Зеркало королевы Мирабель

Глава четырнадцатая

В подземной церкви пахло временем: гнилью, древними свечами, едва уловимо — ладаном. А еще, и очень остро, колдовскими травами. Корень можжи, полынь, молодой дуб, еловая смола и сок черного клена. Паслен, тис и волчья ягода. Фенхель, петрушка и сныть. Эти запахи знала каждая ведьма. Джинджер сморщила нос. Она плохо разбиралась в составлении снадобий, однако же, помнила: сочетание тиса, дубовой коры и фенхеля — сильнейший яд, если знать, как его приготовить. И яд еще худший, если действовать бездумно, без должных умений. Молодая ведьма замедлила шаг, не спеша встретиться с обитателями подземелья.

Коридоры были слабо освещены столь же странно и неприятно пахнущими факелами. И вообще, тревожно было в древнем, полуразрушенном замке. Все, буквально все вопило о дурном. Каждый шорох, каждая тень предсказывала опасность. Не сразу Джинджер сообразила, что в этом виновато искусное колдовство, признанное напугать и сбить с толку непрошеных гостей. Это было ловко, это было изобретательно, это было остроумно. И это разозлило Джинджер. Попасться на уловку! Перетрусить! Смалодушничать! Впрочем, следовало признать, положение ее было незавидно. Кольцо Артемизии пропало. Собственное лежало в кошеле, только вот где он сам? За каждым поворотом подстерегала зловещая, обладающая невиданным могуществом ведьма.

Джинджер приказала себе думать головой. Надеяться на помощь благородного рыцаря было глупо. Бенжамин если за кем и пойдет, то за крысой-Беатрисой. У имперца (человека вне сомнения благородного) есть своя прекрасная Демозель. А Адмар… Джинджер вздохнула сокрушенно и не стала даже рассматривать кандидатуру Филиппа. Действовать следует самостоятельно.

Благоразумнее всего было, конечно, уходить. Так поступила бы любая ведьма. Правда, скорее всего (и на это намекала паутина, затянувшая скобу для факела), та же ведьма не ушла бы от замка и на пол-рига: сгинула в трясине. Нужен был хороший конь, верные ориентиры и теплая одежда, чтобы идти через болота. И, Джинджер и сама в это верила с трудом, ей требовалась компания. В одиночестве в этом топком краю она рисковала сойти с ума.

Джинджер взяла себя в руки и огляделась. Идти по коридору — чистое самоубийство. Искать тайные проходы можно до бесконечности. Превратиться в муху? Ах, как заманчиво! Жаль, что невозможно. Джинджер без особой надежды посмотрела наверх.

Свод коридора, сложенный из серого камня, терялся в темноте. На высоте в полтора человеческих роста по стенам шел карниз, и пересекали коридор мощные дубовые балки. Во времена расцвета замка к каждой подвешивалась лампа, благодаря чему весь коридор оказывался ярко освещенным. Сейчас на этих крюках можно было, разве что, повеситься. Джинджер фыркнула, растерла ладони и уцепилась за пустую скобу для факела.

Лазала она на удивление неплохо. Случалось ей забираться в дома честных обывателей, но, скорее всего, лучшей тренировкой тут была кража яблок в детстве. Вскарабкавшись на балку, Джинджер оседлала ее и осторожно посмотрела вниз. До земли, что и не говори, далековато. Балки скользкие. Карниз щербатый. Держаться не за что. Словом, это было самое опасное и безумное предприятие, в которое Джинджер когда-нибудь влезала. Не считая, конечно, путешествия с Адмаром через всю страну невесть куда и невесть зачем.

Мысль о музыканте странным образом взбодрила ее. Джинджер медленно поднялась и пошла вперед, тщательно выбирая место, куда можно поставить ногу, и выискивая малейшую щербинку, за которую можно уцепиться пальцами. Вскоре она добралась до следующей балки и распласталась на ней совсем обессиленная. Путешествие обещало быть долгим.

Джинджер не могла сказать, как долго она перебиралась от балки к балке. Кажется, это продолжалось уже целую вечность. Она шла, цепляясь за стену, потом падала на балку и отдыхала, приводя в порядок сбившееся дыхание. Пальцы болели и слабели с каждой секундой; ноги дрожали; перед глазами был туман. В любой момент, потеряв равновесие, утратив ненадежную опору ведьма могла сорваться вниз и раскроить себе череп о каменный пол. Жуткая, неотвязная мысль.

