Сон выдр

Джейк

Первые часы пути приходится очень стараться, чтобы не угодить в аварию. Руки дрожат до такой степени, что я рискую улететь в кювет, но понемногу все-таки успокаиваюсь и веду уже нормально. Почти жалею, что не взял «корвет» Мата. Почти. В любом случае хорошо, что я тогда поехал забирать Эмили из дома отца, иначе не представляю, как бы впервые сел за руль при подобных обстоятельствах.

Когда река расширяется, становится похожей на море, я снова начинаю плакать. Вспоминаю, как мы с Матье занимались серфингом в Калифорнии. В первый раз, когда он взял меня на пляж, чтобы попробовать этот вид спорта, я все утро прокувыркался с доски в волны, а брат нарезал вокруг меня круги, смеясь до упаду. Это был прекрасный день. Все мои дни с ним были прекрасны. Звучит банально, но так и есть.

Русло все шире, и приходит все больше воспоминаний, будто рухнула сдерживавшая их гигантская плотина. Наш первый совместный фестиваль, представление нашего первого фильма. Мат приехал туда, не надев трусы под штаны. Я поспорил с ним на пиво, что ему духу не хватит так сделать — ну и конечно, он принял вызов. А еще Матье знал: накануне я не спал трое суток и так волновался, что надо было чем-то меня отвлечь. Получилось так забавно, что я и правда забыл о своих тревогах.

Потом я вспоминаю, как мы в последний раз вместе ходили на пляж. Это было прямо перед нашим возвращением в Квебек, в марте прошлого года. Мы сняли небольшой дом в Санта-Монике прямо у воды. Никого не видели, просто сидели и смотрели на море, попивая «Корону», потому что я купил слишком много лаймов для гуакамоле, и надо же было куда-то их девать. Смешной вышел предлог. В те дни все нас смешило, даже когда жизнь начала становиться тяжелее, даже если иногда я слышал отголоски своего разговора с Майком, которые омрачали лучшие моменты. Однажды вечером я спросил Мата, почему он такой энергичный по жизни, почему никогда не останавливается. И на этот раз брат не стал отшучиваться и сбросил свою беззаботную маску.

— Потому что мне страшно, Джейк, — признался Матье.

Я ожидал чего угодно, но не этого. Если и был на земле бесстрашный человек, то именно мой брат.

— Чего ты боишься?

— Что наша история успеха закончится и обо мне забудут.

— О чем ты? У нас отлично идут дела.

— Все может рухнуть в любой момент. По тебе это сильно не ударит, займешься чем-то другим. А вот я, кажется, больше ничего не умею.

В каком-то смысле брат был прав. Не в том, что больше ничего не умеет, а что я иначе воспринимаю славу. Мир, в котором мы оказались, был крайне необходим Мату, а вот я рассматривал свое ремесло как нечто временное и жил одним днем. Закончится эта карьера — примусь за другую. Перейду в театр, займусь фотографией, может, просто стану колесить по свету, неважно. В отличие от Мата, я не отрезал себе доступ к остальному миру.

— Не волнуйся. Я тебя никогда не забуду, — излишне торжественно пообещал я.

Мат рассмеялся, едва не поперхнувшись пивом.

— Да ладно тебе, я еще не умер.

Приходится остановиться на обочине, потому что я больше ничего не вижу: из моих опухших глаз льется целый океан. Успокоившись, я снова завожу мотор.

Приезжаю в Персе в начале двенадцатого. Ослепительное солнце купает море и городок в золотистом свете. Великолепное зрелище.

Я паркуюсь перед домом бабушки и дедушки Майка. Это старый особняк с красной крышей, синей обшивкой и желтой дверью. Он яркий, но вписывается в окружающий пейзаж. Смотрю в зеркало заднего вида. Мои глаза опухли от усталости и слез, как будто я лицо в пчелиный улей сунул. Хорошо, что Майк не станет ничего говорить.

Я выхожу из машины и направляюсь к входной двери. Друг точно услышал мои шаги, но все равно ждет, пока я постучу в дверь, прежде чем открыть. Он обнимает меня, и мне кажется, что в десяти часах езды от родителей я странным образом оказался дома.

Майк отходит в сторону, чтобы дать мне пройти. Я делаю несколько шагов внутрь. В его семейном доме деревянные стены и пол, который скрипит под ногами. Осеннее солнце теплыми волнами струится через кухонное окно. Я сажусь, вернее, плюхаюсь на один из стульев перед столом. Майк протягивает мне большую кружку дымящегося кофе. Ноздри щекочет запах блинов, и желудок урчит. Майк всегда готовил их для меня и Мата на следующий день после грандиозных вечеринок.

