Сними очки, ботаничка

14. Винтик и шпунтик

В школьной раздевалке было тесно. Я пришла слишком поздно из-за бессонной ночи.

Первой причиной недосыпа было мое желание встать и высказать всё маме о ее новых отношениях. Но я так и не решилась за эти выходные дни. В тот день она встретила меня немного отстранённо, погружённая в свои радостные мысли. Отдала конфеты, купленные в поездке, и ушла спать.

Второй причиной моего неспокойного сна был голубоглазый великан, умудрившийся прислать странное и будоражащее сообщение.

«Интересный факт: во время поцелуя работает от 34 до 146 лицевых мышц», — написал Клюев.

«А во время поцелуя партнёры обмениваются больше чем 80 миллионами бактерий», — ответила я.

«Это полезно для иммунитета», — парировал он, и я ясно представила его самодовольную ухмылку.

«К чему мне это знать?» — набрала я, хотя щёки уже пылали.

«Ты же хотела сначала изучить теорию. Изучай», — почти мгновенно пришёл ответ. А следом — ещё одно сообщение: «Скоро пригодится для практики».

Я замерла с телефоном в руках, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Этот наглец всегда знает, как вывести меня из равновесия.

Ночью мне снился наш поцелуй — будто наяву. Проснувшись, обнаружила, что заляпала слюнями бедного Пингви. Пообещав игрушке постирать её вечером, я в нервном порыве надела свою лучшую юбку и красивую белую блузку. Пуговицы решила не застёгивать до конца, чтобы открывался изящный изгиб шеи и маленькая ложбинка. Сто раз покраснев, я всё же побрызгалась цветочными духами, намазала губы блеском и распустила волосы, которые светлыми струями разметались по плечам.

И вот в таком виде я стою в школьной раздевалке, вешая куртку на переполненную вешалку. Возня, хлопанье металлических дверок, гул голосов — кажется, весь школьный гомон собрался здесь. Несколько заинтересованных взглядов, пойманных мной с утра, не прибавили уверенности, что я выгляжу изумительно. Переживаю сильно. Может, убрать волосы в хвост?

Пока вешаю свою куртку, пространство вокруг внезапно сжимается. Большая тень накрывает меня сзади, вжимая в чужие куртки. Я оборачиваюсь и упираюсь взглядом в довольное лицо Клюева. Он стоит опасно близко, его грудь почти касается моей спины. Одной рукой он уверенно придерживает меня за талию, не давая сдвинуться с места, а другой вешает свою чёрную куртку прямо на мой крючок, поверх моей же.

— Ты тут чего? — поворачиваюсь к нему лицом.

— Куртку вешаю, — невозмутимо отвечает он, не отодвигаясь.

— Раздевалка вашего класса не тут, — шепчу я, чувствуя, как нагревается место, где его ладонь лежит на моей талии.

— Ну а моё место — тут, — подмигивает он и медленно проводит взглядом по моим скулам, шее, задерживаясь на ложбинке. Его лицо внезапно мрачнеет, и он, придвинув меня ближе, принимается застёгивать мои пуговицы. Я от неожиданности шлёпаю его по руке, но сдвинуть эту скалу невозможно.

— Что ты делаешь?

— У тебя пуговицы не застёгнуты, — констатирует он.

— Я сама, — пытаюсь вывернуться, но он даже не шевелится. Мои щёки становятся пунцовыми.

— В школе так не ходят, — и он застёгивает пуговицу до самого верха, так что воротник слегка сдавливает горло.

— Хотя бы одну оставь! — бунтую я, но он лишь наклоняется к месту между ухом и шеей, вдыхает аромат моих духов и шепчет прямо в кожу: — Нет.

И что удивительно — я послушно замираю. Нет, конечно, стоит ему уйти, и я расстёгну это душащее великолепие. Но сейчас он стоит так близко, что кружится голова, а его пальцы теребят край моей блузки, будто ищут повод остаться.

— Сегодня у нас дополнительные, ты помнишь? — говорит Витя, его голос звучит прямо над ухом.

— Да, — шепчу я, уже не желая, чтобы эта непонятная близость заканчивалась. Будто вокруг нет ни криков, ни бегающих школьников — только мы.

Я получаю сильный толчок в спину и едва не падаю вперёд, но Витя мгновенно реагирует и крепко удерживает меня, превращая свои руки в защитное кольцо. Мы одновременно оборачиваемся на виновницу.

