Я слышу, как ты дышишь

4.35.9 Остров, кролик и счастливое детство

И ее затопило лето. После короткого головокружения перехода, на нее нахлынула такая жара, как будто они шагнули в сауну. Тяжелый от йода воздух обжег легкие, оставил на языке привкус соли, расплескался по коже влагой и ароматами терпко- сладких тропических фруктов, сочных, не знающих о существовании снега где-то там, за тридевять земель, где остались сквозняки и слякоть осеннего Оденса.

Вера щурилась от яркости окружающего пейзажа и жадно дышала, спеша наполниться этим летом, солнцем и морем. Глаза привыкли, она стала осматриваться, взгляд коснулся министра Шена и задержался — она не помнила, когда в последний раз видела его при солнечном свете. Он выглядел ярким и цветным, синий костюм придавал его коже более теплый оттенок, глаза из-за суженных зрачков приобрели цвет и глубину, их хотелось рассмотреть поближе.

Он не отрывал от нее взгляда слишком долго, она смутилась и подумала о том, что сейчас видит он. Она вроде бы была уверена, что накрасилась аккуратно и сдержанно, и украшения подобрала подходящие, и прическа должна быть в порядке… но нервничала все равно. Отводила глаза. Опять смотрела на него. Видела такую бездну обожания и восхищения, что в это с трудом верилось, это смущало, хотелось переключить его внимание на что-то другое, но она никак не могла собраться с мыслями, море шумело в ушах и в груди, министр прижимал ее к себе все сильнее, она не знала, куда от этого деться, куда деть руки, он заглянул ей в глаза и с гордым видом объявил:

— Мое.

— Что — ваше? — слабым голосом спросила Вера, пытаясь отвести взгляд, но его глаза не отпускали, она чувствовала себя связанной, как будто была под гипнозом, как будто здесь он решает, когда отводить глаза.

— Все — мое, — с большим значением сказал министр и наконец перестал смотреть ей в глаза, она выдохнула, но тут же напряглась еще сильнее — его взгляд медленно опускался по ее шее к завязкам болеро и дальше вниз, он с удовольствием осмотрел все и опять вернулся к глазам, самодовольно улыбнулся и добавил: — Это остров, и он мой, — он развернулся, чтобы Вера могла осмотреться, она наконец-то смогла увидеть что-то, кроме занимающего весь мир министра Шена — сочный тропический лес, густой и подвижный, берег с серебристым песчаным пляжем, протоптанную дорожку из множества следов, ведущих от того места, где они стояли, куда-то вверх по пологому склону, где качались пальмы и кто-то смеялся. На песок с силой накатывали бледно-синие волны, цвета костюма министра Шена, море серебристым туманом уходило за горизонт, где сливалось с бледным небом, на котором проглядывало сквозь влажную дымку далекое зимнее солнце, бело-голубое, но все равно палящее. Слева изгибался песчаный пляж, справа поднималась из воды скала, высокая и старая — внизу выступали из воды крупные валуны, похоже, отколовшиеся от вершины, об них шумно разбивались волны, рассыпая брызги.

— Видите флаг? — министр развернул ее к центру острова, Вера рассмотрела над деревьями флагшток и закрепленное вертикально белое полотнище с красным драконом, похожим на тех, которых рисовали в учебниках по фэн-шую с жемчужиной в лапе. У этого тоже была жемчужина, он обхватывал ее кольцами своего змеиного тела, а лапы просто угрожающе держал перед собой как оружие.

— Вы купили себе остров? — недоверчиво спросила Вера, продолжая изучать флаг, чтобы опять не начать смотреть на министра. Он сжал ее сильнее и усмехнулся:

— Нет, зачем? Он и так мой.

— Почему он ваш? — она все-таки посмотрела на него, он заглянул ей в глаза и изобразил шутливое высокомерие:

— Потому что я так сказал, этого достаточно.

Она улыбнулась и кивнула с почтительным смирением, он тихо рассмеялся, чуть подбросил ее, устраивая поудобнее, и зашагал вверх по склону. Голоса стали громче, ветер принес запах костра и еды, министр сошел с тропинки и пошел вдоль берега, гораздо медленнее, опять посмотрел на Веру.

— Я нашел этот остров, он был необитаем, а по закону — кто первый нашел и поставил форт, тот и хозяин.

