Сироткам в академии (не) место

Глава 40. Заговор

Альберт де Вуизар

Я сидел рядом с её кроватью, не отрывая взгляда от бледного лица. Веки её были открыты, дыхание ровное, но слабое, почти неощутимое, будто Алисия спала очень глубоким, тревожным сном, из которого не так-то просто проснуться. Но тем не менее она пришла в себя после двух дней в лазарете. Меня долго не хотели к ней пускать, аргументируя тем, что ей нельзя волноваться и переживать, но я подло воспользовался собственным положением и состоянием. Потому и сидел сейчас рядом.

Сам я чувствовал себя не лучше. Каждая мышца отзывалась болью, будто меня сжали в тиски и выкручивали до хруста. Раны от заклинаний саднили, как свежие ожоги. В голове стоял гул, точно весь резерв магии вычерпали до последней капли и пустую оболочку забыли зашить обратно.

Я провёл рукой по лицу, пытаясь согнать усталость, но это не помогло. На мгновение глаза прикрылись сами собой, и перед внутренним взором тут же вспыхнуло всё то, что мы нашли в подземелье: каменные залы, черепа, следы крови и мерзкая ухмылка Маркуса де Гарда, застывшая в памяти навсегда.

— Мне нужно рассказать тебе всё, — произнёс я наконец. Словно мы были вдвоём, как прежде, не в лазарете, а где-нибудь в саду академии, под сенью деревьев, в день, когда небо было чистым и светлым. — Нужно. Ты имеешь право знать всю правду.

Я чуть придвинулся ближе, осторожно взял её за ладонь — хрупкую, почти невесомую. Она была тёплой, и это давало надежду. Я сжал её бережно, будто боялся раздавить.

— Ты ведь понимаешь, — продолжил я негромко, — всё это началось не вчера. Даже не в прошлом году. Гораздо раньше.

Алисия робко и неуверенно кивнула.

Я глубоко вдохнул, решаясь продолжить.

— Де Гарды… они никогда не были сильны в магии. Никогда. Но амбиции у них всегда были через край. Они завидовали другим родам. Тем, кто поколениями передавал силу крови, тем, кто без труда возносился на вершины. А сами… они оставались на обочине. В титуле — да, но без настоящей власти. Без магической крови. Они всегда жаждали большего. Слишком сильно жаждали.

Я опустил взгляд на Алисию. Она молчала, только губы её превратились в тонкую линию.

— Однажды им попалась книга, — сказал я чуть тише. — Грязная, старая, запылённая. В ней были описаны запретные ритуалы, древние способы усиления магии за счёт других. Речь шла о человеческих жертвах. Они попробовали — и у них получилось.

Горечь подступила к горлу. Я сглотнул.

— Сначала осторожно. Боялись. Боялись последствий, боялись, что их поймают, — продолжал я, чуть понизив голос. — Но чем дальше — тем больше. И страх ушёл. Куда там… Он уступил место жадности. Они ощутили вкус силы и уже не смогли остановиться.

Я замолчал на секунду, собираясь с мыслями. Алисия по-прежнему не произнесла ни слова, но я заметил, как медленно моргнули её ресницы, как чуть дрогнули губы. Она слышала меня. И я знал: каждое моё слово отзывается в ней эхом.

— Потом они поняли кое-что пострашнее, — продолжил я, крепче сжав её ладонь. — Поняли, что можно не только убивать ради силы. Можно забирать магию у живых. У тех, в ком магический потенциал еще не раскрылся, но кто не подозревает, что его буквально доят заживо.

Алисия слабо моргнула, и, едва слышно, пересохшими губами прошептала:

— Варвары...

Я не знал, хватило ли у неё сил вложить в это слово всё презрение, что она испытывала, но я услышал его так, как будто она прокричала. Мне стало легче — чуть-чуть.

— Это они устроили магическую пандемию, — сказал я, не отпуская её руки. — Проклятие распространилось по стране, как лесной пожар. Тогда все думали, что это несчастный случай, вспышка редкой болезни. Но под этим прикрытием они делали своё дело. Медленно и планомерно выкашивали старые роды. Семьи, обладавшие древней силой. Разрывали семейные связи, разлучали родителей и детей. Книги родов больше не видели отпрысков, а затем они убивали этих детей в тишине, высасывая из них магию для себя и своих потомков.

Я перевёл взгляд на окно. За тонкими шторами разливался холодный дневной свет. Пахло лекарствами и чистым бельём, но я всё ещё ощущал запах крови, пепла и гнили, что въелся в память так глубоко, будто стал её частью.