— Ой, Мирочка, а ты что, ещё не за партой? — пренебрежительно протягивает Ленка, скользя взглядом по рукам Вити, еще сильнее сжимающего складки моей блузки.

Интересно, он сейчас переживает за неё или за меня?

— Ждала тебя, чтобы убедиться, что ты дойдёшь до кабинета и не заблудишься в коридорах, как это часто бывает, — говорю я, скрещивая руки в защитной позе.

— Спасибо, тронута. А вчера что меня не дождалась, убежала вся в слезах? — язвительно протягивает она.

— Увидела твоё глупое лицо и поняла, что ничего не изменится, ты не станешь умнее. Не выдержала, аж плакать захотелось, — поправляю я очки, чувствуя, как Клюев ещё сильнее прижимает меня к себе.

Мне дико хочется прямо сейчас наброситься на неё и выдрать клок этих идеальных волос. Она, кажется, это отлично понимает и злорадствует.

— Витенька, ты видишь, она на меня нападает! Я её даже не трогаю! — надувает она губки.

Парень вздыхает. — Лен, пожалуйста, хватит. Иди уже в класс.

А я не выдерживаю и, ловко выставляя ногу, наступаю ей на носок со всей силы. Она взвизгивает, кривится и выкрикивает: — Ненормальная!

— А ты, Витя, не забудь, что у нас сегодня день рождения твоего папы, Александра Григорьевича. Не задерживайся. Нам ещё подарок надо сходить выбрать, — и уходит, прихрамывая.

Дрожу от адреналина. Пытаюсь вырваться из рук Вити, который всё ещё не отпускает.

— Пусти, говорю!

— Мира, успокойся...

— Если ты меня сейчас не отпустишь, будешь побитым вместо Пингви.

— Пингви? — он поднимает бровь.

— Игрушка, которую ты подарил.

— Ты серьёзно дубасишь пингвина? И как часто?

— Так хорошо, что ему нужен друг на смену, — успокаиваюсь. — Им, кстати, можешь стать ты.

Витя смеётся и гладит меня по спине.

— Ты такая…

— Какая я? — снова пытаюсь вырваться.

— Я тебя обожаю.

— И что, не злишься, что твою сестрёнку обидела? — морщу нос.

— Ну, она сама напросилась, — улыбается Клюев.

— Мне кажется, или ты рад?

— Нет, я не такой кровожадный человек, как ты. И потом, я же не могу девочек обижать.

— То есть ты сейчас радуешься, что я сделала это за тебя? И часто она тебя донимает?

Клюев уже открыто ржёт, прижимаясь лбом к моей макушке.

— Будешь меня спасать от неё?

Но ответить я не успеваю. Голос Серафима разрезает воздух:

— Мира! Мира! Вот ты где! Я тебя караулил у двери, пока Скворцова не сказала, что ты тут обжимаешься с Клюевым… — он немного застывает, видя нас вместе.

Отодвигаюсь от Вити, и, судя по его лицу, ему это категорически не нравится.

— Мы просто тут вопросы олимпиады обсуждаем, — выпаливаю я первое, что приходит в голову.

— Отлично! Мне нужна твоя помощь, — Серафим хватает меня за руку и тащит за собой, оставляя Клюева одного в раздевалке с самым недовольным выражением лица, которое я когда-либо видела.

Серафим усаживает меня на скамейку в коридоре и достаёт тетради по химии.

Пытаюсь заглянуть в тетрадь, но над нами нависает Клюев. Затем спокойно садится между нами, оттесняя моего друга.

Парень смотрит на меня, потом на Витю, многозначительно поднимает брови. Их взгляды пересекаются в каком-то безмолвном диалоге. Клюев заметно кивает. Серафим тяжело вздыхает:

Они словно общаются на каком-то тайном языке, будто два шимпанзе, делящие территорию. Хочу спросить, что происходит, но Серафим уже забирает свои тетради у меня из рук, встаёт и собирается уходить.

Поворачиваю голову и вижу расплывшееся в самодовольной улыбке лицо Вити — точь-в-точь как у чеширского кота. Собираюсь спросить, что всё это значит, но по коридору разливается звонок на уроки. Витя встаёт, берёт меня за руку и ведёт прямо к моему кабинету.

