Сними очки, ботаничка

Глава 7. Боль не для меня

Я бежала что было сил. Если бы мне кто-то сказал, что я опоздаю на первое свидание с парнем своей мечты, я бы с насмешкой покрутила пальцем у виска. Но, как оказалось, такое действительно со мной случилось.

Хотя, с другой стороны, теперь не придется Кате общаться с Витей… Или всё-таки придется? Что ж такое-то! Врываюсь к фонтану, кручу головой по сторонам, но никого не нахожу. Сердце ёкает от досады. Неужели ушел? И все мои мучения, сборы и переживания были напрасны?

Поправляю свои накрученные волосы и запахиваю пояс пальто покрепче. Только чтение таблиц по неорганической химии могло бы меня сейчас успокоить. Может, позвонить Клюеву и предложить встретиться? Заодно сказать, что всё отменилось, и я ему теперь ничего не должна.

— Слава! — слышу я знакомый голос, который пронзает меня током.

То есть это он опоздал, а не я? Вот это поворот! Сегодня явно день опровержения всех моих ожиданий. Мамина фраза о том, что нельзя заставлять женщину ждать, почему-то сейчас вышла на первый план.

Митя подходит ко мне, держа руки за спиной. Его каштановые волосы слегка растрёпаны ветерком, а в глазах читается облегчение.

— Я уже думал, что ты не придёшь.

Не понимаю.

— А ты разве сам не только что пришёл?

— Ну, я вообще-то там вот, — он показал на скамейку в глубине площади. — Сидел и ждал.

Внутри становится тепло и приятно. Ну подождал чуть-чуть — ничего, я его одиннадцать лет ждала.

— Ну а это — для прекрасных дам, — говорит Фомин и с лёгкой улыбкой протягивает мне алую розу.

Я смотрю на неё и совсем не хочу брать. Я понимаю, что это подарок, и мне безумно волнительно оттого, что я даже не могла в такое поверить, но… Я не люблю розы. Даже не так: я не люблю срезанные цветы, которые обречены увянуть. Предпочитаю горшечные — в них есть жизнь. Но сейчас я протягиваю руку, беру бархатистый бутон, машинально вдыхаю сладкий, пьянящий аромат и говорю:

— Спасибо, очень красивая.

— Есть место, куда хочешь сходить посидеть? Или на мой выбор? — спрашивает Фомин.

— Да, я хотела бы прогуляться в парке, — говорю я, и Митя удивлённо поднимает брови, показывая взглядом назад.

— В этом? Уже вечереет…

— Ты что, боишься? — удивляюсь я.

— Я? Нет, просто холодно. Я думал, может, пойдём в соседнее кафе, там можно попить чай?

— Не хочу чай, — говорю я, возможно, слишком резко, потому что сразу же вспоминаю Виктора Клюева и его советы.

— Мы можем погулять в парке, подышать воздухом, а потом уже куда-нибудь зайти.

— Пойдём, — соглашается Фомин и с галантным видом предлагает мне руку. Я беру его под руку, чувствуя под пальцами плотную ткань его куртки, и прижимаюсь чуть ближе. Мне становится спокойнее, и я забываю о противном Витеньке. И зря он отговаривал меня от прогулки — просто завидует, что кто-то умеет красиво ухаживать.

Мы идём по аллее, и Митя рассказывает о себе. Но вскоре мне становится скучно. Всё, что он говорит, я и так знаю. Человек даже не подозревает, сколько лет я потратила на изучение его жизни: еда, учёба, дополнительные занятия, интересы, семья… Странно, что среди всего этого я упустила, что и девочки там тоже были. Хотя, если учесть, что он гулял с ними после школы, как сейчас со мной...

А Витя вот в открытую всем глазки строит. Кате такое не нравится, как я буду ему помогать? И почему он решил, что Фомин нравится мне аж с первого класса? Ну, предположим, он понял это на дискотеке, из-за свидания, но не мог же он знать, что это тянется с детства. Может, он просто взял меня на слабо? А я повелась… И теперь он знает мою главную тайну, а я так и не разгадала ни одной его. Что его связывало с Леной Скворцовой? Они тогда яростно ругались на площадке, а потом Митя с ней расстался. Может, Клюев ведёт какую-то подпольную игру против своего же друга, а я теперь пешка в его руках? И почему он зовёт Митю Димой? Может, ему так просто нравится?

