Тебе желаю счастья

Глава 32

— Ублюдок!

— Так, ну-ка цыц мне! — Марта Антониевна ткнула в меня своим пухлым указательным пальцем, грозя в случае неповиновения, как минимум, проткнуть им мой глаз. — Скажите спасибо, что Михалыч ментам звонить не стал.

— Нет уже ментов, милая женщина. Кругом давно одни полицейские, — опухшими губами поправил женщину Тарасов, и от звука его голоса у меня вновь возникло непреодолимое желание выбить из его рта белоснежные зубы.

Непроизвольно стиснул челюсти и кулаки.

Предвидя новый виток развития конфликта, Марта Антониевна самостоятельно, как родному сынку, прописала парню подзатыльник, тем самым слегка успокоив мои нервы.

— Менты они и в Африке менты, умник! С тем же успехом можно задницу головой обозвать и надеяться, что она начнет думать, — осадила Артема женщина, — Уж поверь мне, опытной женщине. У меня три зятя! И все — менты!

Я невольно ухмыльнулся. Тарасов тоже.

Сука!

Мы с Артемом сидели в коридоре приемного отделения на кушетках друг напротив друга. Марта Антониевна поочередно весьма грубо и болезненно оказывала нам первую помощь. У меня даже возникло предположение, что она намеренно чересчур сильно надавливает на ссадины и ушибы, обрабатывая их антисептиком.

— Ишь что удумали, поганцы! Драку в роддоме учинили! Да из-за вас у двоих воды отошли, а еще двоих стошнило! И главное-то из-за чего? Из-за одной, прости Господи, прос… гхм!.. профурсетки!

— Это мой ребенок! — глядя в мои глаза, утверждал Артем. — Я люблю Анжелу. И она меня любит.

— Так любит, что замуж за меня собралась. А тебя хранила, как маленький грязный секретик. Видимо, большего ты и не достоин.

— Это мой ребенок! Анжела мне все рассказала о том, что вы не спите вместе уже больше трех месяцев! Так что носи рога с гордостью, а нас оставь в покое. Как можно быть таким идиотом и поверить в свое отцовство, если ты не спишь с собственной женой?

Я громко и немного истерично захохотал!

Вот же сучка!

И идиот!

И два идиота!

— А ответ прост, Артемка! Никак! Таких идиотов в природе не существует! И, поверь, я не единственный из нас двоих рогоносец! Смекаешь, о чем говорю? Если вдруг нет, то скажу откровенно — она трахалась все это время на оба фронта. Так что с одинаковой вероятностью ребенок может быть и моим. Скажу сразу — на мамашу его отныне не претендую. Но если отцом окажусь я — ребенка никогда не брошу.

— Что-то многовато папаш на одного несуществующего ребенка. Нет, если вам, ребятки, так хочется детишек, я вам прям тут парочку свободных мамочек подберу! Глубоко одиноких. И по-настоящему беременных.

— Что значит, по-настоящему беременных? — шокировано уточнил я у женщины, замечая, что и Артема при этом знатно перекосило.

— А то и значит. За нос вас водит ваша краля.

— А разве вы сейчас не нарушаете закон о врачебной тайне, разглашая нам чужой диагноз? — прищурился Тарасов.

Мария Антониевна, как заправский гестаповец, прищурилась в ответ.

— Я бы нарушила врачебную тайну, если бы действительно сообщила вам диагноз вашей дамочки, но разве я это сделала? — вкрадчиво спросила она, глядя на Артема.

Что ж, я охотно верю, что это скромная с виду женщина, похожая на божий одуванчик, не так уж проста, как кажется на первый взгляд. Охотно верю, что она регулярно имеет дело с ментами.

— Я лишь успокоила вас, сказав какого диагноза у нее нет. Не переживайте, у вашей крали не сломаны руки, она не страдает лишаем, педикулезом и диареей. У нее нет краснухи и дифтерии. А еще она не беременна. Так что хватить бодаться, как олени в брачный период. Подбирайте свои челюсти и идите кусаться в другое место! А еще лучше, идите по домам! Или на работу! Нечего рожами своими разбитыми мамочек мне пугать!

