Весеннее солнце заливало кабинет мягким светом. Сквозь витражные стёкла на пол ложились разноцветные блики, разгоняя тени по углам просторной комнаты. Воздух был насыщен ароматами свежих чернил, бумаги и лёгким, почти невесомым запахом цветущей в саду сирени. Я стояла у окна, положив ладонь на округлившийся живот, и ловила себя на мысли, что мне почти не верится — всё это происходит со мной.
Почти не верится… Но это было.
Дети резвились на заднем дворе фонда, их звонкие голоса доносились даже сюда, в кабинет, сквозь распахнутые окна. Где-то совсем рядом звякали чайные чашки, раздавались сдержанные голоса сотрудников. И всё это звучало как музыка, как гимн новой жизни, которую мы с Альбертом сумели построить на обломках старого кошмара.
Фонд помощи сиротам имени Кэтрин Уайт. Я выбрала это название сама. Не только в память о женщине, чья кровь текла в моих жилах, но и в честь всех, кто, как и я когда-то, жил без дома, без семьи, без надежды.
Дверь кабинета приоткрылась, и я услышала знакомые шаги. Не оборачиваясь, я уже знала, кто вошёл.
— Ты снова переутомляешься, — мягко сказал Альберт.
Я улыбнулась, не отрывая взгляда от детской площадки за окном.
— Снова? — переспросила я чуть насмешливо. — Да я за сегодняшний день только полтора десятка писем разобрала. Сотрудники фонда и то устают больше.
Он подошёл ближе, обнял меня за плечи. Тепло его рук тут же разлилось по телу, а сердце будто подпрыгнуло от радости. Даже после всего этого времени его прикосновения вызывали у меня трепетную нежность.
— Ты устаёшь не от писем, Алисия, — прошептал он мне на ухо. — Ты устаёшь от того, что вкладываешь в каждую судьбу частичку своего сердца.
Я закрыла глаза, прислонившись к нему спиной, и выдохнула.
— Может быть, — призналась я. — Но по-другому я не умею.
Он не стал спорить. Просто стоял рядом, и я чувствовала: он понимает.
Наш фонд разросся куда быстрее, чем мы могли предположить. После того, как стало известно о моём происхождении, после того, как я получила титул и богатства де Гардов, на нас обрушился шквал внимания. Кто-то из интереса, кто-то из корысти, а кто-то… просто потому, что верил. Но больше всего меня радовали глаза тех детей, которых мы принимали под свою защиту.
Я видела в них отражение самой себя.
Иногда мне даже казалось, что я слышу в их голосах свою детскую мечту. О доме. О том самом месте, где тебя ждут и любят.
— Завтра мы откроем ещё один приют, — напомнил Альберт, мягко гладя меня по плечу.
Я кивнула.
— В Северной провинции. Там столько детей осталось без семьи после всего, что случилось… Они заслуживают того, чтобы снова обрести дом.
Мы помолчали. Мне нравилось это молчание с ним — спокойное, тёплое, как шерстяной плед в промозглый вечер.
— Ты счастлива? — спросил он вдруг, чуть тише.
Я открыла глаза, перевела взгляд на его лицо. На эти знакомые глаза, в которых я сейчас читала не привычную сдержанность, а тёплый свет и заботу.
— Больше, чем когда-либо, — честно ответила я.
Он улыбнулся, наклонился ко мне ближе и поцеловал в висок. Осторожно, как будто боялся нарушить хрупкое счастье.
Я взяла его ладонь и положила на свой живот.
— Он пинается, когда ты рядом, — сказала я с улыбкой. — Наверное, чувствует твою магию.
— Или просто требует к себе внимания, — отозвался Альберт с искренним весельем в голосе.
Мы оба засмеялись. И в этот момент я поняла: да, именно так. Это была жизнь. Настоящая, живая, полная света. Полная надежды.
И полной любви.
Я сделала шаг к окну, разглядывая детей на площадке. Кто-то из них помахал мне рукой, заметив у окна. Я ответила им, и сердце моё снова наполнилось теплом.
— Ты знаешь, — сказала я, не оборачиваясь, — я часто думаю о том, как много боли было в нашем прошлом. Как много было утрачено. Но если бы не это… я бы, наверное, никогда не встретила тебя.
Альберт обнял меня за талию крепче, и я почувствовала, как он прижимается щекой к моим волосам.
— А я бы никогда не узнал, как сильно могу любить, — прошептал он.
И в этот момент я точно знала: всё будет хорошо.
Не потому что так должно быть. А потому что мы с ним сделаем так, чтобы так было.