Укротить сердце

Глава 41

Чарли

Мы поднимаемся на Луговую гору и распаковываем вещи. Кулеры с пивом. Бумажные фонарики. Пока горит костер, из маленькой колонки звучит музыка Стерджилла Симпсона. Форд и Уайетт стоят на краю уступа из песчаника, глядя на юг, на бескрайний пейзаж каньона, зажигают небесные фонарики и выпускают их в воздух.

Руби наблюдает за происходящим широко раскрытыми глазами, прижав руки к груди.

― О, ― выдыхает она, проводя пальцем по светящемуся фонарю. ― Они улетают. ― Она поднимает на меня глаза. ― А что с ним будет?

Я бережно держу руку на ее спине, вспоминая о том, как водил ее сюда. Последнее, что мне нужно, это чтобы она подошла слишком близко к краю.

― Он полетит вниз, ― говорю я ей, указывая на склон скалы. Ранчо «Беглец» микроскопическое, но мы видим дым от костра. ― Он сгорает в воздухе, но это длится достаточно долго, чтобы гости могли увидеть его в конце вечера.

Ее рот приоткрывается от восторга.

Она выглядит неземной в лучах заходящего солнца, ее длинные золотисто-розовые волосы падают на лицо. Монтана величественна в своей красоте, но и Руби тоже.

― Загадай желание, ― говорит Форд, запуская в небо еще один фонарь.

― Загадать желание? ― переспрашивает Руби.

― Надежды. Мечты. Желания. ― Опустив руку на ее талию, я наклоняюсь и объясняю Руби нашу ежегодную традицию. ― На следующий сезон.

Форд подбадривает нас.

― За победу «Брейвз».

Дэвис закатывает глаза.

― Он имеет в виду ранчо, придурок.

― До следующего года, ― ворчу я, бросая взгляд в сторону Форда. ― Больше никаких чертовых видео.

Фэллон разводит руками.

― За Пэппи Старра, ― говорит она, свешивая ноги с выступа скалы.

Уайетт корчит гримасу отвращения.

― Что тебе нужно от этого придурка?

Фэллон пожимает плечами.

― У меня с ним встреча.

Уайетт смеется.

― Он не уважает девушек.

― Думаю, ты хочешь сказать, что он не уважает тебя.

― Мне это и не нужно, ― ворчит Уайетт, разламывая веточку и бросая ее с обрыва.

Выражение отвращения на его лице повторяет мое собственное. Пэппи Старр ― сомнительный родео-агент, который больше беспокоится о том, что его клиенты могут сделать для него, чем о том, что он сам может сделать для своих клиентов. Он относится к родео как к игре, а не как к спорту, которым оно является.

― Кроме того, ― продолжает Фэллон. ― Он будет меня уважать, если я сделаю что-то достаточно безумное. ― На ее лице появляется лукавая ухмылка, когда она перекидывает ногу через выступ скалы. ― Жизнь номер четыре, вот и я.

Уайетт смеется, но его взгляд прикован к ее шаткому равновесию.

― Похоже, тебе нужен психотерапевт.

Фэллон поворачивается к нему с таким видом, словно готова сразить моего брата наповал своим яростным взглядом.

― Похоже, тебе нужен намордник, ― огрызается она.

Руби, сосредоточенно наблюдающая за происходящим, подходит ко мне ближе.

― Что он сделал? ― тихо спрашивает она.

― Кто?

― Уайетт. ― Она вскидывает бровь и проводит пальцем между Уайеттом и Фэллон. От их взглядов может расплавиться сталь. ― Чтобы Фэллон так на него злилась?

Я рассматриваю своего брата. Руби права.

Это чертовски хороший вопрос.

Я не могу понять, хочет ли Уайетт трахнуть Фэллон или подраться с ней. Может, и то, и другое. Это странно, потому что Уайетт обычно рассказывает мне обо всем, но он никогда не говорил мне, что он сделал, чтобы разозлить ее.

― Если хочешь почувствовать себя живой, ― говорит Форд, прерывая спор озорной ухмылкой. ― Давай заберемся на эти скалы, ковбойша.

Принимая вызов, Фэллон приподнимает брови и хватает рюкзак Форда.

― У тебя есть с собой мел?

― Господи, ― стону я. Рядом со мной Руби издает панический писк. Последнее, что нам нужно, ― это чтобы эти два идиота разбились насмерть.

― Вам всем нужно остыть, мать вашу, ― рычит Дэвис, шагая вперед. Одним быстрым движением он продевает палец в петлю ремня Фэллон, поднимает ее в воздух и ставит на твердую землю. Я наблюдаю, как напряжение покидает худощавую фигуру Уайетта.

Показав Дэвису язык, Фэллон достает пиво из холодильника.

― Я собираюсь сделать кое-что, что взорвет вам всем мозг, а потом убраться из этого города.

Форд поднимает последний фонарь.

― Все идите сюда.

Посмеиваясь, Стид неторопливо подходит к Форду и берет у него фонарь. В его улыбке мелькает серебристый отблеск.

― У меня была неплохая жизнь, но мне бы хотелось еще.