— Слава, тебе неинтересно? — его голос вырывает меня из водоворота мыслей.

— Что? Нет, почему?

— И что я сказал последнее? — недовольно переспрашивает Митя. — Ты как будто не здесь.

— Ты сказал, что хочешь поступить в технический, что ты отличник в школе, любишь футбол, все фильмы про «Форсаж» и ешь бутерброды так, чтобы сыр был всегда сверху, а колбаса внизу… — почти машинально выдаю я.

— В целом да, только вот про бутерброд я не говорил. Но вообще, если подумать, так и есть.

Упс. Митя смотрит на меня с лёгким удивлением и любопытством.

— Ну, я предположила. А что, угадала? Вот это я экстресекс!

— Может, экстрасенс? — поправляет он, и в его глазах вспыхивают весёлые искорки.

— Ну да, я так и сказала…

Мы молча смотрим друг на друга. Напряжение становится очевидным. Я всё испортила, и не факт, что мы ещё когда-нибудь увидимся. Я даже не попыталась просто получить удовольствие от этого вечера. Я выдыхаю и решаю отпустить ситуацию.

— Митя, а тебе больше нравится, когда тебя зовут так или Дима?

— Без разницы. Хотя есть у меня один друг, он принципиально зовёт меня Димой. Я и не против.

— А зачем он так делает?

— Потому что мы в третьем классе подрались, он меня победил и сказал, что на правах победителя будет звать меня Димой.

— А тебе это было обидно?

Я в лёгком шоке. Витя Клюев дрался с Фоминым? Я об этом ничего не знала!

— Конечно, обидно, но победителей не судят. Я пришёл домой и весь оставшийся месяц тренировался: смотрел видео, как правильно делать захваты, качал пресс.

— И что потом?

— Победил.

— И что попросил в ответ?

— Какую-то модную игрушку у него забрал. Ну а он с тех пор так и зовёт — Дима. Правда, однажды спросил, не против ли я, может, перестать. Но я уже привык.

Я под впечатлением и продолжаю расспрашивать Митю о его детстве. Многие вещи открываются для меня заново.

— Я так ненавидел гимнастику, ты бы знала. Каждый день крутиться, делать растяжку, потом ещё перед всеми выступать, пока парни из твоего класса дерутся друг с другом на боксе или самбо. Хорошо, что когда подрос, мне дали возможность выбрать то, что мне нравится.

— Тебе нравится драться? — удивляюсь я.

— Очень. Я бы даже хотел стать профессиональным боксёром, но всё-таки из-за травмы по гимнастике и потому, что это «несерьёзная» профессия, по мнению моего отца, не получится. Поэтому хожу на тренировки для себя. — говорит парень с грустью в голосе.

— Почему тебе нравится бокс? — кажется, я что-то очень важное упустила. Митя Фомин оказался не тем, кем я его считала все эти годы.

— Кровь, жажда силы, утверждение победы. Адреналин.

— По тебе не скажешь… — вырывается у меня. — Ты выглядишь как будущий директор крупной фирмы, а не боец без правил...

Все эти годы мне казалось, что он — творческая, утончённая личность. Мягкий, стремящийся к идеальному порядку и полному контролю. А он... другой. Его аккуратная внешность, безупречные манеры — это всего лишь обложка. Под ней скрывается нечто дикое, сильное, первозданное. Его внешняя картинка так сильно не стыкуется с внутренним миром, что у меня кружится голова.

Мы останавливаемся. В его глазах вспыхивает озорной, вызывающий огонёк. Не говоря ни слова, он расстёгивает свою классическую куртку, берёт мою руку — и я чувствую, как дрожь пробегает по моим пальцам.

— Тогда позволь тебе кое-что показать, — его голос низкий, доверительный.

