Сними очки, ботаничка

Глава 5. Дискотека века

Я сидела в своей комнате, щелкая выключателем настольной лампы. Включить. Выключить. Включить. Выключить. Свет мерцал, как мои мысли.

Забавно получилось. Митя бросил Лену, и мне не пришлось сводить её с Витей. Но и Витя её бросил. Я прониклась сочувствием к ней, хотя не должна была этого делать. Но, наверное, быть отвергнутой двумя самыми популярными парнями в школе — это так себе. А ещё… если Митя так легко оставил самую красивую девчонку в классе, то мне и вовсе не стоило надеяться.

— Ты чего тут сидишь? Собирайся, давай, на дискотеку. Катя уже ушла, там встретитесь, — в комнату ворвалась мама, размахивая руками, будто отгоняя моё уныние.

— Я никуда не пойду, — буркнула, уткнувшись взглядом в стену.

— Мирослава Генадьевна Воскресенская! — мама сделала грозное лицо, но в глазах читалось беспокойство. — Быстро встала и марш в душ.

— Я болею. Температура, — протянула я, лениво указывая на градусник на столе.

— Иди давай, кому врёшь-то? — мама схватила градусник и тут же фыркнула. — Даже нагреть не успела. 36,8 — здорова.

— Мам, ну что будет, если я не пойду?..

— Я хочу, чтобы ты наслаждалась юностью. Чтобы у тебя были воспоминания, друзья, безумные моменты. В меру, конечно. Всё так быстро пролетает… А потом раз — и ты даже не успеваешь оглянуться. И вот уже дети, муж с пивным животом и ипотека.

— У тебя же нет ни мужа, ни ипотеки.

— А у моих подруг есть, — мама закатила глаза. — А вдруг что-то случится? Какой-нибудь мальчик пригласит тебя танцевать… Ты же знаешь, первая любовь — это… — она замялась, заметив моё потухшее выражение лица.

Я вздохнула и пристально посмотрела на неё.

— А какая была твоя первая любовь?

— Ой, ну… — мама неожиданно смутилась, присела рядом и закатила глаза в потолок, будто ловила воспоминания. — Его звали Андрейка. Такой хулиган… Что он только не вытворял, — она ехидно рассмеялась, но, встретив мой взгляд, резко замолчала. — Ну, в смысле… Свободный характер. Лёгкий на подъём. И поднимались мы с ним частенько, — снова засмеялась, но тут же закашлялась, будто вспомнила что-то неловкое. — Знаешь, Мира, главное — нам было интересно. Мы просто дружили, болтали… А однажды он даже защитил меня от бандитов. И кожанку у них стащил.

— Как так вышло? Его же должны были за это убить…

— Ну… бандитом был его отец. Он перепутал меня с кем-то и начал выгонять, а Андрейка вступился. Сказал, что я его девушка.

— И что потом?

— Нас выгнали вместе. А он кожанку захватил на меня накинуть, чтобы не замёрзла.

— И почему вы расстались?

— Он… уехал. Путешествовать в места не столь отдалённые. — Мама на секунду задумалась, потом махнула рукой. — А потом появился твой папа со своими стихами…

В её голосе прозвучала грусть.

Я склонила голову.

— Значит, первая любовь и школьные дискотеки всё равно не гарантируют счастья. Так что я могу остаться дома?

— Нет, Мира. — Мама твёрдо встала. — Меня надо было запирать и никуда не пускать. А тебя — наоборот, вытаскивать из этих четырёх стен. Один раз — и всё. Я отстану.

Идея, в принципе, неплохая. Да и если честно… на Митю всё равно хотелось посмотреть.

— Ладно, давай.

— Ура, — мама чуть не подпрыгнула от радости.

Следующие полчаса я провела, покорно подчиняясь её энтузиазму. Кудри, макияж — я даже не смотрела в зеркало. Потом были долгие мучения с линзами, но мы справились. Катя тем временем написала, что задерживается и придет уже в школу.

— Доченька, я кое-что купила, — мама с торжествующим видом достала из шкафа новое легкое бежевое пальто и изящные балетки.

— Ладно, в кроссовках действительно не очень…

— А теперь посмотри в зеркало, моя юная Бриджит, — мама захлопала в ладоши, словно перед ней не я, а главный шедевр её жизни.

Я нехотя повернулась к зеркалу — и замерла.