Я задумался, до конца не понимая, стоит ли верить Марте Антониевне. Она ведь могла и ошибиться. Ведь могла же? Могла.

— Информация точная, ребятки, — ответила женщина, будто читая мои мысли. Возможно, все они до единой были огромными печатными буквами выбиты у меня на лбу. — Мне жаль… И врать мне вам незачем. Вы мне никто.

Я поверил.

И Артем поверил.

Однако, если Анжела не беременна, означает ли это, что она потеряла ребенка? И поэтому не хочет никого видеть?

И словно в ответ на мои раздумья дренькнул телефон. Смс от Кукушкиной.

«Может, если мы придумаем нашему ребенку имя, у него будет больше шансов выжить? Мне нравится Слава. Подходит и мальчику, и девочке».

Я почувствовал, как вновь ускоряется мой пульс. Может, Марта Антониевна все же ошиблась? Перепутала?

Видимо, мой недоверчивый взгляд слишком очевидно истолковывался. Женщина подошла ближе, бесцеремонно взяла из моих рук телефон, прочла сама, показала Тарасову.

— Я сейчас пойду к старшей медсестре, получу перекись и вату, а то что-то закончились. А вы сидите тут! И ничего не трогайте! И друг друга в том числе! А самое главное — не приближайтесь к компьютеру!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Естественно, как только женщина вышла, мы прильнули к монитору. Нам не пришлось даже ничего взламывать. Карта необходимого пациента уже была развернута на весь экран.

Минуты текли, отмеряя часы. Солнце осторожно ползло по дуге, выходя из зенита. Я же по-прежнему стоял на парковке перинатального центра, не в силах совладать с трясущимися руками и абсолютным разочарованием в любви всей своей жизни.

«Станислав, мне страшно. Куда ты пропал? Тебя совсем не интересует судьба меня и нашего малыша?»

«Почему ты не берешь трубку? Мне нельзя нервничать!»

«Ты решил избавиться от нашего ребенка, доведя меня до истерики?»

Сообщения продолжали сыпаться на телефон, раздражающе гулко вибрирующий в подстаканнике справа от меня. Я же сидел, откинув голову на сидение, крепко сжимая руль, и старался абстрагироваться от данной ситуации, боясь взорваться в любую секунду.

Взгляд мой скользил по приборной панели, пока не зацепился за яркую деталь, чужеродно смотрящуюся в монохромном окружающем спектре.

Маленькая фигурка из киндер-сюрприза выглядывала из-за диффузора с ароматизатором. Потянулся за игрушкой, желая рассмотреть поближе.

Эта вещица уже была мне знакома. Сжав ее в кулаке, я поднял голову вверх и широко заулыбался, ощущая в душе тепло и розовый свет, излучаемый одной волшебной девочкой.

Картинки вспышками мелькали перед глазами, а я продолжал улыбаться и улыбаться. Даже для маленьких розовых девственниц все оказалось слишком мило и нереально трогательно.

Серые глыбы льда сомкнулись над темной макушкой. Не мороз, а именно ледяной ужас ворвался внутрь меня, заставляя коченеть от страха за жизнь глупой девчонки, решившей сначала поиграть в шпиона, а затем в моржа.

Не раздумывая, бросился за ней. Ползком по льду. Быстрее.

Очутившись у разлома, лишь успел заметить, как макушка, стремившаяся на поверхность, ударилась о сомкнувшиеся вновь льдины, и обратно пошла ко дну, выпуская бурлящий поток воздуха.

Не чувствуя пальцев от обжигающего холода, вытаскиваю сломанную льдину, чтобы образовался прорубь. Жду несколько секунд, вглядываясь в темную поверхность озера и ныряю.

Там было неглубоко. Для меня. Течение практически отсутствовало. Ногами уперся в противное илистое дно и, нашарив под водой девчонку, довольно быстро вытащил ее на поверхность. Сложнее оказалось выбраться на берег. Лед обламывался. И тогда я решил просто проложить себе путь до берега подобно ледоколу. Но прежде, боясь упустить время, постарался вернуть мелкой дыхание. Я все делал неправильно. Не так, как нас учили в школе и на сборах. Но, в конце концов, добился, чтобы Стрекоза выплюнула скопившуюся в легких мутную воду, закашлялась и посиневшими от холода губами сделала самостоятельный вдох. Только после этого, перехватив ее покрепче, пошел напролом к берегу.

