

— Артур подрастёт, разведусь, — сообщил он спокойно. Как будто думал об этом уже не впервые.

— Ты… серьёзно? — спросила, подперев подбородок ладонями.

Левон посмотрел на меня:

— Абсолютно. А ты?

— А что я? — уточнила.

— От мужа уйдёшь?

— Я бы давно ушла, только не к кому, — сказала с намёком.

— А если будет к кому, то уйдёшь? — он провёл по щеке, собрал мои волосы, сжал их, неистово, жадно.

Страсть в нём граничила с болью! Он подчинял меня так, как никто не умел. Если Окунев брал, то Левон делал так, что я сама становилась покорной. Готовой для всяческих ласк. Для всего, что попросит мой страстный и жадный грузин.

— Уйду, — отозвалась, уже ощущая, как снова пылает внизу живота.

Это было недавно. Это было давно…

Вот я, только что вышедшая из декрета, отдавшая дочь в детский сад, наперекор мужу, иду на работу. Вот я же, стыдясь и смущаясь, краснею под пристальным взором коллеги, который ещё не знаком.

Вот я, ощутившая первый укол запредельного чувства, лежу и смотрю в потолок. Наверное, так звучат стрелы Амура? И боль наравне с удовольствием ноет в груди…

Вот я после первого раза, ещё не приведшая в норму свой растрёпанный им, внешний вид. Стою и смотрю на себя в отражении зеркала! И не могу поверить в то, что только что произошло.

И вот, наконец, современная я. Что сидит на своей тёмной кухне. Домашние спят. За окном стынет ночь. А из глаз непрерывным потоком текут запоздалые слёзы! Меня разрывало на части весь вечер. Я даже хотела ему позвонить. Я металась, печатала, снова стирала, не знала, как выразить то, что у меня на душе.

А теперь успокоилась. Просто смирилась! Сижу и смотрю за окно. По нему ползут капли. И всё-таки, вместо снега, обещанного синоптиками, пошёл мелкий дождь. Интересно, какая погода в Батуми? Наверное, там теплее, чем здесь? Ведь это курорт. Он будет жить далеко! Сколько километров между нами. Сколько часов в пути от меня до него?

Да, конечно, в наш век технологий, можно выйти на связь из другого конца земного шара. Лишь бы поблизости был интернет. Я надеюсь, в Батуми всё в порядке с интернетом? Вот только, какой в этом смысл? Продлевая агонию, знать, что мы порознь. Вернётся ли он, как сказал? Или просто сказал, чтоб утешить. Я плакала, он утешал. Он всегда утешал! А теперь…

Новый порыв острой боли вынуждает меня закусить палец левой руки. Уже искусала всю руку! Плевать. Не пойду на работу. Зачем? Ведь его там не будет. Придёт кто-то вместо, займёт кабинет, где знаком каждый угол. И вытеснит запах Левона, и повесит на дверь своё имя. Для всех это просто текучка! Для меня — это просто конец.

На всхлипе включается свет. Вздрогнув, я опускаю окурок внутрь пепельницы. Я, кажется, дверь закрывала. И как он проник?

Окунев щурится, смотрит на то, как я прячу «улики». Машет ладонью, пытаясь развеять скопившийся дым.

— Ты куришь, Бузыкина? — интересуется, щёлкая вытяжкой. Та начинает работать мощнее. Я не хотела включать её громко, чтобы никого не будить.

— Курю, ну и что, — отвечаю гнусаво.

— И с каких это пор? — недовольно бросает мой муж.

— С таких, каких надо, — неразборчиво фыркаю я.

— Ты чего там бормочешь? — пытается он заглянуть мне в лицо и становится рядом. Берёт за плечо, — А ну, посмотри на меня!

— Отвали, — говорю.

— Ты что, плакала? — Ромик стоит, упираясь руками в бока. В одних брюках, и те набекрень.

— Нет, — отвечаю. С заложенным носом достаточно трудно ему отвечать.