— Теперь понятно, почему отношение к сиротам было таким, — я горько усмехнулся. — Большинство сирот на самом деле происходят из магических семей. Просто никто не знал этого. Король не мог проверить, магия у детей ещё не проснулась, книги родов их не видели.

Алисия слабо сжала мою руку в ответ, и этого движения было достаточно, чтобы сердце дрогнуло. Она была здесь. Она держалась. И как у нее только хватало на это сил?

Я сделал вдох поглубже.

— Отец только недавно начал тянуть за эту ниточку, — признался я, глядя ей в глаза. — Он знал, что где-то в тени копошится страшный враг, но не мог представить, что за этим стоят де Гарды. Мы знали их как жадных, завистливых… да. Но не как монстров. Не как убийц в нескольких поколениях.

Я провёл пальцами по её руке, медленно, как бы отгоняя холод. Она оставалась безмолвной, но мне казалось, что её дыхание стало чуть глубже. Или, возможно, я просто хотел в это верить.

— Всё это было подготовлено не за одно десятилетие, — продолжил я, чувствуя, как в голосе появляется сталь. — В их подвалах нашли не просто алтари. Там нашли артефакты, вытягивающие магию из крови. Книги, полные формул и схем по передаче силы. Отец приказал их сжечь. Все до единой страницы. Никто больше не позволит, чтобы кто-то ещё в этом мире взял их в руки.

Алисия приоткрыла глаза чуть шире, глядя на меня как будто сквозь туман.

— Правильно... — шепнула она едва слышно.

Я вздохнул и уткнулся лбом в её ладонь.

— Мне так жаль, Алисия, — прошептал я. — Мне так жаль, что ты оказалась втянута в это. Что я не уберёг тебя. Ты не должна была здесь оказаться. Никогда.

Я поднял глаза на её лицо и только тогда заметил, как по щеке течёт горячая, солёная капля. Я стёр её рукой — не то с её лица, не то со своего. Не знал. Да и не имело это значения.

— Но я клянусь… — сказал я чуть громче, чтобы она точно услышала, — я не позволю, чтобы это повторилось. Никогда больше.

Она не ответила словами, но её пальцы, слабые и хрупкие, чуть дрогнули в моей руке. Едва заметный отклик, как слабый ветерок в жаркий день, но он наполнил меня новой волной решимости.

Этого было достаточно, чтобы я выпрямился и глубоко вдохнул.

Мы переживём это. Мы обязательно переживём.

Алисия Боун

Я слушала, затаив дыхание, словно каждое его слово могло раздавить меня тяжестью правды — и одновременно спасти. Говорить самой было слишком тяжело, каждое движение отзывалось болью, даже дыхание давалось с трудом. Но я слушала. Мне нужно было слушать. Нужно было знать.

Иначе я бы не выдержала.

Альберт держал меня за руку, его пальцы были тёплыми и крепкими. Я чувствовала его силу в этом касании, ту самую силу, которая не давала мне окончательно погрузиться в омут собственных страхов. Воспоминания всплывали сами собой — кровавые ленты, блеск кинжала, обжигающий холод ужаса. Я сжимала пальцы как могла, чтобы он знал: я здесь. Я слышу.

Я не понимала, как у него хватает сил рассказывать всё это. Видеть то же, что и я, но не сломаться. Не упасть духом. Он казался мне истощённым, таким же израненным, как и я, но его голос звучал уверенно, твёрдо, и в этой уверенности я черпала остатки храбрости.

"Ты ведь понимаешь…" — сказал он, и я, несмотря на слабость, кивнула. Понимала. Теперь понимала слишком хорошо.

Он рассказывал о Де Гардах, о жадности, которая сделала из них монстров, о том, как страх сменился алчностью. Я слышала и не могла не думать: а если бы не попалась им та книга? А если бы они остались просто завистливыми аристократами? Как бы тогда выглядела моя жизнь? Но слишком поздно было задаваться этими вопросами. Слишком поздно.

Слова о пандемии ударили особенно больно. Я вспомнила, как в Академии говорили о вспышке болезни, о множестве магов, которые погибли — и от неё, и в попытках с ней бороться. Тогда я не придала этому значения. Тогда всё казалось таким далёким, почти чужим.

"Варвары", — сорвалось у меня с губ, едва слышно, но я знала: он услышал.