Под ошеломлёнными взглядами одноклассников он поправляет мой воротничок и громко заявляет:

Прохожу на место под пристальными взглядами, игнорируя ядовитый взгляд Ленки, которая с таким раздражением садится на стул, что тот противно скрипит по полу. Сажусь рядом с Катей, совсем не желая встречаться с ней глазами. Возможно, она сейчас смотрит на меня так же осуждающе, как Скворцова. Поворачиваю голову, но Кислова продолжает что-то писать, не отрываясь, будто её ничего не волнует.

Достаю учебники, нервно мну край страницы и всё же поворачиваюсь к подруге:

Она перестаёт писать.

Катя убирает свой блокнот и открывает тетрадь по русскому, бросая на ходу:

Тишина в классе становится давящей. Что же меня ждёт на перемене?

И пока урок длится, я не нахожу себе спокойного места. Вся извожусь, поворачиваюсь то в одну, то в другую сторону, и не успокаиваюсь, пока Катя не передаёт мне записку.

«Мира, прекрати нервничать. Я просто хотела попросить прощения».

Смотрю на подругу и вижу её виноватые глаза. Оставшиеся пятнадцать минут урока досиживаю уже спокойно.

Звонок оглушает класс, и, пока все с грохотом выбегают в коридор, мы с Катей остаёмся сидеть за партами. Наше молчание нарушает Ленка, которая нарочно проходит рядом и смахивает пальцами мои тетради на пол.

— Эй, ты! Тетради подними! — кричит ей Катя.

— Сами поднимите, — бурчит Скворцова и удаляется, гордо вскинув подбородок.

— Да ладно, я сама, — вздыхаю я, наклоняясь. — У неё и так настроение не очень.

— Это потому что Витя от тебя ни на шаг не отходит, — усмехается Кислова.

Вот такой неловкости я не ожидала. Кажется, я достигла определённого уровня эмоциональной зрелости, и теперь, если я права, мне явно дают понять, что Витя преследует меня не просто так. Хотя, если честно, я и сама это чувствую — каждый его взгляд, каждое случайное прикосновение говорят об этом громче любых слов. Но поверить в это до конца всё ещё страшно.

— Да я… Нет, мы просто олимпиадой занимаемся… — начинаю я заводить старую пластинку, в которую уже сама не верю, но которая даёт возможность сохранить лицо.

— Мир, прости меня, — Катя понижает голос и оглядывается, чтобы никто не услышал. — Я не должна была скрывать от тебя про отношения твоей мамы… с папой Фомина. Но Татьяна Павловна очень просила не говорить, плакала, говорила, что тебе такое знать не надо. И я с ней согласилась…

Я уже открываю рот, чтобы возмутиться, но Катя продолжает:

— Но я оказалась неправа. Думала, ты не справишься с такой информацией, а ты… Ты оказалась сильнее, чем я думала. Я не сказала твоей маме, что ты знаешь. И, судя по всему, ты ей ничего не предъявляла.

— Да, это так, — признаюсь я. — Я просто не смогла… Но это так гадко.

— Наверное, всё-таки надо сказать ей, что ты в курсе.

— Наверное… — тихо отвечаю я. — Просто пока не знаю, как подобрать слова.

— А это не тебя ли там караулят? — усмехается Катя.

Я смотрю на дверь — и действительно: в дверном проёме, прислонившись к косяку, стоит Клюев. Он о чём-то весело трещит с парнями, то заламывает кому-то руки в шутливой борьбе, то поддаёт другу ногой по мягкому месту. Такой большой, шумный и... забавный.

Мы с Катей одновременно вздыхаем: «Мальчики…»

— Что ты тогда хотела сказать про Витю? — решаюсь я уточнить у подруги.

— А ты обещала мне рассказать всё, помнишь? Что с тобой происходит, — улыбается она.

— Там долго рассказывать. Может, за чашкой чая? — предлагаю я.

— Хорошо, тогда на неделе зайду в гости. И тогда расскажу... — подмигивает она.

А Витя в это время уже машет мне рукой, держа под мышкой голову какого-то девятиклассника. «Ну какой же он дикий», — расплываюсь я в улыбке. И как же мне хочется его так же сжать в своих объятиях.

К Тамаре Львовне я бегу так быстро, что забываю дышать. Врываюсь в кабинет и останавливаюсь у порога, медленно выдыхая и поправляя растрёпанный воротничок блузки. Внутри бешено колотится — не столько от бега, сколько от предвкушения.

Мой взгляд сразу находит Витю. Он убирает свой портфель и хлопает ладонью по стулу рядом, приглашая присесть. Но смотрит на меня как-то странно... Может, он голоден? Я медленно подхожу и сажусь за парту, начинаю вытаскивать тетрадки, а он не прекращает на меня смотреть, не отрывая взгляда.

