Сон выдр

Джейк

В субботу утром я мою машину Матье. Не езжу на ней, просто мою каждую неделю. Это помогает: в такие моменты меньше хочется снова употреблять.

Матье любил автомобили, особенно старые. Когда мы были младше, Андре научил нас основам обслуживания автомобиля: как менять шины, масло, воздушные фильтры, как обрабатывать кузов антикоррозийным составом. Не возьмусь сосчитать, сколько суббот мы втроем возились по утрам под капотом с перепачканными смазкой руками. Андре — самый терпеливый из всех, кого я знаю. Не помню, чтобы он хоть раз ругался, даже когда мы с Матом дурачились или случайно что-то ломали. Он научил, как чинить то, что у нас есть. Мне просто нравилось проводить время с братом и отчимом, но Матье был настоящим энтузиастом. Позже, когда его карьера пошла в гору, он купил себе две машины: классический черный «мустанг» 67-го года и ярко-красный «корвет» 69-го. Брат заботился о них больше, чем о квартире, больше, чем о чем-либо, что когда-либо покупал на свои деньги.

Наша слава пришла постепенно. Сначала ее добился только я. Появился на телевидении в очень юном возрасте, в мыльной опере, которая побила все рекорды рейтингов. Сценаристка шоу была маминой подругой. Когда она писала одного из своих персонажей, то сразу же представила, как я его сыграю. Никто еще не знал, есть ли у меня талант, но с первого прослушивания выяснилось, что есть. Я сразу влюбился в телевидение. Взросление на съемках похоже на развитие на огромной игровой площадке: декорации, смена костюмов, камеры… Особенно меня интересовал визуальный аспект. Оператор-постановщик показал мне работу цеха, я задал техническим специалистам все вопросы, которые только пришли в голову, они даже позволили мне повозиться с их оборудованием. Я впитывал все как губка. Каждый день приносил что-то новое, и я чувствовал безграничное удовольствие от продвижения в этой вселенной.

Итак, все началось с сериала. Затем, поскольку я хорошо болтал по-английски — мама позаботилась, чтобы мы с Матом знали два языка, — я получил роль в художественном фильме известного квебекского режиссера, которому требовался молодой актер, говорящий на французском и английском. Фильм имел огромный успех. Его возили в Канны, на Оскар, везде. Мне было девять, выглядел я на семь — большие синие глаза, светло-каштановые кудри, маленькая родинка над правым глазом. Джейк Суррей, Озорной ангел. Так меня окрестил репортер «Тайм», когда брал у меня интервью. Короче говоря, я был ужасно милым — просто факт, — ужасно талантливым, и люди просили большего.

Я продолжил свое восхождение, теперь уже работая с американскими режиссерами, регулярно курсируя между Монреалем и Лос-Анджелесом. Когда мне исполнилось семнадцать, Матье, изучавший кино в университете, пришел ко мне со сценарием фильма о двух братьях, которым приходится заботиться об умирающей матери. Получилось мощно, пробирающе. У Мата было очень четкое представление о том, чего он хотел, а у меня имелись контакты и деньги, чтобы помочь ему снять художественный фильм. В котором, конечно же, я сыграл.

Мы завоевали все награды и знаки отличия, а затем двери шоу-бизнеса открылись и для Матье. Роскошная жизнь с частными клубами, поездками и ресторанами с завышенными ценами, где вы не платите, потому что вы звезда; концепция, которую я никогда не понимал: почему по счетам не платят именно те, кто может себе все это позволить?

Этот аспект смущал меня больше всего. Конечно, мне нравилось быть богатым — к чему отрицать, что это существенно облегчало жизнь, — но мне не всегда нравилось то, что влекла за собой моя работа: бесконечные фотосессии, светские беседы с незнакомцами, разбор малейших моих жестов в модных журналах. Складывалось ощущение, что я должен играть собственную жизнь. Все время притворяться. Есть разница между исполнением роли персонажа из близкого вашему сердцу художественного произведения и притворством, будто вы счастливы, когда очередная дама в продуктовом магазине просит вас сфотографироваться с ней.

Когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что моя жизнь начала тяготить меня давным-давно. Только тогда нас уравновешивал Матье. Он нашел себя в этом мире, вписался в него, как родной. Брат обменивался рукопожатиями, рисковал, встречался с важными людьми и любил заводить новые знакомства. Я же хотел просто играть. Какая ирония: мне всегда нравилось изображать кого угодно, кроме себя самого. Думаю, именно поэтому я так подсел на наркотики. Любимым зельем Матье стал кокс. Он позволял брату еще быстрее управляться со всем, за что он брался. Я предпочел травку. Мне стало спокойнее, легче. Я избавился от тяжести чужих взглядов. Но постепенно этого стало недостаточно. Два года назад я был на светском мероприятии у продюсера. В тот день как будто все шло наперекосяк, и меня накрыло. Я заперся в уборной. Матье это заметил и пришел посмотреть, что со мной. Меня трясло, болело сердце, я просто хотел убраться оттуда. Матье сказал, что ему совершенно необходимо поговорить с еще несколькими людьми. Я хотел пойти за косяком, чтобы успокоиться, но брат покачал головой.

— Тебе нужно что-то посильнее. Иначе долго не протянешь.

— Да ладно, Мат.

— Перестань валять дурака и прими это, — велел он, протягивая мне таблетку.

Это был оксикодон. Я уже пробовал его, ничего страшного. Если нюхать, подействует быстрее. Я смотрел то на таблетку, то на ободряющие глаза брата. Доверял ему. Я не пытаюсь изображать из себя жертву: сам тогда сделал выбор.