Отражение смотрело на меня широкими, подведёнными стрелками глазами. Губы — нежно-розовые, с лёгким блеском. Волосы, обычно собранные в тугой хвост, теперь лежали закрученными волнами, будто их аккуратно уложила рука какого-то голливудского стилиста.

— Ну что? — мама стояла сзади, сверкая глазами, будто ждала, что я вот-вот расплачусь от умиления.

Я молчала.

Не потому, что мне не нравилось. Просто… странно. Будто в зеркале стояла не я, а кто-то другой.

— Может, тушь слишком… — я потянулась к ресницам, но мама резко одёрнула мою руку.

— Ничего не трогай! Ты выглядишь потрясающе.

— Просто… я не похожа на себя.

— А кто сказал, что ты должна быть «похожей»? — мама склонила голову набок. — Сегодня ты можешь быть кем угодно. Хочешь — загадочной незнакомкой. Хочешь — дерзкой красоткой, которая всех сразит наповал. Или той же… умной Мирой. Я просто подчеркнула твою естественную красоту. Ты очень красивая, а еще дочка актрисы, выбери кем хочешь быть и иди на свой первый бал.

Я прикусила губу.

— А если… никто не подойдёт?

— Тогда это их потеря, — мама поправила мою блестящую кофту. — Но если подойдёт, не убегай. Просто потанцуй, а вот потом сбеги, прям как Золушка, и пусть тебя ищет.

Мы засмеялись.

— Вперёд, принцесса. Твой выход.

Я сделала последний взгляд в зеркало. Отражение улыбнулось мне в ответ.

Ну что, Мира… попробуем?

Я все-таки дошла до школы, хотя каждые сто метров разворачивалась и порывалась сбежать. Мне было очень неуютно во всем этом образе. Природа поддерживала меня: ветерок поднимал мои волосы, ласкал кожу, словно успокаивая. Ну и что я волнуюсь? Еще из-за какой-то дискотеки.

Около ворот стояла группа школьников, весело переговариваясь. Во главе — их неизменная предводительница, «королева варваров» — Сонька Тихая. На год младше меня, училась в десятом классе, но уже собравшая вокруг себя самых неблагополучных учеников школы. Я её боялась. Поэтому, заметив их, решила быстрее пройти мимо и скрыться, но услышала свист.

— Тффф, это кто тут решил пожаловать в наш храм знаний?

Я внутренне сжалась. Если они меня узнали, то сейчас начнется: чего это принарядилась ботаничка. Буду выглядеть глупо. Не оборачиваясь, ускорила шаг.

— Ишь ты, даже познакомиться не хочет! — раздался голос Афанасия Королёва. — Как тебя зовут? Давай буду твоим кавалером, — сказал с какой-то странной медленной расстановкой слов.

Парень был явно не в себе. Удивительно другое, что у него был старший брат Серафим Королёв, который, кстати, учился вместе с этой Сонькой и с которым мы ездили на олимпиады и семинары. Вроде братья и растут в одной семье, но совершенно разные.

— Не стоит, — наконец выдавила я, останавливаясь и находя в себе силы посмотреть на Афанасия.

Если что-то мне сделает, пожалуюсь Серафиму — он единственный, кто может на него повлиять.

— А я хочу. Ты из какого класса? — произнёс Афанасий, слегка заплетающимся языком. За ним, как тень, следовала половина его «свиты».

— Отвали от неё, — неожиданно дала ему подзатыльник Сонька. — Тебе своих кукол не хватает.

Повернулась ко мне, подмигнула:

— Иди.

Я поспешила вперёд, не оглядываясь, и была счастлива, что никто из них не узнал меня. Хотя Афанасий должен был узнать, ведь мы виделись, мы же с его братом столько раз вместе готовились к выступлениям. Ну и ладно, спасибо, Сонька, мысленно поблагодарила девушку. В её мире царил закон джунглей: либо ты, либо тебя. Там выживали сильнейшие, а остальные учились притворяться или ползать. Я всегда считала себя травоядным — тихим, незаметным, тем, кого съедают первым.

Интересно… кто такой Митя?

Умный. Сильный. Способный давить одним взглядом. Никто не рискнёт подойти к нему просто так — значит, он хищник. И если следовать этой логике… он может разорвать меня на части. Хотя… даже у хищников есть слабости.