Он продолжал, будто боялся замолчать, будто только голос удерживал его от того, чтобы не провалиться в бездну тех же чувств, что терзали меня. Я видела это в его глазах: боль, усталость, но за ними — решимость. Страшная, неумолимая решимость довести начатое до конца.

Я заставила себя чуть сильнее сжать его пальцы. Чтобы он знал — я здесь. Чтобы он не замолчал.

Он говорил о сиротах. О том, как дети становились добычей для тех, кто жаждал магии чужой крови. И это ранило глубже любого ножа. Потому что я слишком хорошо помнила, каково это — расти без семьи, без защиты, без знания о собственном происхождении.

"Как и я…" — мелькнула страшная мысль.

Неужели и моя судьба могла быть такой? Неужели и я могла бы стать просто очередной жертвой, безымянной, незамеченной, если бы не случай — если бы не он?

Я едва не зажмурилась, но удержалась. Нет. Теперь я знала правду. Пусть она ранила, пусть жгла, но она была моим щитом.

Альберт рассказал о своём отце. О том, как он только недавно начал распутывать этот страшный клубок. Я поймала себя на том, что испытываю странное облегчение: они не знали раньше. Они не допустили этого осознанно. Они не виноваты.

"Ты не виноват", — хотела я сказать, но язык не повиновался. Вместо слов я вновь сжала его руку, чуть крепче.

Его пальцы дрогнули в ответ, и мне почудилось, что он уловил это движение. По его глазам я поняла: он понял.

Когда он сказал, что приказал сжечь книги, меня пронзило краткое облегчение. Правильно. Нельзя позволить, чтобы кто-то снова воспользовался этим ужасом.

— Правильно... — прошептала я, сама удивляясь, что голос ещё может звучать.

Он уткнулся лбом в мою ладонь, и сердце моё болезненно сжалось. Я хотела бы успокоить его. Хотела бы сказать, что он сделал всё, что мог. Что я жива благодаря ему. Что если бы не он — меня бы уже не было.

Я не смогла произнести ни слова, но мои глаза смотрели на него, и я знала: он понимает.

Когда он дал свою клятву, в его голосе звучала такая твёрдость, что я впервые за всё это время почувствовала не страх, не отчаяние, а слабую, хрупкую надежду. И я, из последних сил, почти незаметно, шевельнула пальцами в его ладони.

Я старалась держаться, но то, что сказал Альберт дальше, заставило меня ощутить, как земля уходит из-под ног. Казалось, я уже услышала достаточно ужасов, чтобы ничто не смогло удивить. Но я ошибалась.

— Твоё имя появилось в книге Уайтов, — произнёс он, и голос его был ровным, но я уловила в нём лёгкую натяжку, как будто ему самому это казалось почти невероятным.

Я не сразу поняла смысл этих слов. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить их значение. Книга Уайтов… Но как? Как это возможно?

Он продолжил, а я, не отрываясь, смотрела на него, боясь даже моргнуть.

— Книга не показала имени раньше, — медленно говорил он, будто подбирая слова осторожно, как будто мог случайно ранить меня даже звуком. — Но теперь мы знаем. Твоей матерью была младшая сестра Кэтрин Уайт. Она… каким-то чудом сумела родить ребёнка незадолго до того, как её принесли в жертву на алтаре.

Сердце глухо стукнуло в груди. Словно обвал в горных пещерах. Я не могла поверить. Это звучало как легенда, как старинный миф, в котором невозможное становится реальностью.

"Сестра Кэтрин…"

Моя. Мать.

Я вдруг почувствовала, как слабость накатывает новой волной. Хотелось закрыть глаза, спрятаться от этих слов, но я удержалась. Я должна была слышать всё. До конца.

Альберт, не отпуская моей руки, добавил тихо:

— Король подписал указ. Ты официально признана главой рода Уайтов.

Я не сразу осознала, что он сказал. Глава рода… Я? Это звучало почти нелепо. Словно чужая жизнь вдруг легла поверх моей собственной. Я ведь так привыкла к идеи о том, что я просто сиротка.

— Нет… — одними губами прошептала я, не потому что не хотела этого, а потому что не могла поверить.

Но он лишь чуть сильнее сжал мою руку. Не опроверг. Не сказал "ошибка".

— Более того, — добавил он так же спокойно, — король приказал передать тебе все богатства де Гардов. Все до последней монеты, до последнего камня. Ну это не считая всех земель Уайтов.