— По закону какой страны? — с невинным видом уточнила Вера, министр поднял на нее взгляд, в котором откровенно читалось: "зануда", фыркнул и промолчал. Она рассмеялась и подняла ладони: — Окей, все, остров ваш по закону, Карн теперь имеет выход к морю, отлично. А как вы его нашли?

Он отвел глаза, порассматривал скалы и море, наконец качнул головой:

— Это долгая и потрясающе унизительная история, я пока еще для нее недостаточно пьян, напомните мне ближе к полуночи, я расскажу. Может быть.

— Хорошо, — она уже предвкушала эту историю, мысленно потирая руки. Они поднялись на холм, который плавно переходил в скалу, отсюда было видно костры и палатки, небольшие компании парней одного роста и телосложения, они пинали мяч, метали ножи и звезды, играли в какие-то игры, которых Вера не знала. Министр осторожно поставил ее на землю и остановился, не спеша отпускать, кивнул куда-то в глубину лагеря:

— Вон там Булат колдует, можете к нему подойти, я схожу патрули проверю и приду. Постарайтесь никуда не влезть, — сказано было с долей шутки, но только с долей, Вера показала язык в ответ. Министр тихо рассмеялся, подтолкнул ее в нужную сторону и ушел обратно к тому месту, где они вышли из телепорта.

Она пошла к кострам, не спеша и аккуратно переставляя ноги — песок здесь становился плотнее, но туфли все еще проваливались на глубину каблука, аж пока она не дошла до деревьев. Здесь все ее заметили, но никто не подошел, она сама осторожно осматривалась в поисках знакомых лиц, но почему-то не находила. Наконец увидела здоровенный мангал, вокруг которого плясал весь в дыму потный и закопченный Булат, одновременно подливая водички, раздувая пламя, поворачивая шампуры и нанизывая новую партию. Он заметил ее издалека, заулыбался, а когда она подошла, оторвался от шашлыков и изобразил иронично- куртуазный дворцовый поклон, с шарканьем ножкой и широко разведенными руками:

— Госпожа святая, добро пожаловать на мою скромную кухню, какая честь!

— Ну хоть ты не начинай, — шутливо поморщилась Вера, подходя поближе и заглядывая в тазик с мясом, — помощь нужна?

— Нет-нет, я сам, я не могу позволить святой госпоже пачкать руки! — Она скорчила рожицу, он рассмеялся и кивнул куда-то за угол самой большой палатки: — Руки мой вон там, и приходи.

Она с облегчением улыбнулась и пошла. Нашла за углом обычный походный рукомойник и мыло, вымыла руки, вернулась к Булату, села рядом у тазика, с удовольствием вдыхая запах маринада:

— Красота какая.

— Конечно, красота — я к этой красоте два дня готовился! На, осеняй святой благодатью, — он протянул ей шампур, она взяла, опять попыталась укорить его взглядом, но повар в ответ только рассмеялся: — Ну че ты сразу в несознанку? Нормально же все было, всякие благословения, удача там. Пусть и дальше так будет. Поработаешь святой, сложно, что ли? А мы все будем тебе почести оказывать, и будем молчать о тех ситуациях, когда ты не особо и святая. Да? — он рассмеялся, потом полушутливо уточнил: — Меня молнией за это не шибанет?

— Я обычный человек, — уже без улыбки вздохнула Вера, он улыбнулся шире и понизил голос:

— А Док так не считает. Он говорит, у него после тебя какое-то особое виденье открылось, новое слово в диагностике, никто больше так не может. И Санта он очень быстро поднял, про сына я вообще молчу — так не бывает, я видел таких раненых, на них даже лекарства не тратят, потому что бесполезно, только одну дозу обезболивающего, последнюю в жизни. А пацан на следующий день после операции в сознание пришел, это чудо, я не знаю, как это по-другому объяснить, — он встал перевернуть шашлыки, Вера продолжила молча нанизывать новые, стараясь понять, почему она чувствует себя виноватой от всей этой ситуации. Булат вернулся, заглянул ей в глаза и с шутливым акцентом поинтересовался: — И что ты имеешь сказать в свое оправдание? Таки насколько святая наша святая?

— Ну… я начала кое-что видеть. Но я не понимаю, что это. Хочу походить по храмам и все узнать, но господин министр почему-то против.