Я зашла в школу, повесила пальто, поправила юбку и шагнула в гущу музыки и теней. Свет фонарей в школьном спортзале, превращённом на вечер в танцпол, резал глаза. Искусственные лучи, отражаясь от зеркальных шаров, рассыпались по стенам искрами, но мне казалось, что весь этот блеск сосредоточился на мне одной. Моя розовая кофта с пайетками вспыхивала, как новогодняя гирлянда, а белая юбка, короткая и пышная, делала меня ярким пятном в толпе.

Раньше я растворялась среди школьников — тихая, незаметная Мирослава Воскресенская, но сегодня всё было иначе. На меня то и дело обращали внимание. Я не знала, куда деваться, как дышать, как справиться с этими интересующимися взглядами.

Я потянулась к переносице, пытаясь поправить очки, которых не было — вместо них сегодня были линзы. Старый нервный жест, привычка, всегда успокаивающая. Пальцы встретили пустоту, и тревожность усилилась.

Кудри, которые мама тщательно накручивала перед зеркалом, казались чужими. Я снова провела рукой по волосам, потом по лицу, словно проверяя, действительно ли это я. Всё было иначе: ни привычных стёкол перед глазами, ни спасительной невидимости за ними.

— Привет! Потанцуем? — кто-то толкнул меня в бок.

Я вздрогнула. Передо мной стоял Столбов из моего класса — мы вместе ездили на олимпиаду по химии. Но в его глазах не было ни капли узнавания. Только любопытство к незнакомой девчонке в блёстках.

— Нет… — вырвалось у меня шёпотом, и я резко отвернулась, стараясь скрыть дрожь в пальцах. Взгляд метнулся по залу в поисках подруги, но вместо Катьки наткнулся на Митьку Фомина.

Он стоял у стены, перекидываясь словами с кем-то из своих друзей. Его смех, глуховатый и чуть хрипловатый, пробивался сквозь гул музыки. Моё сердце бешено заколотилось.

Я даже не заметила, как сделала первый шаг в его сторону. Потом второй. В голове автоматически всплывали формулы, названия элементов — вольфрам, аурум, аргентум, цезий — мой проверенный способ успокоиться. Но когда между нами оставалось всего пара метров, ноги предательски застыли.

Куда я иду? Надо развернуться и бежать искать подругу, но продолжала смотреть на него. Он был безупречен. Если бы меня спросили, что мне нравится в нём, помимо его привлекательности и интеллекта, которого у него было в изобилии, то я бы ответила, что это его опрятность.

В то время как остальные были в мятых футболках и широких штанах, он стоял в идеально чистой голубой рубашке, подчёркивающей его плечи, и в тёмных джинсах, которые сидели на нём так, словно были сшиты специально для него. Волосы — идеально уложенные, ни единой выбившейся пряди.

И в тот самый миг, когда я уже хотела было уйти, он поднял глаза и посмотрел на меня.

Не сквозь меня, не поверх, а прямо в глаза.

Мне показалось... нет, я почти уверена — в его взгляде мелькнуло что-то хищное, или просто игра света в его зрачках? Сердце бешено колотилось, будто уже получило сигнал бежать, даже когда разум еще сомневался.

Мир сполз с оси. Формулы в голове рассыпались, элементы перепутались: золото стало серебром, цезий — ртутью. А я… Я растекалась, как жидкий металл по стеклу.

И тут случилось то, чего я совсем не ждала. Митька лениво направился ко мне. Время замедлилось. Я ошалело огляделась — может, за мной Ленка? Или ещё кто-то? Но вокруг никого не было, а он продолжал идти в мою сторону.

— Привет, — он дотронулся до моего завитка, закрученного в тугой локон. — Тебя как зовут? Я тебя раньше не видел.

Голос его был тёплым, чуть насмешливым. Я сглотнула ком в горле. Надо было сказать правду — что мы с ним из параллельных классов, что учились вместе в начальной школе, что я та самая Мира, лучшая ученица школы и что я столько лет его... Но вместо этого выдавила:

— Я… Слава. Учусь в другой школе.

В колонках раздалась медленная музыка, и спортзал мгновенно преобразился. Резкие движения, смех и крики стихли – теперь здесь царили только шёпот и тихие шаги. Мальчики, сжав кулаки в карманах, неуверенно делали шаг вперёд. Их взгляды скользили по залу, выискивая ту самую – ту, что стояла чуть в стороне, делая вид, что не ждёт приглашения. Девочки, изображая равнодушие, позволяли взять себя за талию. Но их пальцы впивались в плечи партнёров так, будто боялись – вот отпустят, и он исчезнет, растворится, как сон.