Я зажмурилась на мгновение, не в силах выдержать накатившую бурю чувств. Страх, потрясение, осознание — всё слилось в единый поток. Казалось, эти слова накатывали на меня, как волны, и каждая била больнее предыдущей.

— Я знаю, — продолжил он уже мягче, с почти заметной улыбкой в голосе, — что ты, скорее всего, захочешь потратить большую часть этих денег на помощь сиротам.

Он говорил это так, как будто читал мои мысли. И действительно — как только он произнёс эти слова, я поняла: да. Именно так. Это было бы правильно.

Я кивнула. Медленно, почти незаметно, но уверенно. Да.

Таким образом я могла бы хоть как-то помочь восстановить нанесенный урон. И в этой мысли было нечто большее, чем просто желание справедливости.

Альберт всё ещё держал мою руку, и мне казалось, что именно это касание удерживало меня в реальности, не позволяло уплыть в водоворот мыслей и воспоминаний.

Его пальцы, такие крепкие раньше, теперь казались чуть напряжёнными, будто он готовился сказать нечто особенно важное. Он вдруг стал неловко откашливаться, отвёл взгляд в сторону — и это движение было таким неожиданным, что я едва улыбнулась. После всего пережитого я никак не ожидала увидеть в нём… смущение.

Он посмотрел на меня снова, и я заметила, как на его щеках проступил лёгкий румянец.

— Есть ещё одна вещь, — сказал он, опуская глаза к нашим переплетённым пальцам. — Не совсем официальная. Или… не только официальная.

Он замолчал, прокашлялся ещё раз — явно собирался с духом, а я, несмотря на тяжесть в теле, почувствовала, как мне становится чуть легче. Не в физическом смысле. Просто рядом с ним.

— Понимаешь… теперь, когда ты стала не просто ученицей Академии, а главой древнего рода, да ещё и обладательницей весьма щедрого состояния… — он запнулся, усмехнулся сам себе и покачал головой, — ты, Алисия, внезапно превратилась в завидную невесту. Очень завидную.

Я моргнула, а потом вдруг почувствовала, как в груди поднимается что-то тёплое. Он снова заговорил, уже быстрее, словно боялся, что передумает:

— И раз уж вся эта новая очередь претендентов ещё не выстроилась под твоим окном, я… я хочу воспользоваться моментом. Подло и бесчестно. Пока ты слаба и не можешь выгнать меня вон.

Я хрипло рассмеялась. Это был не смех — скорее сдавленный выдох, но он услышал его. И улыбнулся. Почти робко. Сердце моё тронуло это.

— Алисия… — он посмотрел прямо в глаза. — Я люблю тебя. Я, наверное, понял это ещё в тот день, когда впервые тебя увидел.

Я смотрела на него и не могла оторваться. Внутри что-то переворачивалось — не от шока, не от боли, а от чего-то похожего на счастье.

— Я не обещаю тебе идеальной семьи и вечного счастья, — продолжал он. — Но если ты согласишься… связать со мной свою жизнь, я клянусь, сделаю всё, чтобы ты больше никогда не чувствовала себя одинокой. Никогда.

Он замолчал. В комнате повисла тишина. И только сердце моё билось слишком громко, слишком быстро.

Я вдохнула. Слова давались с трудом, но они шли из самой глубины:

— Да… — прошептала я. — Только не подло. Просто… вовремя.

Он рассмеялся. И в этом смехе было облегчение, радость и, пожалуй, немного недоверия к происходящему.

Я попыталась улыбнуться, но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату буквально ворвалась медсестра с лицом, на котором отражалась решимость целого отряда боевых магов.

— Я знала! — возмущённо воскликнула она. — Я знала, что вы здесь сидите вместе! Что я говорила про покой?

Альберт вскочил на ноги так резко, будто его ударило током. Он виновато глянул на меня, потом на сестру.

— Я… уже ухожу.

— Прямо сейчас, — отрезала она и показала на дверь. — Вон. Вон отсюда. Пока я сама вас не вытолкала.

Он взглянул на меня в последний раз — взгляд, полный обещания. Я кивнула ему, чуть приподняв уголки губ. Он всё понял.

А через секунду Альберт исчез за дверью, а медсестра с угрожающим видом захлопнула её за ним, бурча что-то о «наследниках с перегретой головой».

А я осталась лежать в тишине. С рукой, в которой ещё ощущалось его прикосновение. И с сердцем, полным чего-то нового.