— Сожми кулачок. Давай, бей.

Я смотрю на него с ужасом. — Давай, Слава, — его голос тихий, но твёрдый.

И я бью. Слабый, девчачий удар. И понимаю, что под тонкой тканью футболки — просто стена. Как так? Понятно, что у него всегда была хорошая форма, он не был толстым или слишком крупным, скорее подтянутым и сухим. Но это… Это просто монолит.

Я инстинктивно начинаю водить ладонью по его прессу, чувствуя каждый напряжённый мускул, и кажется, даже вздыхаю от невольного восхищения.

— Как камень… непробиваемый.

Он гладит мою руку, я делаю слабую попытку её убрать, но он не отпускает и мягко, но уверенно подводит меня ближе. Вокруг всё замерло. Моя внутренняя система даёт сбой. Я поднимаю руку, чтобы поправить очки, и понимаю, что их нет — я же надела линзы. Как и нет меня настоящей, сейчас я — Слава.

Митя прижимает меня к себе ещё ближе, его вторая рука касается моего лица. Он убирает непослушный локон с моего лба, и его пальцы слегка касаются кожи. Успеваю рассмотреть то, что так долго наблюдала украдкой: его каштановые волосы, ямочки на щеках, которые проступают сейчас в полуулыбке, и аккуратную родинку у уголка рта. Его взгляд опускается на мои губы.

P. S. Что, не ожидали? Сама в шоке, но всё интересное впереди... Ну что, Фомин начал нравиться, или всё-таки ну его, сухое твёрдое тело, и возвращаемся к крупному сильному высокому Витьке? Ой, ржу))))))

Ноги становятся ватными, а дыхание перехватывает. Я полностью во власти этого момента. И вдруг сквозь оглушительную тишину и гул в собственных ушах я слышу отчаянное, громкое чириканье. Звук настолько неожиданный и реальный, что он, как ледяной душ, обрушивается на меня.

— Ты слышал? — поворачиваю голову, пытаясь определить источник звука.

— Что? — Митя пытается мягко вернуть мое внимание к себе, но я уже выскользываю из его объятий.

— Послушай! — настаиваю я.

Снова раздается тревожный, жалобный щебет. Оглядываюсь и замираю: на верхушке колючего декоративного куста, подрагивая от холода, сидит ярко-голубой волнистый попугайчик.

— Смотри, вон там. На кусте, — тычу пальцем. — Он замерзнет же, нам надо его спасти.

— Не надо, Слав. Он улетел за лучшей жизнью, — отмахивается Митя, но в его голосе нет уверенности.

— Ты серьезно? Он же домашний. Он тут погибнет, — смотрю на него со строгим укором.

— С крашеными петухами дела не имею, — заявляет он и смеется, пытаясь снять напряжение.

Я фыркаю, дуюсь и отхожу от него к кусту. Шутник нашелся.

— Миленький, лети ко мне, я тебя согрею, — заговорщическим шепотом уговариваю я птицу.

Попугай, встревоженный, порхает на другую, еще более колючую ветку. В целом он сидит невысоко, и его можно попытаться поймать. Но велик шанс, что он испугается и улетит окончательно.

— Митя, помоги, — умоляюще смотрю на него.

— Как? — сдается парень, тяжело вздыхая и закатывая глаза.

Складывает руки на груди и ждет моего ответа. В голову приходит очень нелепая идея, но почему бы не попробовать?

— Надо его отвлечь, — торопливо объясняю я. — Издавай такие же звуки, как он.

— То есть? — его брови взлетают почти к линии волос. — Ты сейчас серьезно?

— Ну, стань попугаем на пять минут. Ну пожалуйста-пожалуйста, мы не можем бросить птичку, — скуля, тяну его за рукав, изображая самую жалобную и несчастную гримасу, на какую способна. — Он же замерзнет! Он одинокий! Он… он ждет нашего героизма!

— Твою же… Слава! — Митя издает нечто похожее на стон отчаянья. — Хорошо, хорошо, только перестань делать эти щенячьи глаза.