Тихий вздох рядом со мной заставляет меня взглянуть на Руби. Она смотрит куда-то вдаль, свет в ее глазах потускнел.

Фэллон подходит к отцу.

― Это прекрасно, папочка, ― говорит она, и я давно не видел на ее лице такой нежности.

Когда Стид отпускает фонарь, я протягиваю руку и сжимаю ягодицу Руби. Мы смотрим, как светящийся фонарь плывет в сумрачном небе.

― Твоя очередь, подсолнух, ― говорю я ей.

Она качает головой, напрягаясь от моих слов.

― Мне не нужно желание, ― говорит она. Затем поднимает глаза, на ее лице расцветает великолепная улыбка. Грозовая туча в ее глазах исчезает, и она вновь сияет солнечным светом. ― У меня есть ты.

Как сильно я люблю эту девушку.

Это вибрирует во мне, как электрический разряд.

Оседает в моих костях. Сжигает мое сердце. Заполняет пустоту в моей груди.

― Черт возьми, малышка. ― Я притягиваю ее ближе в свои объятия.

Этот рот принадлежит мне. Я заявляю об этом перед всеми, впиваясь в нее.

Когда я отпускаю Руби, все глаза устремлены на нас.

― Сделай чертову фотографию, ― рычу я.

Руби краснеет и прижимается головой к моей груди.

Все смеются, а ночь продолжается. На небе появляются звезды. Холодильник опустел. Мы разводим костер. Форд начинает рассказывать о рыбе, которую он поймал этим летом, и о медведе, который, как он клянется, преследовал его целую милю, прежде чем он предложил ему форель в обмен на свою жизнь.

Рядом со мной появляется Стид. Он выглядит чертовски здоровым.

― Чарли, Дэвис, как думаете, я могу вас на секунду отвлечь?

Мы с Дэвисом переглядываемся и ускользаем от группы. Стид садится на один из принесенных нами стульев, а мы с братом садимся напротив него на деревянную скамью, которую Форд смастерил более пяти лет назад.

― Что происходит, Стид? ― спрашивает Дэвис.

― Послушай, сынок, я старый человек и часто сую свой нос туда, куда, возможно, не стоит. ― Он поднимает руку, когда я открываю рот. ― Я старше, а ты должен уважать чертовых старших, слышишь меня?

Я усмехаюсь.

― Я тебя слышу.

Стид наклоняется вперед.

― Чарли, сынок, боюсь тебе сказать, но на твоей территории завелись желтобрюхие ворчуны.

Я потираю челюсть и перевожу взгляд на Дэвиса.

― Что за хреновы ворчуны?

Стид хрипло смеется.

― Черт, если бы я знал. ― На его обветренном лице появляется озорная ухмылка. ― Я пытался найти решение твоей проблемы и, кажется, преуспел. Вы знаете, что у меня есть друг в Службе охраны рыб и диких животных. Так вот, я отправился туда пару недель назад. Это заняло некоторое время, и мне пришлось оказать кое-какие услуги, но ранчо «Беглец» официально объявлено заповедником.

Мы с Дэвисом в ошеломленном молчании смотрим друг на друга, затем на Стида.

Эмоции душат меня, и мне приходится прочищать горло, чтобы произнести следующие слова.

― Господи, ― выдавливаю я.

Теперь никто не сможет отнять у нас ранчо.

Дэвис все еще выглядит ошеломленным.

― Должно быть, это было чертовски много одолжений.

Стид ворчит.

― Не спрашивай.

Медленно выдохнув, я качаю головой.

― Зачем ты это сделал? У нас все под контролем. У нас есть компромат на DVL.

― А что будет в следующий раз? Когда кто-нибудь еще нанесет визит? С этим статусом, даже если вы продадите землю, она будет защищена. ― Он поднимает свой «Стетсон» и проводит рукой по лысой голове. ― У меня есть деньги, сынок, немного власти, немного уважения. Позволь мне найти этому достойное применение. Я тот чертов дурак, который не додумался до этого раньше.

Дэвис закрывает лицо ладонями и разражается недоверчивым смехом.

― Чарли, если ты согласен, то завтра ты должен прийти в муниципалитет и подписать бумаги, ― говорит Стид. ― Все готово. Теперь никто не сможет тронуть твое ранчо.

Я провожу рукой по своей бороде, ошеломленный.

― Стид. Это слишком.

― Нет. ― Он выпрямляется, его серые глаза устремляются к Фэллон. ― Признаю, это было не по доброте душевной. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

― О чем ты?

― Я хочу, чтобы ты защитил моих дочерей.

Снова тишина. Дэвис садится ровнее.

― Считайте меня старомодным, но мои дочери ― это мое все. Меня не будет рядом вечно. И когда меня не станет, я хочу, чтобы ты позаботился о них.

Дэвис резко выдыхает.

― Тебе не нужно просить об этом. Мы защитим Дакоту и Фэллон, несмотря ни на что. Но не сочти за неуважение, я не уверен, что твоим дочерям нужна наша помощь. ― Он оглядывается через плечо на Фэллон, которая сейчас воет в небо.

