Сними очки, ботаничка

Глава 16 Правда

— Ты замёрзла? — спрашивает меня Митя. — Может, всё-таки пойдём в кафе, посидим?

Поправляю свои очки. Вся опухшая, глаза красные, нос тоже. Вот тебе и красотка Мира. Шмыгаю носом.

— Нет, я не замёрзла. Но можем пойти, если хочешь.

Он смотрит на меня внимательно и как-то сочувственно, присаживается рядом и поправляет свои очки.

— Чего плакала? И выглядишь так, что даже ничего и не выскажешь…

— Страшная, да?

Тех восторженных чувств, что разрывали меня из-за Мити, уже нет. Но я всё равно смотрю на него, и во мне шевелится слабая надежда — чтобы он наконец разглядел во мне что-то хорошее, оценил. Сложно объяснить, но, наверное, потому что сейчас мы общаемся как обычные люди, и я перед ним — настоящая. И где-то глубоко внутри мне хочется, чтобы он пожалел, что не замечал этого раньше.

— Да нет, — говорит Фомин и осторожно снимает мои очки.

— Жалкая?

— Нет.

— А какая? — с нетерпением смотрю на него.

— У меня где-то были салфетки, подожди. — Он достаёт упаковку, вытаскивает салфетку, аккуратно промакивает мои глаза и протирает заляпанные линзы. — Вот так лучше, — надевает очки обратно. — Ты трогательная. С этими глазами — как щенок, которого хочется спасти ото всех в мире, — он усмехается.

— Я думаю, после того, что я тебе расскажу, ты меня убить захочешь, а не спасти, — вздыхаю я.

— Ну, рассказывай, как ты меня водила за нос, — он убирает салфетку.

— Просто… Ты же понимаешь, ты мне так нравился, долго нравился, — голос снова предательски дрожит, и слёзы наворачиваются вновь.

— Слава, блин, Мира, не плачь, а? Ты мне сейчас душу разорвёшь, — Митя притягивает меня к себе, и я утыкаюсь лицом в его куртку, рыдая ещё сильнее. А ведь я даже не начала рассказывать ему про родителей.

— Ну успокойся, тш-ш-ш, — он качает меня из стороны в сторону, как маленького ребёнка.

Мелькает мысль, что Витя сейчас бы схватил нас обоих за шкирку и отпинал бы, как свой баскетбольный мяч. Но я ничего не могу поделать. Потому что эту боль действительно нужно прожить здесь, с Митей.

Я отодвигаюсь от него, вытираю глаза салфеткой и собираюсь с силами.

— Ты мне нравился, и когда ты наконец заметил меня, я просто не смогла признаться, что на самом деле я — та самая ботаничка из параллельного класса, невидимка, которую ты раньше в упор не видел. А мы, между прочим, ещё в первом классе вместе учились.

— А какая у тебя фамилия?

— Погоди, так это ты ходила со мной на гимнастику? И ты мне те стихи приносила, чтобы я их учил и тебе рассказывал? — он смеётся.

— Ну тут уж не обижайся, это было перебором. Я вообще не любил выступать, а уж зубрить стихи — тем более.

— А ещё по физике с тобой дополнительно из-за меня занимались, — решаюсь рассказать всё до конца.

— Ладно, опустим детали. Хотя забавненько, я бы ещё послушал, а то у меня появились подозрения, что химичка не просто так мне пятёрку влепила за четверть, — Фомин весело ржёт. — Но по твоим действиям, когда мы ходили на свидания, не очень-то было заметно, что я тебе нравлюсь.

— Просто появился кое-кто, и всё изменилось, — отворачиваюсь, чтобы парень не видел, как моё лицо заливается краской. — Митя, прости. Я хотела признаться… Ну, точнее, нет.

— Нет?

— Не хотела. Я хотела просто погулять с тобой и жить этим моментом, радоваться, что он был. Я не собиралась ничего продолжать, но ты стал… как бы сказать…

— Настойчивее?

— Ну да, и я…

— Испугалась?

Закусываю губу, встаю со скамейки и начинаю нервно ходить туда-сюда.