А музыка лилась, обволакивая всех своей тягучей, сладкой грустью.

— Ну, пойдём потанцуем, Слава. Сейчас – всё для нас.

Галантное поведение моей единственной любви выбило у меня почву из-под ног. Он нежно взял меня за руку – его пальцы оказались удивительно тёплыми, – и вывел на середину зала. Притянул меня ближе, обняв за талию, и я почувствовала, как дрожат его руки – или это дрожала я? Склонив голову, я уткнулась лбом в его плечо, вдыхая сладкий аромат. Я ещё никогда не была так близко к своей мечте. "Мама была права", – промелькнуло в голове. Сейчас я не Мира. Я – идеальная версия себя: та, на которую обратил внимание Митя, и я играю свою лучшую роль.

И пусть завтра мне будет стыдно. Пусть это всего лишь один танец. Пусть он никогда не узнает правды. Но прямо сейчас – его дыхание на моей щеке, его рука на моей спине, и этот момент принадлежит только мне.

— Если ты из другой школы, то с кем-то пришла? — спросил он.

Я запоздало кивнула. Сейчас мне нужна была стальная выдержка, потому что колени подкашивались от его бархатистого голоса.

— Да… с подругой…

Он провёл рукой по моим кудряшкам — видимо, ему они очень нравились.

— А что за подруга? Может, я знаю её?

В голове пронесся вихрь имен. Катя? Слишком очевидно, если меня захотят найти, то проще всего будет сделать это через неё. Лена? А если он подумает о Скворцовой, а та узнает меня. О нет, а если он действительно начнёт расспрашивать её? Пальцы сами собой сжали край его рукава, как будто это могло остановить панический поток мыслей. В голову пришло имя, которое он точно не свяжет со мной. Мысленно попросила прощение у Виктора, представляя, как его лицо исказилось бы от злости, узнай он, что я «сменила» ему пол ради спасения ситуации.

— Виктория…

— Виктория? — переспросил он, слегка приподняв бровь.

Голос предательски дрогнул, когда я начала нанизывать детали, как бусы на нитку: — Да... Она темноволосая, обожает бегать, знает три языка... — ладони стали влажными, но я уже не могла остановиться, — русский, английский и... и китайский! Ну, то есть с языком у неё в порядке, я не проверяла, конечно, но... — горячая волна стыда накрыла с головой, когда я поняла, что несу полную чушь.

Его губы дрогнули в сдерживаемой улыбке, когда он наклонился ближе, и его шепот обжёг ухо: —Нет, такую не знаю. А что любишь ты?

— Тебя… — вырвалось у меня, и в тот же момент музыка смолкла.

— Тебя там зовут... Наверное, пора идти. И мне нужно найти подругу…

Митя смотрит на меня внимательно. Я пытаюсь отстраниться, но он только крепче прижимает меня к себе.

— А номер мне оставишь? Хотел бы с тобой как-нибудь встретиться…

Хорошо, что в зале темно, и весь ужас в моих глазах остается незамеченным. Мой номер? Это же значит — моя аватарка в мессенджере с моим настоящим лицом и полным именем, мои статусы, вся моя жизнь. Нет, я не могу дать ему свой номер. Для этого нужно завести новый, придумать легенду, подготовить целый фальшивый профиль…

В какой-то момент из моей груди вырывается обречённый стон.

— У тебя есть парень? Или ты не хочешь вместе погулять? — удивлённо спросил он.

Если бы можно было рвать на себе волосы в присутствии объекта обожания, я бы уже это делала. Но выглядеть ещё более нелепо не хотелось.

— Нет… У меня никого нет. И я очень хочу с тобой встретиться. Просто… телефона нет. Сломался. То есть утонул. Нет, точнее там… Понимаешь, эксперимент был… — Безнадёжно махнула рукой. — Я проводила опыт с азотной кислотой… Ну знаешь, реакция с медью — там такой красивый зелёный раствор получается. Но колба треснула, и всё пролилось прямо на телефон. Он сначала задымился, потом экран пошёл пятнами, а потом вообще перестал включаться…

— Забавненько, такого я ещё не слышал, — улыбнулся он.

Я выдыхаю.

— Может, как-то по-старинке?

— Письмо тебе отправить? Ну, давай адрес, раз приглашаешь, — ухмыляется Фомин.

— Встретимся завтра у фонтана в парке? В четыре?