— Ну еще бы, — фыркнул Булат, — а вдруг ты все узнаешь и в монастырь уйдешь, совершенствоваться? Или обет какой дурацкий дашь, про скромность и воздержание. И кончатся его сладкие деньки, — повар заржал, Вере все меньше хотелось веселиться.

"Если это пришло в голову Булату, то почему не могло прийти в голову министру Шену?"

— Да шучу я, Вер, расслабься. Хочешь бутерброд с рыбой?

— Хочу.

— И мне сделай тогда, вон там хлеб, вон рыба, — она ушла мыть руки, вернулась, переспросила:

— Где рыба?

— Вон там. Только ее порезать надо. И почистить. Возьми вон в сумке… Ух ниче себе! Ты тоже это видишь?

Булат таращится круглыми глазами куда-то за ее спину, Вера обернулась и тоже раскрыла рот от сюрреалистичности зрелища — к ним шел господин министр, с ехидной улыбочкой и белым кроликом в руке. Вера попыталась вернуть глаза на место, министр остановился перед ней и радостно ткнул ей перепуганное животное:

— Вера, это вам.

Она сначала неуверенно потянулась к кролику, потом остановилась, не зная, как его взять, подняла глаза и выдавила:

— Э… Это поиграться или еда?

Министр рассмеялся и развел руками:

— Ну хотите — съешьте. Хотя Булат и так много наготовил, но много же — не мало.

Вера продолжала хлопать глазами, пытаясь понять, чего он от нее хочет, потерла лицо и попробовала еще раз:

— Я не поняла, его надо приготовить? Так он маленький совсем, в нем мяса нет даже. — Министр веселился и молча разводил руками, Вера надулась: — Зачем вы его притащили?

— Для вас, Вера, "потискать" же, ну? — он опять рассмеялся и еще раз попытался ткнуть ей кролика, она взяла, на всякий случай держа животное подальше, и с сомнением посмотрела на министра Шена. Он наклонился к ней и сказал с шутливо секретным видом: — Я рассчитываю на то, что если у вас будут заняты руки, вы меньше будете виснуть на моих бойцах.

Ей хотелось чем-нибудь в него кинуть, но в распоряжении был только кролик, а метательное орудие из него было не очень. Она изобразила святое терпение и кивнула, прижимая кролика к себе:

— Ну поиграться так поиграться, уговорили.

Министр изобразил великомученика и посмотрел на Булата, немного красного, но наблюдающего эту картину с таким видом, как будто ничего особенного тут не происходит:

— Ты видел такую женщину? Мало того, что найди и принеси, так еще и уговори взять!

Булат засмеялся и многозначительно развел руками:

— А как ты хотел? Святая!

Вера закатила глаза, министр рассмеялся и жестом пригласил ее в сторону еле видной тропинки, по которой он пришел. Она помахала рукой Булату и пошла.

Вокруг качались здоровенные деревья, которых она никогда не видела и о которых ничего не знала, широкие листья просвечивало солнце, где-то в кронах кто-то шуршал маленькими лапками и стучал клювами, перекликались птицы с непривычными голосами, все казалось очень странным и этим очаровывало. Она почувствовала взгляд министра и повернулась к нему, он улыбнулся и указал глазами на кролика:

— А если бы я сказал, что это еда, вы бы взяли его как-то по-другому?

— Ну… — она посмотрела на кролика, тот часто дышал и почти не шевелился, как будто боится до оцепенения, — я бы его точно не обнимала, — шутливо усмехнулась Вера, погладила белую шерсть и пощупала ноги в самом толстом месте: — Ну может, один раз погладила бы перед смертью, чисто так, успокоить.

— Вы действительно смогли бы съесть животное, которое нужно самой убить?

Вера равнодушно пожала плечами:

— Я каждое лето гостила в деревне, дед лет до шестнадцати надеялся, что я пойду учиться в аграрный, и пытался соблазнить меня прелестями фермерства. Так что я видела его во всех проявлениях, и в отличие от городских наивных девочек, я прекрасно знаю, кем была котлета до того, как стала фаршем.