— Что случилось? — интересуется он раздражённо.

Я шмыгаю носом:

— Ничего, иди спать.

Но Ромика трудно прогнать.

— Я говорю, что случилось? — повторяет он, точно не слышит, что я не хочу говорить.

— Ничего! — раздражаюсь, — Ром, иди спать.

— На работе что-то? — не унимается он, — Кто-то умер опять?

«Что значит, опять?», — усмехаюсь уже про себя. Как будто у нас постоянно кто-нибудь умирает. Да, в прежние годы я часто делилась проблемами, если такое случалось. Но в последнее время молчу.

— Ничего, — глухо ворчу себе под нос.

— Рита, взгляни на меня, — тянет руку.

— Отстань! — я хватаю початую пачку, желая достать из неё «антистресс».

— Так! Ну, хватит! — Окунев, ловко отняв, убирает мои сигареты на холодильник.

— Что? — подскочив, собираюсь вернуть их. Но ростом не вышла. Приходится стул подтащить.

Ромка и его отбирает:

— Какого чёрта происходит, Бузыкина? Ты может, ещё и пила? — наклоняется он, — А ну-ка дыхни!

— Отвали, Ром! — говорю.

Он ведёт носом, пытаясь меня уличить. Я опускаюсь обратно на табуретку, на которой сижу уже третий час кряду. Окунев, сложив руки на груди, прислоняется к стенке:

— И что?

— Что ты пристал? — как же бесит. Ворвался! Наводит порядки. Не даёт пострадать.

— Я задал вопрос, — донимает.

— Какой? — отвечаю устало.

— Что происходит? — пыхтит.

Вместо ответа вздыхаю. Протираю в окошке квадратик. Стекло запотело! И принимаюсь с тоской созерцать однообразную улицу.

— Я не уйду, пока ты не скажешь мне, что с тобой, — напоминает о себе мой настырный супруг.

— Да стой, ради бога, — бросаю.

Он делает вдох:

— Так! Ну, всё. С меня хватит.

А после хватает меня за подмышки, в попытке поднять.

— Что ты делаешь? Что…, - я верчусь и толкаюсь.

— Идём в спальню, быстро! — берёт за плечо.

— Я не пойду никуда, — говорю, ощущая, как близятся слёзы. Левон бы не стал так грубить. Он был нежен со мной! Даже в моменты, когда я его донимала…

— Вставай! — командует Окунев.

— Ром, отстань, — снова шмыгаю носом.

Он нависает, прижав свой кулак к подоконнику рядом со мной:

— Предлагаешь мне взять тебя силой?

Я поднимаю глаза, прекращаю дышать. Неужели, за этим пришёл? Чтобы снова меня изнасиловать?

— Ром, ведь только что было, на днях, — отвечаю затравленно.

— Я долго ждать буду? — жёстко бросает сквозь зубы.

Вот сейчас он рывком опрокинет меня. Задерёт мой халат. Я не стану кричать. Дети спят. И соседи. Закусив палец, буду терпеть. Это быстро. Минута, не более…

Поднимаюсь, смотрю на него ненавидящим взором. Уже не стыжусь мокрых глаз.

— Туда, — кивает на дверь.

Я смиренно иду в коридор. Намереваясь его обогнать и нырнуть в гостевую. Именно там обитаю и сплю. Даже частично храню свои вещи в шкафу. У нас редко гостюют родители. А Севка и Сонька привыкли уже, что мы с отцом спим порознь.

Но Окунев, быстро догнав, направляет меня в свою спальню.

— Маргоша, куда ты? — приглушённо роняет.

— Ром! — делаю я последнюю попытку, — Давай не сегодня, а? Сил не осталось. Голова болит, и вообще.

— Марго, — произносит он вкрадчиво.

— Хорошо, только быстро, — вздыхаю.