Он с обреченностью подходит ко мне, понижая голос до шепота заговорщика.

— Это останется между нами. Никогда и никому. Договорились? И как, простите, должен выглядеть этот… птичий перфоманс?

Я лихорадочно показываю ему движения: головой вперед-назад, хлопаю руками, будто крыльями. Потом достаю телефон, быстро нахожу в интернете запись щебетания волнистых попугаев и включаю на полную громкость.

— Вот! Теперь делай вид, что ты с ним разговариваешь, подманивай, а я зайду сбоку и попробую его накрыть.

Почему я всем всегда должна? Хоть бы кто-то помог просто так, от чистого сердца. Отдаю ему обратно его же розу — пусть отвлекает птицу — и крадучись подбираюсь к кусту.

Пока Митя, краснея и косясь по сторонам, неуверенно хлопает «крыльями» и издает под звуки телефона какие-то хриплые звуки, я пытаюсь не засмеяться. Выглядит это дико и до невозможности мило. Подбираюсь к попугаю почти бесшумно, замираю и на счет три делаю отчаянный прыжок, раздвигая колючие ветки. Мне удается ухватить попугая, прижимаю его аккуратно к себе.

— У меня получилось! Я поймала! — кричу я из гущи колючих веток, вся исцарапанная, но торжествующая.

— Слава, ты сумасшедшая, — Митя помогает мне выбраться из куста, придерживая за локоть.

— Смотри, — тычу ему под нос попугая, который в этот момент больно вонзается клювом в мой палец. Я взвизгиваю и чуть не выпускаю его.

— Дай сюда, пока нам не пришлось лезть за ним в самую чащу, спасительница ты наша, — забирает у меня птицу Фомин, ловко придерживая ее так, чтобы не сделать больно. — Покажи руки.

Он смотрит на мои исцарапанные в кровь пальцы с новым укусом.

— Надо обработать. Ну и стоило того?… — качает он головой, но смеется. — Да уж, а сама довольная, будто тебе не попугая, а бриллианты вручили.

— Лора! Лорочка! Птичка моя! — до нас доносится надрывный, плачущий детский голос.

К нам подбегает заплаканная девочка лет семи-восьми. Невысокая, хрупкая, в ярко-розовой курточке. Из-под капюшона выбиваются белые пушистые кудряшки, обрамляющие круглое личико с большими, полными слез синими глазами. Она вся дрожит от холода и переживаний.

— Вы попугая не видели? Такую голубенькую, маленькую? Она улетела! — всхлипывает она, и ее губки предательски трясутся.

— Эта? — Митя приседает на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне, и показывает ей птицу, аккуратно сидящую у него в сложенных ладонях.

— Да! Да! Лора! — девочка буквально вспыхивает от счастья, слезы мгновенно сменяются сияющей улыбкой.

— Мама! Мама! Лора тут! — орет она, оборачиваясь назад, и через несколько секунд к нам подбегает ее мама — взволнованная женщина с такой же шапкой белых кудрей.

Мы выслушиваем душераздирающую историю о том, как девочка решила, что птичке надо погулять на природе, и выпустила ее в окно. Нас благодарят чуть ли не со слезами, аккуратно сажают Лору в принесенную клетку и, еще раз поклонившись, уходят. А на улице уже совсем стемнело, и фонари зажгли желтые круги на асфальте.

— Пойдем, — Фомин решительно берет меня за руку и ведет куда-то целенаправленными шагами.

— Да уж… Тебе никто не говорил, что ты такая… Ну такая... интересная, — находит он наконец слово и снова смеется.

— Говорили всякие, — огрызаюсь я. И что они опять все считают, что я не такая? Ну да, признаю, не всегда веду себя, как другие люди, но спасать птичку — это нормально. Ну может, конечно, на свидании на первом таким не занимаются?

Фомин оглядывает меня с ног до головы — растрепанные волосы, окровавленные пальцы, грязное пальто — и качает головой. А я вот совсем не понимаю, он ужасается или восхищается моей спасительной операцией по поимки попугая? Мы останавливаемся перед маленьким красным кирпичным зданием с яркой неоновой вывеской «Аптека».