— А если не придёшь?

— Приду.

— Интересненько. Одеваться в одинаковое будем? — Он снова смеётся.

— Зачем?

— Ну, чтобы не потеряться, раз уж по старинке, или я могу стоять с розой.

— Розы не люблю… Но если хочешь стоять с ними, то можешь.

Митя заливается смехом, а мне становится некомфортно, чувствую себя весёлым клоуном, которому на самом деле всегда грустно. Может, он просто издевается? Он берёт мою руку, подтягивает к своим губам и целует.

— Что ж… — Протягивает он, и в его глазах снова пляшут озорные искорки. — Тогда до завтра, в четыре. А сейчас… Не хочешь потанцевать ещё? Может, расскажешь, откуда ты такая свалилась?

— Не могу. Мне надо найти подругу... — Отрезаю я, решительно высвобождаясь из его цепких рук.

— Я буду тебя ждать.

Я киваю и, не говоря больше ни слова, рвусь к выходу. Мне срочно нужно сбежать домой, в тишину и одиночество. Какая ещё встреча завтра? Мира, ты совсем не думаешь головой? Куда уплывают твои мозги? Растворяются, наверное, как этот твой выдуманный телефон. Я мысленно хлопаю себя по лбу. Вот это я вру. Всё нормально, я просто никуда не пойду. Потанцевала — и хватит. Золушка должна бежать, пока карета не превращается в тыкву.

Вся в своих мыслях, я с размаху врезаюсь в девушку в ослепительно яркой обтягивающей кофте и узких, как вторая кожа, джинсах.

— Извини… — сдавленно бормочу я, пытаясь сохранить равновесие.

— Надо смотреть, куда бежишь, — огрызается она. — Главное, чтобы синяка не осталось.

Я смотрю на неё — худенькая, светловолосая… Катенька, которая даже не узнаёт меня.

— Ладно, не переживай, я тоже не смотрю, — Оглядывает меня подруга и, махая рукой, идёт дальше. Как так? Я что, и правда совсем не похожа на себя? Должна ли сказать ей, что это я? Но тогда всё раскроется, и придётся признаться в симпатии к Мите.

В голове творится настоящий хаос. Я забегаю в раздевалку, нащупываю своё пальто среди чужих и дрожащими пальцами достаю телефон. Пишу Кате сообщение: «Плохо себя чувствую, ухожу».

Палец замирает над кнопкой «Отправить». Нет, не прокатит. Она не поверит и тут же начнёт названивать, а если не дозвонится — с радостью поднимет на уши мою маму.

Я яростно стираю текст, закусываю губу и набираю текст заново, стараясь, чтобы сообщение звучало максимально правдоподобно: «Пришла, но уже ухожу. Кажется, тот пирог был просроченный. Перезвоню, как добегу до дома. Постараюсь вернуться на дискотеку позже».

Так лучше. Хвалю себя за находчивость, сую телефон в сумку и тороплюсь к выходу. В ушах стоит гул, в висках пульсирует, а в груди разливается странное тепло — смесь восторга, ужаса и безумного предвкушения. Я нахожусь на таком адреналине, что мир вокруг теряет чёткие очертания, превращаясь в размытое пятно. И именно поэтому — потому что я ничего не вижу, кроме мелькающих в голове воспоминаний о моём первом танце — я опять с размаху врезаюсь в кого-то твёрдого и неподвижного.

— Ой, извините, — пищу я и собираюсь бежать дальше, но железные пальцы впиваются в мои плечи.

Упираюсь локтями в белое поло, под которым угадываются рельефные мышцы. Поднимаю глаза…

Парень с тёмными волосами смотрит на меня своими пронзительно-голубыми, холодными и ясными глазами. В них отражается мой испуганный силуэт. Ноги подкашивает, но его руки — крепкие, уверенные — не позволяют мне рухнуть на пол.

— Мира? Это ты?

Провал. Это полный провал.

Провал. Это полный провал.

Сейчас бы хоть одну гениальную идею, но лампочка в голове перегорает — не выдерживая испарения всех лживых слов, которые я так старательно сочиняла.

— Нет, это не я, — мотаю головой, пытаясь вырваться. Его пальцы сжимают мое запястье стальным обручем. — Пустите меня.

Но кажется, этот кто-то слишком сильно перекачался на физкультуре. Мои попытки высвободиться лишь заставляют его пальцы сомкнуться плотнее.