Теряюсь от этого внимания и роняю тетрадку. Мы одновременно наклоняемся поднять её и сталкиваемся лбами.

— Ай, Мира, — возмущается он, но в его глазах искорки смеха.

— Я бы сама достала. Чего полез? — огрызаюсь, потирая ушибленное место.

Но надо заметить, что когда я бью Витю, мне становится значительно легче. Сразу исчезает эта нелепая робость.

Парень наклоняет голову ко мне, и я не понимаю, зачем он это делает.

— Что?

Он вздыхает, как мученик, и берёт мою руку, прижимая её к своей коротко стриженной голове.

— Пожалей, а? Прояви сострадание.

И я начинаю гладить его волосы. Они удивительно мягкие и приятные на ощупь. Он кладёт голову мне на колени, и я продолжаю водить пальцами по его стрижке, которая слегка пощипывает ладонь. У меня такое ощущение, будто я глажу огромного кота, который вот-вот начнёт мурлыкать.

— Мира, я сегодня не смогу провести тебя до дома, — говорит он, не поднимая головы. — Мне правда нужно отцу подарок купить.

— Да и не надо. Я и не ждала, — запинаюсь я, пытаясь скрыть разочарование.

— Может, пойдёшь со мной в торговый центр? — он поднимает на меня глаза.

— С Леной? — спрашиваю я, поправляя очки.

— Можем без неё, — не отводит он взгляда, и моё сердце делает кувырок.

— Ну, это как-то нехорошо...

— А мне так пофиг, — заявляет он, убирая голову с моих колен и придвигая мой стул ближе. Затем наклоняется ко мне почти вплотную.

Он же не хочет меня поцеловать? Нет, нет, я точно не готова. И я выпаливаю первое, что приходит в голову:

— Стой. Теория не пройдена, практика тоже. Нельзя ещё... — кладу руку ему на грудь, ощущая, как его дыхание становится глубже.

— Какая практи... Мирослава! — его глаза темнеют, и он начинает наматывать на палец хвостик моей косички. — О чём ты вообще?

— Что? Я ничего... Времени не было. И как-то не думала, что вот прям надо... Ну, конечно, я подготовлюсь, но потом же... — начинаю лепетать я.

Гиппократ, отец медицины! С ним было легко, пока он был для меня просто экспериментальным человеком, а сейчас всё стало по-настоящему серьёзно.

— Значит так, — он говорит тихо, но очень чётко. — Все теории, практики, эксперименты и все дурные мысли в твоей голове — только со мной. Поняла? — его взгляд скользит по моим губам, и у меня перехватывает дыхание.

— Ладно... Тогда мы вместе будем взрывать... э-э-э... нитрат аммония! — выпаливаю я первое, что приходит в голову.

Витя поднимает брови, и в его глазах читается смесь удивления.

— Ну а что? Я давно хотела, но одной как-то страшно. Там помощник нужен...

Он закрывает лицо ладонью, и его плечи начинают трястись. Сначала я думаю, что он плачет, но нет — он смеётся. Смеётся так, будто это самая забавная шутка в его жизни. Ну ляпнула, конечно, я глупость, я ж не совсем с ума сошла таким заниматься.

— Мира... Мы не будем ничего взрывать, нас за это посадят. И одна, пожалуйста, не делай такого, — смотрит на меня, и в его глазах столько мягкости, что мне хочется провалиться сквозь землю. — Пойдём лучше со мной. Так и быть, куплю тебе шоколадный коктейль.

— Я вообще-то клубничный хочу.

— Хорошо.

— А булочку купишь?

— Да.

— С сыром и ветчиной?

— С чем захочешь.

— А если я две захочу?

— Хоть десять.

— Нет, десять не хочу, это много.

Витя улыбается, и мне тоже становится спокойно и радостно. Я наклоняюсь к нему и шепчу:

— Пусть Лена с нами пойдёт. Но ей булочку не покупай.

— Хорошо, — шепчет он мне в ответ прямо в ухо, и его губы слегка касаются моей щеки в нежном, почти незаметном поцелуе.

Мои щёки мгновенно становятся пунцовыми, но я не отстраняюсь. Потому что этот миг — сладкий, неловкий и совершенно прекрасный — кажется самым правильным, что случалось со мной за долгое время.