— Понимаешь, ты же смотрел всегда только на красивых. А если бы потом узнал, что я вот такая, с очками, красным носом… Ты бы разочаровался и, может, всем рассказал. Не знаю, может, и сейчас пойдёшь смеяться со всеми. Пусть будет так, уже неважно…

Он берет меня за руку и аккуратно усаживает обратно. Берёт моё лицо в свои ладони и говорит:

— Глупая ты. Я бы так не поступил.

— Я умная. Может, некрасивая, но умная, — прямо смотрю на него.

— Неа. Красивая и глупая, — смеётся он, и его взгляд скользит по моему лицу к губам.

И я понимаю, что он хочет меня поцеловать. Кто бы знал, что всё так закончится, даже не начавшись.

— Я теперь люблю другого... — говорю тихим голосом.

— И что, я совсем больше не нравлюсь? — смотрит на меня пристально, не отпуская моего лица.

— Нравишься. Как человек.

— Классненько, — он опускает руки.

— Так получилось. Просто он обратил внимание на меня настоящую, и с ним было так легко.

— Ну, может, если бы ты дала мне шанс узнать тебя, то поняла бы, что со мной тоже неплохо, — с раздражением произносит он.

— Но это ещё не всё, — мой голос снова дрожит. — Самое страшное — другое.

— Слушаю, Мирослава, — нарочито выделяя «слава» в конце, говорит он.

— Помнишь актрису, которая была с твоим папой?

— Ты опять? И что? — чувствую, как от милого мальчика не остаётся и следа.

— Это моя мама, — тихим, но чётким голосом говорю я, не отрывая от него взгляда.

Я приму всю ненависть на себя, решаю я. Не буду прятаться. Хоть дети и не отвечают за грехи родителей, в реальности это никого не волнует — страдает вся семья. Вспоминается, как в древности в некоторых странах, например в Корее периода Чосон, за предательство могли казнить весь род. Жестоко, но логика та же: вина ложится на всех.

Фомин смотрит на меня странно. В его глазах нет ненависти, даже злость уходит, все чувства будто стираются, оставляя лишь опустошённость.

— Митя, прости. Я не знала, это ужасно. И сегодня, когда я увидела их дома… — пытаюсь говорить быстрее, но запинаюсь, — я сказала, чтобы он ушёл, и чтобы она выбрала — он или я… Ты понимаешь, он совсем… хотел ремнём меня, а она… она даже не скрывает… Прости, прости, пожалуйста… Я так виновата… У тебя такая мама, она такая хорошая женщина… Я не знаю…

Я смотрю на его безразличный вид и снова рыдаю. Мне хочется встряхнуть его, умолять: «Скажи хоть что-нибудь, обзови нашу семью как угодно, выскажи свои чувства».

Парень притягивает меня к себе и крепко обнимает, так сильно, что все ребра сдавливает. Он сжимает мою куртку и другой рукой гладит меня по голове. Я чувствую его тёплое дыхание. Меня трясёт, я дёргаюсь в его объятиях.

— Успокойся. Это вообще не твоя вина. Ты тут ни при чём, чтобы извиняться. Я же говорю, что ты глупая, — его грудь вздрагивает в лёгком, печальном смешке.

— Что делать? Рассказать твоей маме? Или что? Я не знаю…

— Нет. Никому не надо ничего рассказывать, — отдаляется Митя.

— Но она же сможет уйти. Он бьёт её? А тебя? Он собирался меня ударить, — голос мой предательски дрожит.

Митя смотрит на меня, и мне кажется, в его глазах блестит сочувствие и какое-то странное понимание.

Я спрашиваю: — Ты не хочешь об этом говорить? Может, ты его любишь, как я маму, и не хочешь, чтобы они расстались? Тогда я пойму, конечно…

— Мирослава, о чём говорить? Об отце? Дай подумаю. Ну, наверное, я не могу сказать своей матери, что он ходит налево. И давно. К примеру, в последний раз, когда мы ездили на море без неё, он снял себе телку и спал с ней в соседнем номере, а я всё это слышал. Как ты думаешь, после этого можно к нему что-то испытывать? Любовь?