— Вы ошиблись, — уже почти молю я, с последней надеждой, что Виктору Клюеву и правда нет до меня дела.

Но он решает высказаться:

— То есть ты хочешь сказать, что я невнимательный? И что ты не Мира, и голос не твой, и волосы не твои? Ну, очков не хватает — согласен. А так… — Он наклоняется так близко, что наши носы почти соприкасаются. От него пахнет морозным воздухом, цитрусами и чем-то древесным. Его глаза, голубые и насмешливые, изучают каждую мою черту, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.

— Гиппократ, отец медицины! — взрываюсь я, отчаянно пытаясь отвоевать хоть каплю контроля над ситуацией. — Да как ты узнал?

— По твоему вздернутому заумному носу, — весело хлопает меня по кончику носа своим указательным пальцем.

— Чего?

Я замираю в полном недоумении. И кажется, прямо сейчас просыпается та самая животная часть, которая есть даже у травоядных. Все-таки и зайцы могут укусить, когда загнаны в угол. Уже мысленно примеряюсь к его щеке — надо вцепиться, так, чтобы запомнил, а потом рвануть с места. Все равно терять мне нечего: все уже давно считают, что у меня «не все дома». Рычу от бессилия, потому что понимаю всю безысходность своего положения. А еще его уверенность действует на меня как красная тряпка на быка.

— Вообще-то, мы с тобой в начальной школе вместе учились. Но ты, наверное, не помнишь, — огорошивает меня Витя.

Агрессивная, загнанная в угол Мира уже вошла в чат:

— Странно, что ты это помнишь.

— У меня вообще-то все в порядке с памятью, — он указывает пальцем на висок с таким самодовольным видом, что меня прямо передергивает от ярости.

— У меня тоже, ясно! А что ж ты раньше об этом не напоминал? — язвлю я, чувствуя, как на щеках разливается краска.

— А надо было? Тебе было проще ко мне подкатить? — он ухмыляется, и я аж открываю рот от наглости. В горле пересыхает, и кажется, начинаю заикаться.

— Да я… я никогда бы…

Глубоко дышу, как учат на курсах первой помощи — вдох на четыре счета, выдох на восемь. Закрываю глаза, пытаюсь поймать хоть крупицу спокойствия. Открываю — Витя все так же держит меня, его взгляд внимательный и любопытный. Решаю попробовать спасти себя. Один раз он меня уже не сдал — может, и сейчас войдет в мое положение.

— Слушай. А ты можешь сейчас сделать вид, что ты меня не видел и не знаешь?

— Зачем мне это? — дотошно интересуется он, и его бровь ползет вверх.

Какой же зануда. Стискиваю челюсти, мысленно представляя, как буду молоть его кости в порошок. Сейчас даже начинаю сомневаться: точно ли я маленькая безобидная черепашка, или во мне просыпается настоящий кровожадный доисторический ящер, загнанный в угол. И виной тому — исключительно Виктор Александрович.

— Я могу делать за тебя физику… — говорю я, пытаясь вложить в голос максимум сладости и покорности.

Он кривится, будто съел лимон, а я решаю зайти с козырей.

— Вообще-то я знаю, что у тебя по ней четверка. Можем с легкостью довести до пятерки.

— А знаешь, Мира, у тебя и правда получается с легкостью доводить... только до белого коленя,— парирует он, и в его глазах вспыхивает настоящий, живой интерес. — Давай дальше предлагай, становится увлекательно.

— Литература? Но я сочинения тяжело пишу. Не понимаю, что там они хотят сказать. Точнее, понимаю, но Наталья Владимировна говорит, что у меня нестандартное мышление. Мы когда «Анну Каренину» разбирали, я сразу сказала, что она страдает большим депрессивным расстройством с элементами обсессивно-компульсивного расстройства. А муж у нее нормальный, трудолюбивый, дисциплинированный, но она куда понеслась, а вот этот…

— Все, стой, — Витя закрывает мне рот ладонью. Его кожа пахнет тем же древесно-цитрусовым ароматом. Он явно скрывает ухмылку, но по дрожанию его щеки я понимаю, что ему смешно.

— Но я могу писать за тебя сочине… — мой рот снова оказывается закрыт. Клюев наклоняется еще ближе. Его дыхание касается моей кожи.

— Пожалуйста, Мира, мне не нужна помощь с уроками, — говорит он тише, и в его голосе внезапно проскальзывает что-то серьезное. — Я никому не скажу, что тебя видел. Обещаешь молчать?