Он берет сковороду, кладет мне на тарелку два блинчика и поливает их кленовым сиропом. Затем угощается сам и встает передо мной. Мы проглатываем несколько кусочков в тишине. Знакомая сцена. Сколько раз я так сидел по утрам наедине с Майком, прежде чем Мат начал путешествовать с нами. Агент всегда был мне как старший брат; хорошо, что у меня остался еще один.

Я замечаю, что он за последнее время постарел, это видно по морщинкам в уголках глаз, да и волосы под кепкой поредели. Майк улыбается мне.

— Рад тебя видеть. Ты лучше выглядишь.

— Правда?

В последний раз мы пересекались на похоронах Мата. Да уж, пожалуй, даже после бессонной ночи и всех переживаний я выгляжу лучше, чем в тот день.

— Ага. Не считая опухших глаз, конечно.

Я хрипло смеюсь.

— Я удивлен, что ты пришел, — признается он.

— Скажем так, ты позвонил в нужное время.

— Чем ты занимался с тех пор, как вернулся к родителям?

— Я посудомойщик в пиццерии.

— Серьезно? — смеется он.

— Да, серьезно. Это меня расслабляет. Кстати, мне придется позвонить боссу. А то будет волноваться.

— Он хороший начальник?

— Лучший.

— И… ты чист?

Мне нравится прямота вопроса. Майк не пытается завуалировать неприглядную правду красивыми словами. Вот и хорошо, не нужно притворяться.

— Да. Уже почти полгода. Я пролечился в центре, хожу к психологу и…

Осекаюсь. Думаю об Эмили. Она — мое главное лекарство, хотя поначалу я так старался от нее избавиться. Боялся, что Эмили сломается под тяжестью моих проблем. А в итоге вышло, что она стала мне опорой, и я обвился вокруг нее, точно лоза. Эмили не дрогнула, наоборот: она направила меня к солнцу. Я думал, мне будет тяжело чувствовать себя кому-то обязанным, но теперь понимаю, что это помогает мне лучше заземлиться. Просто способ больше не сбиваться с пути.

Мне хочется позвонить ей, сказать об этом, не так сбивчиво, конечно. Прежде всего, я хочу извиниться за бегство, за молчание, за свои сложности. В то же время я по-прежнему убежден, что Эмили не будет держать на меня зла. Она знает, какой я, и не просит становиться другим. Я так по ней скучаю. Оказалось, мне нужно уйти, чтобы понять, как сильно я хочу, чтобы она была со мной рядом.

— Ты чего? — возвращает меня к теме Майк.

— Мне есть к кому обратиться за помощью. Меня окружают хорошие люди. Мама, отчим и… ну…

— Встречаешься с кем-то?

Майк знает меня как облупленного. Может сам договаривать за мной фразы, если у меня не получается.

— Не знаю. Сказать бы, что да, но не уверен, так ли это.

— А хотел бы?

Я провожу рукой по волосам, по лицу. Желудок отяжелел после двух проглоченных блинчиков, и, несмотря на кофе, глаза закрываются сами собой. Это приятная усталость.

Майк терпеливо ждет моего ответа. Он напоминает мне Кристин, она тоже никогда не торопит меня, дает привести мысли в порядок. Если так подумать, то, должно быть, Кристин все это время напоминала мне о Майке.

Я как следует размышляю над его вопросом. Хочу ли я встречаться с Эмили? Вижу ли ее своей девушкой, любовницей? Я даже не знаю, что именно она ко мне испытывает. Сам так упорно твердил ей, что между нами может быть только дружба. И все же…

Наконец я отвечаю Майку:

— Знаешь что? Раньше я никогда не позволял себе думать об этом.

— Почему?

— У меня и так было много проблем… Я не давал себе права представлять будущее с другим человеком, это было слишком страшно.

— А теперь?

— Теперь, наверное, оно у меня есть. Я сам его себе даю.

Майк довольно улыбается.

— Я горжусь тобой.

— Было бы чем.

— Джейк, дай заодно себе право гордиться собой. Исцеление всегда начинается с одной важной штуки.

— С какой?

Майк смотрит на море, а я нетерпеливо жду ответа. Столько раз не слушал его советов, а сейчас ни слова не хочу упустить.

— С веры, что еще есть что лечить.