Меня перекорёживает от таких подробностей, хочется уточнить ещё раз, что там его папа делал, но я продолжаю молчать.

— Нет уж, любви там нет. Я люблю только свою маму. Чудесную, прекрасную женщину, добрую и отзывчивую. Но я, Мирослава, — он смотрит на меня строго, — не могу ей сказать про отца. Мне вдалбливали годами, что я — продолжатель дела отца, что я от него завишу, как и она. И я не могу, понимаешь ты это, не могу лезть в их семью…

В их семью? Даже он не считает себя её частью. Митя говорит с таким сильным эмоциональным всплеском, что до меня наконец доходит, как тяжело ему было все эти годы. Он же не мог обсуждать это ни с кем. Если я хожу сама не своя всего неделю, то он живёт с этим годами. С ответственностью, с желанием защитить любимого человека и при этом не стать предателем по отношению к отцу.

Я обнимаю его в ответ и крепко прижимаю к себе. Глажу его по голове.

— Мне очень жаль. Но ты не такой, как он. Не будь таким. Ты можешь выбирать свой путь и не зависеть от него. Хоть в этом не уступай ему.

— Не могу. Не факт, что я выдержу этот путь, — признаётся Митя в своих страхах. — Я не знаю, сильный я или слабый. И не знаю, готов ли я это проверять. Пойти против него — значит лишиться всего. Поддержки, денег, связей. Я не знаю, Мира, смогу ли я сам.

Такая честность обезоруживает. Если бы тут была Соня, она бы сказала, что Митя слишком по-взрослому думает для своих лет. Он не живёт сегодняшним днём, он живёт будущим. И, если разобраться, я тоже не уйду из дома, не пойду пробивать жизнь кулаками, выбивая кирпичную стену к успеху.

Значит, мы можем жить с этой историей, доходит до меня. Потому что она болезненная, но она не наша. И в подтверждение моих мыслей Митя добавляет:

— Это не наш проступок, Мира. Не мы виноваты в том, что они сделали такой выбор. У нас своя жизнь. И лучше учиться на чужих ошибках.

— А ты тоже так будешь поступать со своей женой? — спрашиваю я.

— Я бы очень не хотел стать таким. Но я не знаю, потому что одно дело — говорить, другое — делать.

Мы понимающе смотрим друг на друга. Он держит мою руку в своей и крепко её сжимает.

— Просто надо, чтобы твоя будущая жена тебя заранее припугнула, и ты боялся бы пойти налево. Ну, не знаю… Может, держала бы дома ёмкость с серной кислотой для опытов или хирургический нож.

Митя сначала смеётся, но в его смехе слышится лёгкая напряжённость.

Его слова повисают в воздухе. Я пытаюсь найти правильные слова, губы сами собой раскрываются, как вдруг громкий, низкий голос разрезает пространство:

— Дима. Руки от неё убери. Сейчас же.

Клюев стоит в нескольких шагах, сдвинув брови, и всё его тело выражает готовность к действию. За его широкой спиной притаилась Катя. Она вцепилась в его куртку, и её испуганные, невероятно огромные глаза видны даже отсюда.

— Это случайно не тот самый, с кем тебе легко? — наклоняется ко мне Фомин, и его шёпот заставляет меня дёрнуться.

Пытаюсь высвободить руку, но парень лишь сильнее сжимает мои пальцы. Бросив умоляющий взгляд, я встречаю лишь усмешку. Он что, специально это делает?

Смотрю на Витю, к которому всё продолжает прижиматься Катя.

— А чего это вы вместе? — вырывается у меня.

Клюев не отвечает. Делает шаг вперёд, но Катя, повиснув на его руке, останавливает его. Он поворачивается, смотрит на её пальцы, впившиеся в ткань, потом — на неё. Ему достаточно одного взгляда, чтобы выразить всё. Она отпускает его куртку.

Он подходит ко мне, берет за руку и заводит за спину, и я вижу свой портфель на его спине.

— Дима, что тут происходит?

— Друг называется, — усмехается Митя.