К тому моменту, когда мы достигли суши, к нам навстречу бежал взволнованный народ. Оказывается, кто-то из соседей заметил, как Феврония провалилась под лед, а я ринулся спасать девчонку.

Мне казалось, что холода я уже не чувствую. Напротив, все тело горело огнем. Мелкая Стрекоза и вовсе как будто спала, посинев от холода. Ее белые тонкие пальцы мертвой хваткой вцепились в расстегнутые полы куртки, а губы часто дрожали, и это дарило в своем роде некоторое облегчение — дышит, не утонула, успел.

Она была плоха.

Подхватила пневмонию, легкое обморожение, ангину.

Практически не приходила в себя.

Я же всего лишь получил переохлаждение и тем самым заработал простуду. В качестве мер предосторожности меня также оставили в больнице.

Моя палата находилась в противоположном конце коридора от ее. Но каждый из пяти дней, проведенных мною в стационаре, я совершал один и тот же ритуал. Спускался на первый этаж, покупал в местном ларьке киндер-сюрприз и приходил к ней.

Сначала было страшно слышать ее хрипы и жуткий грудной кашель, видеть нездоровый румянец от жара, образовавшиеся под глазами синяки и ввалившиеся щеки.

От высокой концентрации антибиотиков и прочих лекарств Стрекоза постоянно спала. Ее врач утверждал, что это нормально, что сон лечит. Медсестры одобряюще подмигивали. Для всех я был героем, спасшим младшую сестренку, и я не спешил кого-либо переубеждать.

Первые два дня просто сидел у кровати и смотрел на нее. На третий принес книгу и принялся читать вслух свой любимый «Властелин колец». В четвертый день, едва устроившись на кушетке, открыл роман, как в палату вошла целая делегация с местным участковым во главе. Тощий, словно жердь, Иван Иванович, произнес пафосную речь и вручил мне бутафорскую медаль «За спасение утопающих». Бутафорскую, потому что с 1994 года такая медаль отсутствует в системе государственных наград России, вместо нее введена медаль «За спасение погибавших» и, конечно же, ее никто мне вручать не собирался. Впрочем, я и не претендовал ни в коем случае. Позднее бабушка рассказывала, что в местной газете про наш случай вышла целая статья с картинками.

А на пятый день мне до жути захотелось поговорить. Я знал, что это мой последний визит к малышке Февронии. Меня выписывают. Предстоит возвращаться в город.

Медсестра, вошедшая, чтобы сделать очередной укол, на мой вопрос, услышит ли меня девчонка, если я ей кое-что скажу, прищурилась и, улыбнувшись, сказала, что нет, в ее состоянии такое маловероятно.

Наверное, именно это и подстегнуло мою откровенность.

— Знаешь, Феврония, — начал я свой монолог, — Ты уж сильно-то не будь мне благодарна, когда оттаешь. Ни к чему. Это вообще моя вина, что ты оказалась на том озере. Напугал до ужаса. Ты прости, мелкая…

Помнишь, летом ты сказала, что у тебя дурацкое имя. Так вот… это как бы тоже моя вина. Уверен, ты сто раз слышала историю о большом семейном совете, где шли горячие споры, как назвать новоиспеченную Савельеву. И выбор сделала судьба. Но история эта лишь отчасти правдива.

В то время напротив нас жила бабка Сима. На вид ей было лет сто, пятьдесят из которых она каждую ночь собиралась помирать, а каждое утро выгоняла в поле корову и шла на огород. Бабка Сима была жутко набожной и при каждом удобном случае вливала в мои уши гигабайты информации о всех церковных праздниках, великих мучениках и читала наизусть Старый Завет, а я улыбался, словно деревенский дурачок, и старательно делал вид, что понимал хотя бы слово.