Я быстро-быстро киваю, сердце колотится где-то в горле. Он отпускает свою руку с моих губ, но его вторая рука все так же держит меня за локоть — тепло его пальцев кажется теперь почти обжигающим.

— Я тогда пойду?

И именно в этот спасительный момент, когда я уже решила, что всё идет как нельзя лучше, раздается голос Мити Фомина:

— Витек, вот ты где! Наконец-то я тебя нашел.

Мы поворачиваем головы одновременно и упираемся взглядами в Фомина.

— А почему ты держишь Славу? — и теплый, открытый взгляд Мити тут же леденеет, становясь настороженным.

Внутри все обрывается. Нужно принимать свой конец смиренно. Идти на плаху с высоко поднятой головой. Скажу — это эксперимент такой, все знают, что у меня с головой не все в порядке, и отстанут. Рука Вити вдруг сжимается сильнее. Поворачиваюсь к нему и вижу его сжатую челюсть и напряженный взгляд. Он-то чем недоволен? Смотрю умоляюще, шепчу беззвучно, одними губами: «Пожалуйста».

Он отпускает мою руку.

— Слава, значит… Не держу, а столкнулся с ней и помог, чтобы не упала от… — он понижает голос так, чтобы слышала только я, и в его глазах вспыхивает озорная искра, — …диссоциативного расстройства идентичности.

И я вижу, как он проводит рукой по своим темным волосам, явно довольный своей гениальной, по его мнению, шуткой в такое сложное для меня время. Но я молчу — сейчас он мой единственный гарант безопасности.

К нам подходит Фомин и начинает меня разглядывать с беспокойством:

— Ты не ушиблась?

Я неловко отстраняюсь от его осмотра, чувствуя, как по щекам разливается предательский румянец. Мой голос становится неестественно сладким и тонким:

— Нет, все хорошо.

Смотрю на Витю, а он на меня — точно так же, как тогда в раздевалке. Ему чертовски интересно, чем закончится этот спектакль. Или ему все-таки нужно сочинение по литературе в обмен на молчание?

— А почему уходишь так рано? — продолжает допрос Фомин, и впервые во мне вспыхивает раздражение к нему.

Шел бы уже танцевать. И, видимо, мое лицо выдает всю гамму чувств, потому что он беспокойно спрашивает напрямую:

— Ты не передумала насчет завтра? В четыре у фонтана?

Хром тебя возьми, Фомин!

— Не-е-ет, конечно, — блею я, судорожно перебирая пальцами. — Просто подруга плохо себя чувствует, уйти надо было.

— А может, познакомишь меня заодно со своей подругой Викторией, которая знает три языка… английский, русский и китайский, вроде? И бегает еще постоянно.

Я кашляю, давясь собственным враньем, и смотрю на Витю. Он, кажется, буквально читает меня как открытую книгу. Его глаза не просто блестят — в них вспыхивает тот самый опасный, хищный азарт охотника, который уже учуял слабину. Он продолжает молчать, и в его молчании сквозит такая мощная, всепонимающая насмешка, что мне хочется провалиться сквозь землю.

— Нет, она ушла... пешком... Я за ней вот иду.

— Может, все-таки убежала, а не ушла, — едва сдерживая улыбку, дразнит Клюев.

— Митя, иди к нам, смотри, что тут у нас есть, — кричит Стрельцов.

Я замираю, зажимая пальчики на руках в немой надежде, что все они наконец-то куда-нибудь уйдут. Никогда еще я так искренне не желала Стрельцову здоровья, радостей и пятёрок в дневнике, как в эту секунду.

— Тогда до завтра, Слава, — говорит Митя и, наклонившись, целует меня в щёку.

Мир сужается до точки. Его губы, теплые и мягкие, касаются моей кожи всего на секунду, но ее достаточно, чтобы внутри все перевернулось. Это мой первый поцелуй. И он смешан с всепоглощающим, удушающим чувством стыда и обмана. Сжало где-то в горле, в висках стучит, ладони ледяные и влажные.

Митя уходит, зовя за собой Клюева. Но тот не спешит. Его взгляд скользит по моему раскрасневшемуся, растерянному лицу, и он добивает меня простой фразой, произнесенной с непередаваемой смесью иронии и какого-то странного понимания:

— Неужели до сих пор… Да уж. Ладно, будешь мне должна.

И почему-то я уверена, что он не про литературу.