— Жесткое воспитание, — поморщился министр, Вера улыбнулась:

— Это полезно, отбивает лишние иллюзии. И вообще сельские дети здоровее, сильнее и крайне редко страдают всякой ерундой про веганство и прочий суперфуд. И кстати, откуда у коровы берутся телята, я тоже там узнала, мне подробно объяснили, это было куда доступнее, чем в школьных учебниках, и без того налета грязи и пошлости, который преобладает в городском уличном фольклоре на эту тему. Я рада, что в моем образовании сначала были коровы, а потом люди, люди в этом смысле еще те животные.

Министр неверяще качал головой и вздыхал, смотрел на нее как на диво дивное, то улыбался, то хмурился, Вера посмеивалась, потом спросила:

— А вы как узнали? В вашем мире тоже есть детский городской фольклор?

— Может и есть, но для того, чтобы им проникнуться, надо быть, как вы говорите, "в тусовке". А я не был, со мной тайнами не делились, с Двейном мы на эту тему не разговаривали почему-то, — он замолчал, осмотрелся, Вера подтолкнула его:

— Так как вы узнали?

— Увидел, — поморщился министр, — случайно. Дворец правителя — целый город, с улицами, площадями, парками, там есть свой храмовый квартал, есть чисто женские территории, куда мужчинам нельзя, есть хозяйственные постройки, в которых держат животных, есть целые жилые кварталы, от богатых домов слуг высокого ранга до времянок для сезонных работников. Короче, кроме дворцовых покоев, еще полно всяких интересных мест, куда можно залезть, и я постоянно там открывал новые уголки, у меня было много свободного времени и за мной плохо следили. И как-то раз я залез куда не следовало, и увидел, как жена чиновника развлекается с солдатом. И они меня увидели, — он помолчал, на лице появилось злое удовольствие, посмотрел на Веру и шепнул: — И я узнал, что такое власть информации. Такое сочетание ненависти и страха, почти алкогольный коктейль. Про ненависть я и до этого знал многое, но страх оказался приятной неожиданностью. Мне понравилось. Я потом долго размышлял, что же это должно быть такое непобедимое, что толкнуло их на такой риск, это же империя, не Карн. Долго еще понять не мог.

Он как-то странно посмотрел на кролика в ее руках, она погладила кролика особенно сильно, прочесав глубокие полоски ногтями, министр зажмурился и отвернулся, они тихо рассмеялись. Увидела какое-то странное нагромождение веток в развилке крупного дерева, указала на него министру:

— Что это?

Он поморщился, как будто ему было немного стыдно, потом улыбнулся, как будто немного все же гордился, помолчал и поинтересовался светским тоном с легкой самоиронией:

— Вы когда-нибудь мечтали о домике на дереве? — Вера кивнула:

— У меня даже был.

— Это — мой, — вздохнул министр, кивая на ветки, шутливо поджал губы: — Немного нуждается в ремонте, но в целом жить можно. Здесь в сезон дождей сильный ветер, я раньше два раза в год его обновлял, в этом году не стал, времени не было.

— Как давно вы нашли этот остров? — прищурилась она.

— Помните ту историю, для которой мне понадобилось две бутылки вина? — поднял бровь он, она кивнула. — Для этой истории мне понадобится больше.

Она рассмеялась и сделала решительное лицо:

— Где здесь ближайшее годное вино?

Он улыбнулся и повернулся плечом, показывая красную повязку над локтем:

— Видите эту штуку? Она означает, что я сегодня не пью.

— Почему? — поникла Вера.

— Потому что даже на таких мероприятиях должен быть кто-то, кто будет обеспечивать порядок. Если вам будет что-нибудь нужно, или вы заблудитесь, или устанете и захотите уйти — ищите ближайшего парня с недовольным лицом и повязкой, обратитесь к нему, он решит все ваши проблемы.

Вера нахмурилась, задумалась и изобразила озарение:

— Так может, вы избавитесь от этой повязки?

— Так хотите историю? — прищурил один глаз министр, она кивнула, он осмотрел ближайшие деревья и кивнул: — Я подумаю, что можно сделать.

Они прошли в тишине еще немного, Вера рассматривала окружающее буйство красок и медленно наглаживала кролика, периодически чувствуя взгляды министра Шена, но не подавая вида. А потом он резко остановился, развернулся к ней и заявил с шутливой угрюмостью:

— Так, все. Мне не нравится, что вы щупаете эту тварь больше, чем меня. Давайте сюда, — и протянул руку за кроликом.