В спальне тихо, прохладно. Уютный ночник. Здесь действительно очень уютно, но спать вместе с ним я давно не могу. Просто из принципа! Секс, эти редкие случки, которые я ощущаю как долг. Свой супружеский долг перед ним. Происходят спонтанно. Далеко не всегда на кровати. Я давно узаконила, что если он снова меня наградит чем-нибудь… Я имею ввиду ЗПП. Разведусь! Не моргнув глазом.

— Ложись, — приглашает меня, откинув край одеяла.

Я со вздохом ложусь, закрываю глаза. Как покойник, жду участи. Ромик залазит с другой стороны:

— На бочок, — уточняет.

— В смысле? — открыв один глаз, я смотрю на него.

Окунев скинул штаны и укрылся.

— На бочок, спиной ко мне, — говорит, удивительно ласково.

— Это зачем ещё? — хмыкаю я.

— Ну, так, — пожимает плечом.

Я недоверчиво хмурюсь, но всё же решаю к нему повернуться спиной.

— На анал не рассчитывай, понял? — бросаю через плечо.

Он усмехается, подползает вплотную. Так, что я чувствую мягкость волос на груди. У Ромки они не такие густые и тёмные, как у Левона. Левон…

Только вспомнив о нём, я опять ощущаю обиду. Послезавтра. Остался всего один день! А я тут. Вместо того чтобы быть с ним, я тут. Лежу рядом с мужем. Но только Левон сам прогнал. Он сказал: «Уходи». Если первое «уходи» прозвучало достаточно жёстко, то последнее…

«Боже, последнее», — думаю я и кусаю губу. Всхлип, прорвавшись наружу, рождает ещё один. Я утыкаюсь в подушку лицом. Ощущаю, как Окунев гладит по шее, целует в плечо.

— Ром, ну не надо, — шепчу я сквозь слёзы, — Пожалуйста.

— А я и не буду, — ложится он рядом. Он просто ложится со мной на подушку. И дышит в затылок, и шепчет, — Поплачь.

— Не хочу, — говорю, а сама прижимаюсь щекой к насквозь мокрой подушке.

— Ну, не плачь тогда, раз не хочешь, — обнимает меня, — Тогда спи.

— Не хочу, — повторяю упрямо.

— Ну, что мне, сказку тебе рассказать? — усмехается Окунев.

Я молчу, ожидая.

— Ну, что ж, — он вздыхает, — Жила была девочка в платьице. И звали её как цветок. Она росла-росла, мечтала о сказочном принце. А ей встретился варвар. Разбойник из леса. Пришёл и забрал! Он не знал, как за ней ухаживать. Точнее, догадывался. Но почему-то всё время делал не то. И она постепенно завяла. Он поливал её, удобрениями разными задабривал, разрешал ей налево сходить.

Я напрягаюсь всем телом. Он чувствует это, но продолжает рассказ.

— Да, однажды пришёл другой принц, подул на неё, прочитал заклинание, а она расцвела. В сказках за такое казнят обычно, но главный принц решил пощадить свой цветочек. Лепесточки расправил, — сказав это, Ромик гладит меня плечу, — Поставил на солнышко. И стал любоваться.

— Так себе сказочка, — придирчиво хмыкаю я.

— Согласен, — усмехается Окунев.

— Учитывая, что у принца была целая клумба различных цветов, — добавляю.

— Маргаритка была самым главным из всех, — Ромик снова меня обнимает, — Давай спать?

— А как же супружеский долг? — уточняю я.

— Не сегодня, Марго, — шепчет мне на ухо, — Голова разболелась. Мигрень.

Я приглушённо смеюсь. Выдыхаю своё напряжение. Даже чуточку легче стало от этой его, совершенно бездарной истории.

«А, может, и правда, засну?», — закрываю глаза.

— Так я не понял, ты куришь? — сонно бормочет мне на ухо Ромик.

— Нет, — говорю, — Это так…

— Ну, смотри мне, — устало вздыхает, а затем добавляет, — Не то придушу.

[1]მე შენ მინდა [me shen minda] — в переводе с грузинского, «я тебя хочу».