Запахи стали острее, откуда-то повеяло теплом, послышался голос. Собравшись с духом, Джинджер преодолела последний отрезок пути и легла на балку, обхватив ее руками и ногами. Внизу было небольшое помещение, освещенное достаточно ярко. В прежние времена оно было частью коридора, а точнее — перекрестком. Впереди был тупик, обрушившийся свод перекрыл путь; правый коридор был замурован старыми, замшелыми кирпичами. Левый уходил вниз, в темноту. Как предположила Джинджер — к казематам. В итоге внизу образовалась небольшая комната. Кусок правого коридора служил альковом: стену закрывал подгнивший ковер, и на пол брошены были тюфяк и одеяла. В центре «комнаты» из обломков камня был сложен очаг, над которым булькал котел, наполненный чем-то белым. Еще в комнате был стол, заваленный пучками трав, и старое резное кресло, украшенное гербами. Обитателей Джинджер разглядела не сразу: помешали усталость и уходящий в потолок дым, застилающий глаза.

Беатриса лежала на постели. Ведьме не видно было — дышит ли она. Имперка недвижно стояла возле завала, и в своем черном платье сливалась с тенями. Мгновенье спустя из бокового коридора появилась и хозяйка «дома».

Она была очень и очень стара. Тут лучше подошло бы слово «древность». Согнутая годами, старуха между тем излучала силу. Странно, что Джинджер не почувствовала этого в камере. Она присмотрелась к старой ведьме внимательнее. В лохмотьях угадывался старомодный наряд, который перестали носить не менее трехсот лет назад. Спутанные седые волосы скрывали лицо. Двигалась старуха проворно, но словно бы рывками. Подойдя к креслу, она села и вытянула руку. Пальцы сложились в странную фигуру: старуха будто управляла нитяной куклой. Фрида, повинуясь этому жесту, приблизилась к столу.

— Нашинкуй корень солодки, — велела старуха. У нее был странный выговор, чужеземный, или же архаичный, — Всыпь в молоко и размешай.

Фрида принялась покорно резать коренья. Джинджер поежилась. Впервые она видела, что бы кому-то удавалось управлять другим человеком. Что это было за колдовство? Джинджер и представить не могла. И что теперь делать, она тоже не знала.

— Теперь растолки в ступе фенхель, — велела ведьма.

Джинджер осторожно подползла к стене, высматривая место, где можно слезть. Сказать по правде, забираться наверх ей всегда удавалось куда лучше, чем спускаться потом на землю. Пожалуй, в альков можно было слезть достаточно тихо, используя щели в кирпичной стене для опоры. А тюфяк и ковер поглотили бы звуки.

— Спускайся, маленькая, — распорядилась ведьма.

Джинджер не удержалась на стене и рухнула с высоты примерно в рус. Подвернула ногу. Едва не зашибла Беатрису. Впрочем, леди Шеллоу была привычно без сознания.

— Подойди, — распорядилась ведьма. — Я сейчас слишком слаба, чтобы управлять вами обеими. Но ты ведь не хочешь, чтобы твоя подруга пострадала? Вас пристали Старейшины? Никак не могут успокоиться и оставить меня? Ну, какой от меня вред? Помоги своей подруге, Дышащая. Разотри в ступке жженый сахар. Он в синей банке.

Джинджер посмотрела на старуху. Затем на Фриду. Имперка прикрыла глаза, лицо ее застыло. Колдовство, окутывающее стройную черную фигуру, можно было, казалось, пощупать руками. Джинджер впервые с таким сталкивалась. Длинные щупальца чар тянулись к ней, прикасались, щекотали, словно бы пробовали на зуб. Фрида высыпала коренья и фенхель в котел и принялась старательно мешать. Пользуясь тем, что старая ведьма занята, Джинджер бегло оглядела стол. Здесь было много минералов, которые не использовались при колдовстве уже много столетий, слишком уж были капризны. И веревки с завязанными на них хитрыми узлами тоже выглядели древними. Мысль, что старуха может быть настолько старой, будоражила и пугала. Никто не может быть настолько старым.

— Все готово? — старуха шевельнула пальцами. — А теперь ты, маленькая Дышащая, сделаешь кое-что для меня. Возьми нож.

Адмар практически не спал. Героических юнцов, не смотря на всю тревогу за леди Беатрису, сморил сон. Даже Ноэль закутался в плащ и затих, хотя, возможно, он просто бормотал там, под плащом, свои молитвы. А Адмар, похоже, утратил свою способность засыпать в любое время. Он одиноко сидел у очага в опустевшем зале, вслушиваясь в отдаленный гул, молодецкий храп бастарда с «дружиной» и треск поленьев. Языки пламени плясали, облизывая дрова и закопченные камни. Адмару чудилось в этом что-то значимое и зловещее. Ведьма смогла бы разобрать, что они пророчат. Хотя и без того понятно — ничего хорошего.

