Тебе желаю счастья

Глава 10

Я не знаю, какое из открытий этого вечера произвело на меня наибольшее впечатление. Кажется, за последние…. да даже не скажу, сколько лет, мне не случалось испытывать подобный калейдоскоп эмоций.

Все началось с чувства вины за невыполненное обещание.

Затем произошла его трансформация в благодарность за самостоятельность Стрекозы.

Умиление от вида уютного гнездышка с теплыми желтыми огоньками гирлянды.

Возбуждение при взгляде на черные трусики, обхватившие круглую попку, торчащую из-под моей кровати.

Недоумение из-за обрушившихся нелогичных обвинений и укора в черных глазах Стрекозы.

Волнение и предчувствие надвигающейся катастрофы.

Страх за здоровье несносной девчонки.

Ужас от возросшего числа противников.

Боль от пропущенного удара под дых.

Шок от столкновения биты с лысой головой и жуткого звонкого звука удара.

Адреналиновый взрыв и первобытные инстинкты от погони.

Ощущение полного фиаско и начала конца.

Снова страх за несносную девчонку.

Припадок злости за ее глупое непослушание.

И еще более глубокий шок идиотизма, эпичности и одновременно несуразности развернувшейся сцены с коленопреклонением, клятвами и совместными селфи.

Спокойствие и умиротворение от прогулки по тихому ночному городу и нежелание отпускать маленькую нежную ладошку.

Изумление от вида тонких щиколоток, утопающих в пушистых одуванчиках.

Досада на самого себя, когда ведусь на дешевый понт мелкой заразы.

Кайф.

Раздражение от нежелания девчонки обуть свои чертовы ботинки.

И вновь возбуждение. Дрожь в пальцах, вынуждающая сжать их сильнее на нежной коже упругой попки в черных трусиках. Девичья нетронутая промежность, прильнувшая к моему паху, волна ее мурашек в моих ладонях и ерзание на стремительно деревенеющем члене.

Я еле дошел до квартиры.

Вернее не так.

Я еле заставил себя опустить Рони на пол, а не прижать к стене и прямо так, не снимая штанов и кроссовок, овладеть этой маленькой Предводительницей Северного, мать их, Альянса!

И клянусь, я чувствовал запах ее возбуждения! Я это не придумал! Не нафантазировал под влиянием отхлынувшей от мозга крови. Я, словно животное, носом втянул готовность своей самки к соитию.

Своей? Самки?

Вот тут-то я и охренел от собственных выводов и стремглав выскочил за дверь.

Два часа ходил по мягкой травке, нежно щекочущей уставшие за долгий день ноги. Всматривался в землю, боясь наступить на мину от любителей собак, проживающих в нашем доме. Дышал прохладой летней ночи с цветочным ароматом. Кормил тощих городских комаров собственной бурлящей по венам кровью.

И думал.

Думал о том, что со мной произошло.

В эмоциональном плане.

За каких-то сорок минут, проведенных в компании Стрекозы, я испытал столько диаметрально противоположных чувств, столько неподдельных ярких впечатлений, искренних переживаний, диких инстинктов и желаний, сколько не испытывал, пожалуй, никогда.

Разве что только в детстве.

В то время, когда удивлял кружащий в небе тополиный пух, радовали сердце воздушные шары, стремящиеся ввысь, мечталось о собственном мотоцикле, непременно желтом, и непременно с горящими фарами, когда целое лето в деревне проносилось калейдоскопом счастливых мгновений, вдали от педантичной матери, оберегающей мои новые светлые брючки, как коршун гнездо, и чересчур серьезного отца, отрицающего полезность игр и совместного времяпрепровождения.

Я был убежден, что вместе с детством утратил и способность испытывать подобные эмоции, и смирился с тем, что стал бесчувственным сухарем. Но нет! Нет! Все эти чувства до сих пор живут внутри меня. Просто самостоятельно вытянуть их наружу не получается. Зато это с легкостью выходит у Февронии.

Когда ноги стали понемногу замерзать, а мятежное восстание в собственных брюках оказалось безжалостно подавлено, взглянув на темные окна нашей квартиры, я отправился домой.

За порогом старенькой однушки встретила тишина и полумрак городских ночей, которые никогда не бывают наполнены мглой, питаясь светом фонарей, рекламных щитов, машин и неспящих окон.

Принял душ. Вспомнил, что ужасно голоден. Нашел на кухне ужин и с удовольствием его съел, делая в памяти заметку, посетить супермаркет и наполнить продуктами холодильник. Старался не шуметь, но пару раз уронил ложку, ощутив себя неуклюжим слоном.

К кровати пробирался на цыпочках, ступая на половицы, которые совершенно точно не скрипели, безошибочно вспомнив их расположение. Нырнул под одеяло и провалился в глубокий сон.

Утро встретило проливным дождем, капли которого неистово молотили в окна, приоткрытые створки впускали холодный сырой ветер в квартиру.

Я изумился тому, как резко произошла смена погоды. Еще каких-то четыре часа назад мы с Февронией наслаждались теплом летней ночи, а теперь за окном развернулась настоящая осень.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Стрекоза спала в своей палатке, укутавшись в одеяло как в кокон, только нос торчал наружу.