Витя смотрит на него с холодным спокойствием.

Внутри закрадывается неприятный, холодный червь сомнения. Она ему правда так нравилась? Настолько, что он другим запрещал к ней подходить? Клюев поворачивается ко мне, и его губы тепло касаются щеки.

— Стой здесь. И, пожалуйста, не надумывай лишнего. Ты мой мир во всём мире. Здорово придумал, да?

Его губы ещё на секунду задерживаются у уголка моих губ, не решаясь на большее, но обещая его. Он отпускает меня, и парни отходят в сторону. Я остаюсь с Катей, которая смотрит на меня растерянно.

— Мира, может, объяснишь? Почему Ленка — сестра? И я правда нравилась Клюеву? Тогда почему на твоём дне рождения он сказал другое?

— Потому что ты написала «вопрос жизни и смерти», а потом пропала! Витя тебя искал, Афанасий сказал, что ты ушла с Соней. Потом ещё твоя мама звонила. В общем, ты становишься проблемным ребёнком, — вздыхает Катя. — И твой портфель у Клюева.

— Я заметила.

Вот это денёк. Хорошо, что всю панику и слёзы я уже выплеснула, и теперь просто перерабатываю информацию, как робот.

— Всё началось с дискотеки. Хотя нет… Всё началось ещё в первом классе, когда я влюбилась в Фомина, — начинаю рассказывать.

— Ты?!

Я пересказываю ей всё, выкладывая события по порядку. Она только и успевает, что открывать рот от удивления. Я не знаю, простит ли она меня за то, что я так долго всё скрывала, и поймёт ли. Потом дохожу до Вити — как всё начиналось, что ему действительно нравилась Катя и он хотел быть с ней.

— Сама не знаю, как так вышло. Я ничего не делала, просто в один момент поняла, что есть только он… И я не хотела вставать между вами. Вдруг бы он тебе понравился…

— Да о чём ты? Клюев мне бы не понравился, но с него надо спросить за Стрельцова! — В голосе Кати слышится злость. — И если этот тип отказался от меня только потому, что кто-то ему «не разрешил», значит, ты была права. С таким товарищем нельзя идти в бой.

— А что Витя сказал тебе тогда?

Мы действительно одна пара сапог.

— И я спросила, не из-за тебя ли это. Он сказал «возможно».

— Мира, видела бы ты сейчас своё лицо! — Катя заливается смехом. — Я тогда ему сказала, что ты совсем не ревнивая. Ох, и ошиблась же я! — Она показывает язык. — Сама виновата! Я же хотела тебе всё рассказать, спросить, может, и у тебя симпатия появилась. А ты от меня шарахалась, как от прокажённой, все разговоры сводила на нет. Я уж думала, ты на учёбе снова зациклилась, потом с мамой проблемы… Но чтобы такое реалити-шоу развернулось — это даже в голове не укладывается.

— Кать, только не начинай…

Меня сковывает тяжёлое, знакомое чувство вины. Как объяснить то, в чём сама не до конца разобралась?

— А сейчас?

Я перевожу взгляд на Витю. Рядом с ним я стала увереннее в себе и впервые по-настоящему почувствовала себя нужной. И моя невидимая стена, за которой я пряталась, начала рушиться.

Клюев что-то спокойно, но настойчиво объясняет Мите, который явно злится, сжимает кулаки, но слушает. Почему это выглядит так серьёзно?

— Мира, ты опять витаешь в облаках? — Катя легонько толкает меня в бок.

— Да я... Просто... Интересно, о чём они говорят? — перескакиваю я с одной мысли на другую.

— О тебе, о ком же ещё, — фыркает она. — Мирка, кто бы мог подумать — два самых популярных парня в школе выясняют отношения из-за тебя. Ленка с ума бы сошла от зависти, вот бы увидеть это её лицо!

Наши взгляды встречаются, и мы одновременно издаём сдавленные смешки — такие же едкие и горьковатые, как и наше недавнее недоразумение. Между нами лопается невидимая плёнка напряжения, что разделяла нас последние месяцы.

Я точно знаю: она меня простила.