Окруженный людьми, Фламэ чувствовал себя уязвимым. В некоторых вещах он до мозга костей был лордом, и куда большим, чем Бенжамин: он чувствовал ответственность за доверившихся ему людей. Из-за этого, вероятно, он так переживал за Джинджер, Фриду и Беатрису, как за людей своего окружения. По крайней мере, эта мысль многое объясняла.

Проклятое пламя плясало в очаге!

Откинувшись на спинку кресла, Фламэ, чтобы отвлечься, принялся мурлыкать себе под нос песню, давно услышанную на севере.

Горит очаг, и пенится вино

И вновь война обходит стороной

И искры вьются, вьются без конца

У самого лица

Он вконец измучился к тому моменту, когда, наконец, забрезжил рассвет. Тусклые лучи начали проникать через узкие окна высоко под потолком. Где-то во дворе прокричал петух.

— Уже утро? — ровный, четкий голос ГэльСиньяка прозвучал неожиданно громко в еще по-ночному вязкой тишине. Он подошел к очагу, кутаясь в плащ, и протянул холеные бледные руки к огню. — Жуткий холод!

— Да? — безучастно спросил Фламэ.

— Э-э, нет, так не пойдет, {господин Ягаре}. Ну-ка, встряхнитесь! Покамест еще ничего не потеряно.

— О чем это вы, ГэльСиньяк? — встрепенулся Фламэ.

— О госпоже Элизе. Уверен, она жива и здорова. Умная девочка. В чем-то умнее моей Фриды, слишком связанной привычками и обязательствами.

— Госпожа Дж…. Элиза мне в голову не приходила.

Имперец тонко усмехнулся. Фламэ не понравилась его проницательность, делающая честь хорошему дознавателю. И следовало еще разобраться, с какой стати он «мэтр». Где его ученая степень, или же его черная сутана?

— Мой вам совет, — ГэльСиньяк вздохнул, — похороните его, в самом деле.

Адмар вздрогнул.

— Кого?

— Палача. Как сказал в проповедях Мануил? Свое время всякой вещи. Пора собирать камни.

Адмар фыркнул.

— Вот и займитесь этим сами.

— Мои все при мне, — качнул головой ГэльСиньяк. — Разбужу юношей и найду что-нибудь на завтрак. Как думаете, любезный хозяин даст нам провожатого?

Слегка поклонившись, имперец удалился легкой походкой на редкость уверенного в себе человека. Некоторое время Фламэ смотрел ему вслед. Поразительно, но нашелся человек, совершенно посторонний, который сумел дать название тому, чем Фламиан Александриан Адмар был занят последние годы. Пора собирать камни. Он был большой умник, этот Мануил Проповедник. Помнится, он же сказал, что все проходит.

И это пройдет. Адмар поднялся с кресла воодушевленный. Что он, в самом деле? Верит в россказни о людоедах? Считает, что две взрослые ведьмы не в состоянии о себе позаботиться? Какая несусветная глупость!

— Итак, молодые люди, — объявил он, не удостоив сонных Бенжамина и Филиппа взглядом, — будьте готовы через полчаса. Есть время перекусить…

Он взглянул на стол, похожий на разоренный город: следы крушения, кости, кровавые лужи из дешевого вина.

— Перекусить хлебом. А я поищу для нас снаряжение.

В дверях он столкнулся с ГэльСиньяком. Имперец приобрел раздражающую привычку возникать всюду зловещей черной тенью. Фламэ посмотрел на свой дублет, и вынужден был признать, что слова «зловещий черный» относятся к нему в равной степени.

— Любезный Генрих обещал дать нам ступы, — сказал имперец.

— Обо всем позаботились, да?

Тонкие губы Ноэля сложились в саркастическую усмешку.

— Это вы у нас лицо незаинтересованное, мастер Ягаре. А у меня жена пропала.

Адмар устало покачал головой. Он понял уже, что бессмысленно состязаться с имперцем в сарказме, остроумии и тому подобных глупостях. Поэтому он предпочел положиться на развернувшего бурную деятельность ГэльСиньяка. Тому, похоже, это было необходимо. Не помешало бы еще занять чем-нибудь юнцов.

Предоставив Ноэлю собирать снаряжение, а молодым людям самим искать себе занятие, Адмар отправился заниматься излюбленным делом: разговорами. Разбойники, на удивление бодрые после бурной ночи, для многих завершившейся незадолго до рассвета, приходили в замешательство, едва речь заходила о болотах. Они говорили о топях, о таинственных огнях в развалинах замков, о людоеде, крадущем юных девушек. Все они, Адмар это чувствовал, что-то недоговаривали. И вытянуть из них правду никак не удавалось, хотя Фламэ и употребил все свое красноречие. Этой неудачей он был изрядно раздосадован, но — что тут поделаешь?