Замерзла.

Встал и плотно закрыл окна. Достал из шкафа шерстяное одеяло и укрыл девчонку. Выбираться из постели было откровенно лень, да и погода располагала остаться в ней как можно дольше.

Минут через пять, видимо согревшись, Феврония раскрылась, откинув край одеяла. Моему взору предстала гладкая кожа ее рук, обнимавших подушку, острые и в то же время хрупкие лопатки и слегка растрепанная розовая коса экзотической змеей пригревшаяся между ними.

Я смотрел на девчонку и думал, что, наверное, было бы охрененно, если бы Стрекоза вот так лежала на мне. Уткнулась холодным носом в живот, обняла руками за талию и сладко сопела, видя свои, несомненно, розовые сны, а я бы гладил ее по голове, зарывался пальцами в мягкие волосы и упирался эрекцией в упругую грудь с твердыми сосками.

Член, проснувшийся вместе со мной уже в обычном приподнятом настроении, воодушевленно занял боевое положение и до боли уперся в плотную ткань белья.

А затем волной накатились воспоминания о том, как ладно, как удобно и, главное, как возбуждающе пикантно сидела Стрекоза у меня на руках. Как дурманил аромат лесной малины, исходивший от ее волос. И как до одури будоражил примешиваемый к нему тонкий, едва уловимый, практически мифический запах женщины.

Рука сама потянулась.

Приспустив белье, я сжал изнывающий член, давно не знавший женской ласки. Блядь, что за жизнь у меня такая?

Оставив самобичевание и угрызения совести от собственной моральной деградации на потом, не сводя глаз со Стрекозы, я остервенело мастурбировал под одеялом.

Это было для меня слегка за гранью.

Адреналин в крови подскакивал то от страха, что Феврония проснется и поймет, чем я тут занимаюсь, то от горячего желания, чтобы именно так все и произошло. В голове тут же разбушевались фантазии, как раскроется в недоумении ее пухлый рот, расширятся и абсолютно почернеют и без того темные глаза, как она будет часто дышать, глядя на скользящую по гладкому блестящему стволу крепкую руку.

И возбуждаться.

До влажных трусиков.

До откровенной похоти.

До безудержного желания и неистовой решительности.

В том, что она на это способна, я нисколько не сомневался. Эпизод с битой наглядно продемонстрировал страстность ее девичей натуры. Ее бы направить в нужное русло, чтобы не гопников гоняла по закоулкам, а скакала на мне верхом резвой козочкой.

Именно с этой фантазией я и кончил. Прямо на собственный живот.

Стрекоза даже не пошевелилась.

Достал из прикроватной тумбочки салфетки, привел себя в порядок и вновь открыл окно, впуская прохладу дождливого утра обратно в дом. Запах моего семени компрометирующе витал в воздухе, заставляя мучиться от чувства стыда. Теперь, когда напряжение было немного сброшено, оно навалилось тяжким грузом, прихватив с собой муки совести и раздражение на себя.

Нового себя.

Извращенца и изменника.

Как так получилось, что Стрекоза всего за пару дней испортила меня, как неумелый повар окрошку. Весь я вдруг стал острый, соленый, наполненный лишними ингредиентами, кипящий и бурлящий. Как харчо.

Смешно.

Вот только мне нравится быть харчо. А холодной окрошкой нет.

Больше нет.

С такими идиотскими мыслями я принимал контрастный душ, а после забросил стирку.

Когда возвращался в комнату, Стрекоза уже не спала, разговаривала с кем-то по телефону.

Она стояла у окна спиной ко мне и в чем-то убеждала собеседника. Вновь минуя скрипящие половицы, прошел в комнату, невольно подслушивая чужой разговор.

— Опять? Все поймут, что это не случайность, таких совпадений не бывает… Да они же попросту разорятся… Быстро не получится… Сложная система… Я смотрела! Вы же знаете, это не мой профиль. Если даже он сам не нашел лазейку, значит, ее не существует… Мне, конечно, приятны ваши слова, но… Не хочется все это делать за спиной… Понимаю… Не примет…Он нас убьет, помяните мое слово… Ладно, сделаю, что смогу, до свидания, Игорь Сергеич.

Она обернулась и наткнулась взглядом на мою фигуру, отчего на хорошеньком личике отпечатался испуг, а тело вздрогнуло.

— Привет, Стас. Подслушиваешь?

— Привет, Стрекоза, — прищурился я, — Нет, случайно получилось.

— Не слышала, как ты вошел…

В ответ на это я ничего не ответил, и тогда она продолжила.

— Завтракать будешь?

— Завтракать буду.

— Омлет?

— Омлет.

— И кофе?

— И кофе.

Позже, сидя за одним столом и в звенящей тишине поедая завтрак, я без конца прокручивал подслушанный разговор, пытаясь убедить самого себя, что все не так, как кажется.

Однако, когда Феврония попросила подвезти ее до площади Ленина, чтобы якобы отвезти документы в институт, внутри что-то окончательно оборвалось.

На площади Ленина нет ни одного учебного заведения. Зато там есть офис моего отца.

Калинина Игоря Сергеевича…