― Фэллон нельзя приручить, ― говорит Стид с гордостью в глазах. ― Наверное, это моя вина. Эта девчонка дикая, как ветер. С тех пор как ее мать… ― Стид замолкает, его рука сжимается в кулак. Он делает паузу, прочищает горло и говорит: ― А Дакота… ну… она для всех нас загадка.

Дэвис вздрагивает.

Где-то за хребтом койот присоединяется к Фэллон.

Стид поднимает руку, пресекая дальнейшее обсуждение.

― Вы все для меня как сыновья. Я доверяю вам. Землю. Моих дочерей.

― Мы будем рады помочь, сэр. Сделаем все, что понадобится. ― Дэвис опускает взгляд, он так сильно сжимает банку из-под пива, что костяшки его пальцев белеют. В его выражении лица, в его тоне, есть что-то мягкое. Трудно разобрать.

Стид роется в карманах. Он достает леденец и отправляет его в рот.

― Мне нравится быть живым, парень. Теперь я знаю, что сделал что-то хорошее за то время, что у меня осталось.

У меня перехватывает горло.

― У тебя еще много времени.

― Время ― это единственное, что нам не гарантировано. ― Голос Стида ровный. ― Мы должны использовать отведенное нам время с пользой. Мы должны дорожить каждой секундой. Ты не можешь упустить свою жизнь, сомневаясь в каждом шаге.

Я замираю от его слов.

Стид смотрит на хребет, жестом указывая на разворачивающийся вид.

― Вот, что важно. ― Мы с Дэвисом поворачиваемся туда, куда устремлен его взгляд.

Вдалеке слышен плеск и грохот Плачущего водопада. Пики и обрывы Луговой горы. Темнота, сгущающаяся над деревьями.

Он прав.

Земля. Семья. Девушка передо мной, танцующая в свете костра.

Я буду чертовым дураком, если не сделаю ее своей навсегда.

― Черт. ― Я разжимаю руки. Выдыхаю. Как будто с плеч свалился груз. ― Спасибо, Стид.

Стид встает и, не оглядываясь, вытягивает руку в сторону Воскрешения.

― Здесь все зависит от людей, которых ты знаешь, ― отвечает он. ― Ты знаешь меня, и этого достаточно.

Дэвис кивает, но его взгляд отрешен, мысли витают где-то далеко.

Я оставляю Дэвиса размышлять над тем, что его гложет, а сам возвращаюсь к остальным. Раздается смех. А вот и Руби, сияющая в свете костра как бриллиант.

Слишком красива, чтобы описать словами.

И она, черт возьми, моя.

Я должен рассказать ей о ранчо, но сначала я должен сделать кое-что еще. Я подхожу и беру ее за руку, оттаскивая от остальных.

― Как дела, ковбой? ― весело спрашивает она, поднимая на меня свои великолепные голубые глаза.

Я прикасаюсь к краю ее ковбойской шляпы. На ее щеках россыпь звездочек.

― Обдумываю кое-что.

Руби встает на носочки и прижимается ко мне губами.

― Что?

― Восход солнца.

Она наклоняет голову.

― Попробуем сегодня?

― Да, черт возьми, попробуем. ― Мои ладони скользят по ее плечам. Ее тело выгибается навстречу моему, биение ее сердца отдается в моей груди. ― Я думаю о нас с тобой и о том, что будет дальше.

Она игриво шевелит бровями.

― И что же?

― Думаю о том, что я хочу на тебе жениться.

Она задыхается. Ее глаза расширяются, и у нее вырывается прерывистый вздох.

― О, Чарли.

― Скоро, подсолнух, ― предупреждаю я, обнимая ее лицо ладонями. ― Я надену кольцо на твой палец и буду молить, чтобы ты взяла мою фамилию. Потому что я принадлежу тебе. На всю оставшуюся жизнь, Руби, я ― твой.

Дни, когда я задавался вопросом, чего я хочу, когда я жил как тень человека, прошли.

Я построю будущее с Руби. Семью. Сад. Она будет спать в моей постели. Нашу жизнь наполнят кресла-качалки, виски, цветы и солнце.

До конца проклятых времен.

― Ты станешь моей женой, Руби? Я буду крепко любить тебя, подсолнух. Я сделаю тебя счастливой.

Она плачет, уткнувшись мне в грудь. Слезы текут по ее щекам, пропитывая переднюю часть моей рубашки.

― Тише, малышка. Не плачь. ― Я целую ее макушку, вдыхая ее клубничный аромат. Затем, приподняв ее лицо, я смахиваю слезы большим пальцем. ― Счастливые или грустные слезы?

― Счастливые. ― Она улыбается так ярко, что мои губы сами растягиваются в ответной улыбке. ― Это, без сомнения, самый лучший подсолнечный день.

― Подсолнечных дней тебе хватит на всю оставшуюся жизнь, ― клянусь я. ― Я подарю тебе их все, малышка.

― Я согласна, ― всхлипывает она, и моя грудь расслабляется от облегчения. ― Мое сердце бьется для тебя, ковбой.

Я наклоняюсь и целую ее. И последняя темная часть меня, скрытая в тени, наконец-то выходит на солнце.