В тот день бабка Сима рассказала мне о Петре и Февронии Муромских. Я не услышал или не понял практически ничего, одно только имя Феврония полностью завладело моим сознанием. Оно показалось очень необычным, редким, интересным. Запоминающимся.

Поэтому, когда вечером наши предки собрались на ужин, я возмутился. Они хотели назвать тебя Таней, Светой, Настей, Дашей, Олей или Леной.

Мне было всего семь. И я уже знал с десяток людей с такими именами. С любым из этих вариантов ты теряла уникальность. А я искренне считал тебя особенной. Девочка, у которой нет ни папы, ни мамы. Таких в моем окружении еще не было.

Тогда кто-то предложил написать имена на бумажках, чтобы с легкой детской руки Судьба определила тебе имя. Я воспротивился всей своей детской сущностью и не мог допустить ничего подобного.

Нацарапал и от себя несколько бумажек. Одну показательно опустил в шапку с именами, вторую спрятал между пальцами. Вряд ли кто-то ожидал от ребенка подобного коварства, и ничего не заподозрили, прочтя имя на клочке тетрадного листа в клетку, хотя и удивились.

— Кто это написал? — спрашивали они.

— Я! — не стал скрываться, — Бабка Сима сказала, это хорошее имя.

— Внучок, это очень необычное имя. Девочке может быть с ним сложно, — вкрадчиво поясняла Ульяна Андреевна.

— Почему? — не понимал я.

— Некоторым оно может показаться смешным.

— Значит, они дураки. Это особенное имя. И оно не смешное.

— И все же, — вздохнула Мария Афанасьевна, — Попробуй еще раз.

Почему-то в этот момент женщина смотрела на меня с мольбой, и я не смог отказать в просьбе. Тоже вздохнул. Сунул ладошку в шапку, старательно перемешал записочки, вынул следующий вариант с самого дна и протянул Марии Афанасьевне.

Она улыбнулась мне, развернула записочку, и нервно хихикнула.

— Феврония.

— Ты сколько туда записок положил, Станислав? — Сердито поинтересовался дед, Сергей Тихонович.

— Только две.

— Это Судьба, — выдала свой вердикт Ульяна Андреевна.

— С таким именем она никогда не выйдет замуж, — сникла Мария Афанасьевна.

— Чушь, Мария! Не неси ерунды.

— Мария Афанасьевна, — подошел я женщине, опечаленно опустившей руки на колени, — Не переживайте так. Если Феврония до старости не выйдет замуж, я сам на ней женюсь.

Наверное, мои слова успокоили твою бабушку, раз тебя все же назвали выбранным мною именем.

Принесенный мною киндер-сюрприз растаял в руках и превратился в бесформенную фигню. Я развернул его и вытащил капсулу. Внутри нее лежала пестрая фигурка бегемота. Повертев ее немного в пальцах, я осторожно поставил ее на тумбочку рядом с четырьмя шоколадными сюрпризами, принесенными мною ранее.

Реснички девчонки едва заметно подрагивали. Щеки горели румянцем, наверное, от жара.

— Знаешь, Феврония, я ведь в некотором роде тебе завидую. Твоя бабушка искренне тебя любит, но при этом не душит. В отличие от моих родителей. Они решают за меня практически все на свете! Куда мне поступать, какие места посещать, каким спортом заниматься, какие языки учить, с кем дружить, где гулять, во что одеваться. Давят на меня. И при этом утверждают, что это все только ради моего счастья.

А знают ли они вообще, что мне нужно для счастья?

Хочешь, скажу?

Совсем немного.

Мне хочется быть обычным подростком. Хочется самостоятельно делать выбор. Прошататься вечер под дождем, вымокнув до нитки. Подраться с гопниками в темном переулке. Напиться какой-нибудь дряни с друзьями во дворе так, чтобы проснуться в незнакомом месте. Совершить, какой-нибудь безрассудный поступок. Например, волосы в синий покрасить. Вместо юга махнуть на север. Татуху набить. Такую, чтоб с тайным смыслом. Чтоб только я понимал значение.

На Кукушкиной жениться.

Такое вот оно, мое счастье…