И Матье оказался прав: в ту ночь окси вытащил меня из пугающего водоворота, бушующего в голове. В чем брат ошибался, и в чем ошибались мы оба, так это в том, что нам следовало найти иные способы справляться с тревогой и апатией, а не прибегать к стимуляторам или успокоительному. Где-то по пути я упустил из виду главное: забыл, кто я такой. Теперь, проделав большую работу над собой, я это понимаю.

Матье погиб в автокатастрофе. Он врезался на своем «мустанге» в дерево, совершив крутой поворот на скорости, почти вдвое превышающей разрешенную. Вместо крови в его венах текли наркотики и алкоголь. Произошло это в конце апреля. Двадцатого числа, если точнее. В тот день я подумал, что нелепо убивать себя в такое время. Никто не должен умирать весной: это слишком тяжело для тех, кто остался жить. Деревья начинают цвести, в городе становится жарко, люди спешат на террасы. А ты? Ты просто хочешь умереть под тяжестью своей боли.

Я люблю своего брата, всегда буду его любить. Вот только до сих пор обижаюсь на него так сильно, что иногда у меня перехватывает дыхание. Я хотел бы накричать на Матье, даже ударить его. Мы никогда не ссорились, даже в шутку. Это глупо, но думаю, я особенно обижен на него за то, что не могу сорваться на нем.

Задумчиво смотрю на машину. Отчим дал мне ключи от «корвета» Матье, когда я вышел из реабилитационного центра. Этот поступок меня очень растрогал. Я говорил об этом с Кристин на нашем следующем сеансе. Признался ей, что еще не готов снова водить, тем более машину Матье. Она ответила, что я могу просто помыть «корвет». Что мне не нужно садиться за руль, по крайней мере сразу.

Мама выходит из дома. Она осторожно проводит пальцем по блестящему кузову.

— У тебя хорошо получается, — хвалит меня Лина.

Я смотрю на нее.

— Спасибо.

— И я сейчас не только о машине.

Она кладет руку мне на плечо. Моя мама намного меньше меня. Она выглядит одновременно хрупкой и надежной. Я хотел бы сказать ей, что люблю ее. Редко в таком сознаюсь. Слишком сильные эмоции выбивают меня из колеи. А к маме я испытываю самые мощные чувства. Так что я не говорю ей об этом, хотя постоянно думаю.

— Хотела тебе сказать: вчера вечером звонил Майк. Спрашивал, как дела.

Я хмурюсь. Майк — мой агент. Вернее, он был моим агентом. Майк занимался моей карьерой с самого начала. Он и сам тогда был молод. Я стал одним из его первых клиентов. Моя мать и Андре доверяли ему, потому что он пригласил нас отобедать в своем доме и взял на себя труд поговорить с нами о наших ожиданиях и страхах. Майк поклялся, что позаботится обо мне. И сдержал слово. Он всегда давал хорошие советы, сначала мне, потом Мату. А еще Майк проницательный. Наше фиаско он предсказал раньше всех.

Особенно хорошо мне запомнился один вечер за несколько недель до смерти Мата. Мы были в баре в Лос-Анджелесе и вышли покурить. Мат предложил Майку понюхать кокс в туалете. Тот отказался. Он всегда умел сохранять хладнокровие, даже посреди бури.

— А ты не переусердствуешь? — заметил Майк. — Тебе бы поостеречься.

Мат только улыбнулся. Он докурил сигарету, прежде чем вернуться в бар. Я неспешно дымил, думая, что перед сном закинусь окси, просто чтобы расслабиться и хорошо выспаться. Майк вздохнул. Обеспокоенным тоном он признался мне:

— Твой брат доиграется, Джейк. Я не знаю, как его остановить.

Я тогда был молод и беззаботен — и главное, совершенно уверен в том, что Матье неуязвим.

— Не нагнетай, Майк, а то волосы поседеют — те, что у тебя еще остались, — подколол его я.

Это была любимая шутка Матье, он обожал поддевать нашего агента, который к тридцати уже начал лысеть, что пытался скрыть под кепками.

— Говорю тебе, Джейк, у меня дурное предчувствие.

Я затушил сигарету.

— Расслабься. Я дам тебе знать, если его занесет.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— А ты сам-то сможешь это распознать?

Его слова меня задели, и я промолчал. Вернулся в бар, крикнул Матье, что Майк решил поиграться в папочку, на что брат ответил: не беспокойся, мы ему за это платим.

В последующие недели между мной и Майком возникла легкая холодность, потом мы вернулись в Квебек, потом умер Мат, потом, потом, потом…

Я не разговаривал с агентом с самых похорон, хотя тот часто пытался связаться со мной. Знаю, он искренне беспокоится обо мне: Майк был моим другом до того, как стал моим агентом. Если бы нас связывали только профессиональные отношения, было бы легче сказать ему, что я больше не работаю и что он должен двигаться дальше. Я поворачиваюсь к матери.

— Что ты ему ответила?

— Что передам тебе.

— Хорошо. Спасибо.

Я опускаю глаза и возвращаюсь к работе, всем видом показывая, что мне больше нечего добавить. Мама колеблется, но возвращается в дом. Я заканчиваю мытье и накрываю «корвет» плотным брезентом. Автомобиль всегда стоит под этим чехлом, кроме субботы, я продолжаю натирать его, пусть даже ему негде испачкаться. Когда выведу его на дорогу, он будет великолепен.

Однажды, но не сразу.