Вера округлила глаза, кролик внезапно задергался как бешеный, вывернулся из ее рук и ускакал куда-то в пышные кусты, Вера проводила его недоумевающим взглядом, посмотрела на министра. Он махнул рукой:

— Туда ему и дорога, у меня еще один есть, — потянулся к Вере, передумал, обошел ее и взял за правую руку. Пошел дальше, с подчеркнуто будничным видом рассматривая деревья, Вера тихо хихикала. Посмотрела на его руку в своей, сжала чуть сильнее и спросила:

— Так вы левша или правша, изначально?

— В детстве рисовал левой, когда сам учился, но потом появился наставник и заставил взять кисть в правую. Я научился, при нем писал правой, а когда он уходил, брал в левую, так получалось быстрее и красивее. Он потом приходил и говорил: "Ух ты, как красиво! Видишь, как хорошо получается, когда пишешь правильной рукой". Тогда я понял, что люди не способны отличить правду от лжи, и что важен только результат, а каким способом он был достигнут, не важно. Особенно, если никто не узнает.

— И поэтому вы решили, когда вырастете, пойти работать в разведку?

Он грустно улыбнулся:

— Тогда еще нет, тогда я всерьез верил, что буду править Карном, мне не было нужды искать себе другое занятие. Отец поддерживал меня в этом заблуждении… А может быть, действительно с детства видел во мне преемника, я был хорош во всем, что нужно уметь королю, — он с шутливой гордостью задрал нос, Вера улыбнулась, он кивнул: — Да, я в детстве играл в короля. Вы в кого в детстве играли?

— Когда совсем маленькой была, в доктора или в учителя. Но это если была компания и надо было участвовать. А так вообще я не любила кем-то прикидываться, мне нравилось быть над процессом, в садике играла конструктором, а дома из картона делала всякие штуки — кораблики, шкатулки, книги. Мне покупали кукол, а я строила им дома, делала машины и водные мотоциклы, шила одежду, делала мебель, и потом, когда все было готово, я этим не игралась, а говорила нести новую куклу, потому что у этой уже все есть, она счастлива. Дед говорил, что я вырасту инженером, мама ставила на строителя, а папа — на механика. Я разочаровала всех. А вы?

— А я играл в совет министров. — Вера развернулась к нему с круглыми глазами, он рассмеялся и кивнул с шутливо пафосным видом: — Да, садился за стол над пачкой документов, рассаживал вокруг солдатиков, и с недовольным видом им рассказывал, что они тупые и работать не умеют, швырял им документы и требовал все переделать. У меня даже печать была, я ее сам сделал, вырезал из дерева, чернила налил. Отцу как-то похвастался, он так восхищался, водил меня в музей печатей. Королевская печать Карна существует в единственном экземпляре, ее меняют раз в сто лет, или если старая сломалась, ее сжигают и делают новую. В королевском музее есть коллекция всех оттисков за все годы правления Георгов. Была, сгорела, — он на секунду помрачнел, но потом опять улыбнулся: — И я когда- то при нем свою печать сломал, грохнул о стол ею, она треснула, я расстроился. Я в детстве очень разрушительно расстраивался, если я был не в духе, голова болела у всего дворца. Отец сказал, что сейчас все решит, забрал обломки, доломал и сказал секретарю, что это он свою печать случайно сломал, попросил заказать новую. Ему принесли новую, а старую он мне отдал. Та печать, которую вы видели на вашей кухне, это настоящая печать, ею отец пользовался, и дед, этой печатью мирный договор после войны заверяли. А новую передали Георгу Шестнадцатому потом, после коронации, они одинаковые. Но моя древнее. Когда отец мне ее подарил, до меня внезапно дошло, какая это власть, и играться ею я не стал. Стал играть в сыщика, следить за всеми, выслеживать, провоцировать. Один раз расследовал хищения кур из сарая, — он изобразил неземную гордость собой, Вера захихикала, он кивнул: — И нашел вора, да, меня потом полдворца ненавидело. Мне было 11 лет, а вору — 15, он был сыном старшего слуги, внебрачным, а в семье у него не было сыновей, поэтому старший слуга ему благоволил, и все об этом знали, и он сам знал, поэтому думал, что ему все с рук сойдет. А из-за меня не сошло. Его наказали, а он мне от злости сказал, что если я думаю, что я чем-то лучше него, то я ошибаюсь. Я потом долго об этом думал. Он сейчас служит в старшем доме Кан, у него не самый высокий ранг, но гораздо выше, чем он заслуживает. Третировал Двейна полжизни, гад. А я его полжизни за это бил, а он отыгрывался на Двейне, а Двейн терпел. Вот бы действительно сделать Двейна законным наследником, и посмотреть на их рожи.