— Зачем нас туда? — настороженно выдыхаю я, упираясь пятками в асфальт.

При свете фонаря его лицо кажется еще более выразительным. Он берет мою исцарапанную руку и мягко, но демонстративно поворачивает ладонью вверх.

— Потому что, — он водит пальцем по свежим царапинам, от чего по спине бегут мурашки, — у кого-то тут полный набор травм. Царапины, — его палец перемещается к краснеющему укусу на указательном пальце, — и укус бешеной птицы.

— А можно я тут постою? Подожду тебя? — пытаюсь вывернуть руку, но он не отпускает, и в его прикосновении уже нет прежней легкости, только твердая уверенность.

Он наклоняется чуть ближе, и в его глазах вспыхивает озорной, дотошный огонек.

— Ты что, — он растягивает слова, изучая мое лицо, — боишься? Неужели отчаянная укротительница диких попугаев, готовая лезть в колючие кусты, пасует перед человеком в белом халате?

— Не то чтобы очень… Но вот боль не люблю. И запах лекарств.

— То есть планировала сбежать, пока я внутри? — он смотрит на меня с ухмылкой.

— Есть такое, — виновато вздыхаю я.

Он крепче сжимает мою руку и решительно тащит меня в аптеку.

В этот самый момент железная дверь с глухим лязгом распахивается изнутри, и на пороге, очерченный против света, возникает Витя Клюев. Он замирает, и его тень ложится на нас длинной полосой.

Такое ощущение, что это теперь моя неотвратимая карма: стоит мне быть рядом с одним, как из ниоткуда обязательно появится второй.

Его взгляд скользит по мне, задерживается на наших сплетенных пальцах, на моих исцарапанных руках, на помятом пальто и запыхавшемся лице. Клюев мгновенно напрягается, а в глазах вспыхивает холодная, колкая искра. Он встает на пороге, блокируя собой выход.

— Зачем вам в аптеку? — его голос звучит неестественно громко, слишком резко и отрывисто. В нем слышится не просто раздражение, а какое-то внезапное, необъяснимое право собственности, будто он застал нас на месте преступления, которого мы даже не совершали.

— Зачем вам в аптеку?

Митя невольно кривится от такого вопроса. Даже я не ожидаю такого накала.

— А я точно должен тебе это объяснять?

— С какой стати, Вить? — злится Митя.

Витя сжимает челюсть, молчит, затем резко открывает дверь и молча пропускает нас внутрь.

— Спасибо, — шепчу я, уже проходя мимо, и машу ему рукой на прощание.

Но Витенька, кажется, не собирается уходить. Он заходит следом, а меня обволакивает стерильный, сладковато-горький запах медикаментов, отчего слегка кружится голова. Мозг снова подает тревожные сигналы: почему мы стоим на месте, когда пора брать ноги в руки и бежать?

Фомин подходит к кассе и заказывает перекись водорода и зеленку.

— Лови ее! — кричит Фомин, когда я уже проскальзываю к двери. Наконец-то мозг дал телу правильную команду — бежать! Но крепкие руки Клюева настигают меня легко, словно я не пыталась ускориться, а просто шла ему в объятия. Он прижимает меня спиной к своей груди, и я оказываюсь в стальном захвате.

— Да пусти ты меня, — я извиваюсь, пытаясь вырваться вправо-влево.

Они оба смотрят на меня, глубоко вздыхая, и мы идём на улицу, направляясь к скамейке возле аптеки. Парни ведут меня под руки, и я понимаю — рвануть в неизвестность не выйдет. Оба крепкие, накачанные, хром бы их побрал!

— Ни хрена себе цапнул, — Витя, щурясь, рассматривает укус, освещая его экраном телефона. Темные пряди падают ему на лоб.

— А она, прикинь, внезапно бросилась в кусты, а я, как последний дурак, стоял и размахивал крыльями, — Фомин весело вспоминает, как я ловила попугая. Витя заливисто смеётся вместе с ним. Я сгораю от стыда.