Георг де Плюм

Я держал в дрожащих пальцах свежий номер утренней газеты. Чёрные литеры пестрели перед глазами так, будто кто-то нарочно выжег их мне на зрачках.

«Заговор раскрыт!» «Пандемия — инструмент кровавой жатвы!» «Они высасывали магию из детей!»

Я сжал газету чуть крепче, до боли в суставах, и всё равно мне казалось, что я её выпускаю. Что я выпускаю из рук не бумагу, а саму Академию, саму суть того, во что верил. Нет, даже хуже. Я выпускаю свою честь. Свою жизнь.

Как я мог это пропустить? Как я мог смотреть — и не видеть?

Пальцы соскользнули с хрупкого края листа. Газета медленно сложилась пополам и упала на стол. Я прикрыл глаза ладонью, чувствуя, как к вискам приливает кровь, как стучит в голове одна и та же мысль:

Я был слеп.

Я вспоминал секретаря — спокойную, пунктуальную. Я доверял ей, вверял ей отчёты, экзаменационные ведомости. Я, дурак, гордился её педантичностью. Гордился тем, как тщательно она следила за успеваемостью. Только один раз я отметил ее отношение к Алисии. Отметил, но ничего не сделал.

А она занижала оценки сиротам. Она медленно, хладнокровно отправляла их в руки палачей, передавая их данные тем, кто искал очередную жертву.

А я подписывал бумаги.

Я, ректор королевской академии.

Как я мог быть таким… ослепленным?

Я всегда думал, что защищаю Академию. Думал, что блюду традиции. Но всё это время я защищал не учеников — я защищал свою собственную горечь, свою боль, свою неприязнь к герцогу и его сыну. Я искал врагов среди союзников, и не заметил настоящего врага у себя за спиной.

Стучат. Я не ответил. Но дверь открылась сама собой.

Я даже не удивился, когда увидел, кто вошёл.

Герцог. Тот самый человек, чьё лицо я так часто представлял врагом. Сегодня он выглядел усталым, но в этом спокойствии была та тяжесть, перед которой не спасают ни должности, ни титулы.

Я встал, медленно, как человек, у которого ломит каждую кость. Поднял с конторки бумагу и протянул ему.

— Это заявление, — произнёс я, и голос мой прозвучал хрипло. — Об освобождении от должности ректора.

Он взял его, мельком глянув на строчки. Но не убрал в карман, не сжал, не порвал.

— Я не могу остаться, — сказал я тише. — Я был слеп. Я позволил этим существам орудовать у меня под носом. Я… был занят собственными обидами. Собственной ненавистью. Пока вы пытались спасти этих детей, я тратил силы на презрение к вам и вашему сыну.

Герцог не перебил. Но я чувствовал — он слышит каждое моё слово.

— Простите меня, — выдохнул я. — Простите… не ради себя. Ради тех, кого я не уберёг.

Молчание растянулось на долгие, тяжёлые секунды.

И тогда он заговорил. Спокойно, но так, будто каждое его слово било меня по нервам точнее любого заклинания.

— Я не могу простить вас, Георг. Как и вы не простите себя. Но и я был слеп. Я потерял Кэтрин… вы потеряли её. Мы оба.

Я сглотнул, будто эти слова комом застряли в горле.

— Я не смог забыть, — признался я. — Я ненавидел вас за то, что она предпочла вас мне, а потом умерла. Мне было проще сделать вас виноватым и лелеять эту обиду годами.

Он кивнул.

— Я тоже вел себя не самым лучшим образом, — ответил он просто. — Каждый из нас скорбел по-своему. Вы — в гневе. Я — в действиях.

Я не отводил взгляда, даже когда он протянул мне обратно мое заявление.

— Вашу отставку я не принимаю, — сказал герцог. — Пока нет.

Я моргнул, не сразу осознав.

— Но почему?..

— Потому что Академии сейчас нужны не безупречные люди, — произнёс он. — Академии нужны честные. Те, кто понимает, как легко быть слепым. И кто уже не допустит этого снова.

Он обернулся к двери, но перед самым выходом остановился.

— Если вы останетесь, Георг, — произнёс он, — сделайте так, чтобы Академия снова стала домом для тех, кого она предала. Сделайте так, чтобы она не была больше местом страха.

И ушёл.

Я остался один, с бумагой в руке. Медленно опустился на стул и долго смотрел на заявление об отставке, так и не решившись порвать его или подписать заново.

Мы не простили друг друга. Нет.

Но мы нашли равновесие.

И, быть может, этого достаточно.