— Сделайте, — пожала плечами Вера.

— Это не так просто, для этого нужна женщина. А у меня с женщинами семьи не те отношения, чтобы они оказывали мне такие услуги.

— Но он же их родственник, он даже внешне на вашего дядю похож, неужели им все равно на кровное родство?

— Я тоже их родственник, ничего это не меняет, — мрачно вздохнул министр. Вера промолчала, он взял в руку свой пояс, стал смотреть на вышивку, поднял глаза на Веру, но она смутилась и отвела свои. Он иронично улыбнулся: — Я в детстве думал, что я самый важный человек в мире. Мне кланялись все, даже старики, даже в Карне, потому что я привык к этому в доме матери и от всех требовал. Однажды во дворце гулял с отцом, ему принесли срочное донесение, и чиновник, который принес, мне не поклонился. Я возмутился и потребовал объяснить. А отец меня поддержал, я не знаю, почему — может, веселья ради, может, у него был план. Но после этого мне все кланялись, в любой стране, на любом уровне, я был самым главным человеком в мире для самого сильного человека в мире, это почитание уровня "бог", а я воспринимал это как должное. Мать меня обожала, я был в вышивке весь с головы до ног, у меня было столько игрушек, что к некоторым я вообще ни разу не прикасался. Каждый день новый костюм, сотни налобных лент, тысячи… хотя детям их нельзя, это взрослое украшение. Но моей матери хотелось одеть меня роскошно, а в империи мужчины украшения не носят, допускается только браслет, обозначающий семейное положение, кольцо, обозначающее статус, (его нельзя купить, его дарит слугам правитель, а правителям — император), и налобная лента с пришитыми драгоценными камнями и узорами из металла, (она ничего не обозначает, кроме уровня доходов, ее теоретически можно всем), но это все носят лет с шестнадцати-восемнадцати, не раньше. Но моей матери было плевать, она ввела это в моду, потом еще лет десять богачи детей в золото одевали. А потом родился Георг — и все, она поняла, что я не сработал, и избавилась от меня. И после этого мне кланялись только когда отец рядом стоял, а это случалось все реже, у него появились другие заботы. Сейчас, конечно, ситуация изменилась… для всего мира, кроме женщин моей семьи. Они ради меня палец о палец не ударят.

— A ради Двейна?

Министр посмотрел на нее с сомнением, Вера улыбнулась:

— Ну он же им ничего плохого не сделал, он ни в чем не виноват, никаких планов он им не обламывал. Его история — сплошные слезы, столько лишений и испытаний, а в итоге он все-таки вырос отличным парнем, это такой подвиг. Можно надавить на жалость, может, растают. Что им терять? У них все равно нет других мужчин, если у вас не получится сын с первой попытки, они потеряют дом. Они же этого не хотят, даже ради того, чтобы потрепать вам нервы, не платить же за это такую цену.

Он задумался, качнул головой:

— Он был рабом, это клеймо на всю жизнь, он не войдет в дом как равный, никогда. И воспитания он не получил, и образования, и семьи у него нет, и денег нет, он дому ничего не даст, кроме самого себя.

— Он сам — это много.

Министр грустно рассмеялся, покачал головой, посмотрел на Веру и сразу отвел глаза, тихо сказал, поглаживая ее ладонь:

— Вы наивны как ребенок. Мир устроен не так, как вам хочется, все решают деньги и связи. Внебрачные дети — мусор, они никому не нужны. Я это почувствовал на своей шкуре, и я не хочу, чтобы это почувствовал Двейн. Я даже пробовать не буду, выкручусь как-нибудь по-другому, время есть.

Она не стала отвечать, погладила его ладонь так же, как это делал он, тропинка кончилась, затерявшись в траве, они развернулись и пошли обратно.