Я вот вообще-то была против того, чтобы о моем позоре рассказывали. Сейчас настроения вообще нет, вспоминаю, как после своего неудавшегося кувырка по гимнастике не хотела видеть Фомина. Вот сейчас наступает второй момент в жизни, когда снова хочется избегать встреч с ним. Честно говоря, когда мы не общались, было гораздо лучше.

— Кстати, он тот самый, который меня Димой зовет, — кивает Митя в сторону Клюева. А потом смотрит на нас двоих: — Или вы уже знакомы?

Я начинаю, как болванчик, мотать головой из стороны в сторону, белые кудряшки разлетаются.

— И мне расскажи, — подключается Митя, — а то я как-то никогда не интересовался.

Витя замолкает, потом вздыхает и почесывает затылок, словно решая, рассказывать или оставить тайной.

— Ну… Просто тогда одна девочка из нашего класса передала тебе через меня записку с признанием, — начинает Витя.

Я замираю и еле дышу, потому что боюсь. Чувствую, что сейчас будет что-то важное.

— Это странный поступок, — подытоживает Митя, и я с ним полностью согласна.

— Это был третий класс, тогда я решал проблемы по-своему.

— То есть я был проблемой? — удивляется Митя.

Витя молчит, я внимательно смотрю на него. Он вздыхает и признаётся:

— Да, был.

Он, кажется, краснеет, но в темноте этого не видно. А я перестаю дышать. Потому что знаю, кто та девочка. Знаю, что это за записка. И теперь, кажется, понимаю, откуда Виктор Александрович Клюев знает, что я люблю Фомина аж с первого класса.

— Серьезно? Вот это поворот! — удивляется Фомин. — Так, а что за девочка? И что потом-то случилось?

Неужели он сейчас всё расскажет? Может, я наконец узнаю, помнит ли меня Митя вообще? Может, пусть сейчас закончится вся эта эпопея. Я уже готова встать и закричать: «Это я! Все эти годы страдала, и теперь могу тебе признаться!» Внутри меня разгорается пламя справедливости. Да, это тот самый момент, представляю всё, как будто я в кино: медленная музыка, скупая слеза, ветер трепет мои волосы. А потом...

Но Клюев своей фразой все безжалостно портит:

Это что сейчас было? То есть это он про меня? Ну, Клюев! Подожди, в понедельник на химии я «случайно» пролью на тебя кислоту!

— А записку зря не передал, может, я бы и пригляделся. Все-таки, видимо, не по твою душу была, — смеется Фомин.

Вот именно! Если бы не ты, Витюша, возможно, Митенька обратил бы на меня внимание. Я все эти годы живу с мыслью, что он просто проигнорил меня, а получается, он даже не был в курсе.

— Ладно, Слава, давай руку. Вить, свети, — командует Митя, возвращая всех к реальности.

Я прихожу в себя и почти успеваю подняться со скамейки, но Витя снова меня удерживает. И эти два безумных лекаря с каким-то маниакальным удовольствием принимаются обрабатывать мою рану. Когда дело доходит до зеленки, я не могу сдержаться и начинаю плакать. Они тут же начинают дуть на ранку, пытаясь успокоить меня и облегчить мнимую боль.

— Да чего ты хнычешь? — ворчит Митя.

Оба смотрят на меня с полным непониманием.

Митя протягивает мне пакет с лекарствами и просит, мягко касаясь моей щеки:

— Ладно, — встаю я и ухожу, не оглядываясь.

— Слава! — догоняет меня Митя. — Ты так и не дала мне свой номер. А телефон, я видел, ты восстановила.

— Да, конечно.

Хорошо, что я купила вторую сим-карту на всякий случай. Мы обмениваемся номерами.

— Давай я тебя провожу, уже темно, — предлагает он.

— Нет, мне нужно зайти в магазин... И в общем... Я хочу пойти одна, — отвечаю честно.

— Хорошо, понял. До встречи, — он наклоняется и целует меня в щеку. — Напиши, как дойдешь.