Под конец он разыскал Генриха и спросил о проводнике.

— Мои люди знают только избранные тропы, — покачал головой атаман. — Мы ставим на них метки и засады. Мне бы уже донесли, встреть кого дозорные. Увы, господин Ягаре. Искать следует в руинах.

— Их много?

— Да почитай, один Фрейни сохранился. Говорят, потому что проклятые Адмары были колдунами.

Фламэ едва сдержал едкую усмешку. Вот так один дурак очернил весь древний, уважаемый род, который мог похвастаться родством с императорами. Отец был бы в ярости.

— Где вероятнее всего их искать? — спросил он.

Атаман пожал плечами.

— Кнэст. Линстор.

— Линстор? — Адмар, не удержавшись, вскинул брови. — От него что-то еще осталось?

Как и Иммари, Линстор давно утратил свое великолепие. Еще лет тридцать назад говорили, что там нет ничего кроме груды камней, и водятся призраки прежних владельцев: рода Лиэнн. Дамиан и Фламиан находили призраков весьма вдохновляющими.

— Сохранилась, вроде, одна башня. И мои парни брали в тамошнем колодце воду. Говорят, вполне сносная, хотя серой припахивает.

Адмар ожидал комментария, что там дьявольское место и прямая дыра в недра земли, где заточен Насмешник. Генрих ограничился важным кивком.

— Дурное место.

Фламэ потеребил серьгу — также жест из далекого прошлого, перехватил неприязненный, с ноткой узнавания взгляд атамана, и поспешно заложил пальцы за пояс.

— Линстор ближе всего к Иммари. Начнем, пожалуй, с него. Благодарю за сведенья, мастер Генрих.

Развернувшись на каблуках, Адмар поспешно пошел к лошадям. Неприязненный взгляд буравил спину.

Нож был сделан из куска стекла, глянцево-черного. Такие часто находят на северном побережье моря и называют «слезами дракона». Впрочем, Джинджер случалось слышать, что в Усмахте это называют «обсидианом» и говорят о каких-то огнедышащих горах, и даже драконов объясняют в своем вполне рациональном духе. Ведьма придерживалась мнения, что в Усмахте все с приветом.

Рукоять ножа была плотно обмотана грубой веревкой, испачканной чем-то бурым. Прикасаться к нему было противно. Джинджер замешкалась. И вдруг холодная рука проникла к ней в грудь и безжалостно сжала сердце. Перехватило дыхание.

— Бери нож, — повторила старуха. — Может, у меня не хватит сил, чтобы удержать вас двоих, но достанет, чтобы убить.

Пальцы послушно сомкнулись на гадкой и к тому же липкой рукояти.

— А теперь ты пойдешь и вырежешь сердце той птичке.

Джинджер едва не выронила нож, но в ее собственное сердце вонзились огненные иглы. И это было только предупреждение! Теперь ей понятно стало, как древняя ведьма может управлять людьми. Никакой сказочной магии, превращающей человека в безвольную марионетку. Лучшие нити — страх.

Джинджер сделала крошечный шаг вперед. Иглы шевельнулись, пронзая сердце насквозь. Видят звезды и травы, Джинджер не хотела умирать. Но готова ли она убить за это?

— У вас отменные сердца, — продолжила старуха. Она все же очень странно выговаривала слова, по-иному расставляя ударения и четче выделяя окончания. — Молодые, сильные, полные крови. Но в них слишком много страстей. Любовь рано или поздно иссушает сердце. Или добавляет в него слишком много перца.

Сердце-перца-дверца… Джинджер сделала еще один шаг. Рука с ножом дрожала.

— Он стоит того, твой амант? — спросила старуха. — Стоит того, чтобы сердце иссохло и превратилось в изюмину от утрат?

Слово «амант» из обихода вывел так часто поминаемый Адмаром Мартиннес Ольха, превративший его в откровенное пошлое прозвание для легкомысленных юнцов. Древнее, однако, слово. Красивое.

— Я по глазам целительницы вижу, она за своего и умрет, и убьет. А ты?

Еще шаг. Джинджер хотела кричать в голос, но она стискивала зубы. Боль протыкала ее насквозь, как иглы куклу в жутком северном колдовстве, называемом ниддиггинг. Беатриса лежала без сознания, совсем беззащитная. Настоящая Дама из романов того же Ольхи. Это ее должны были спасать благородные рыцари. Ведьмы выкручиваются сами.

Еще шаг.

— Думаю, ее сердце будет пресным, — задумчиво сказала старуха. Она не торопилась. Она наслаждалась звуком своего сиплого голоса, возможностью поговорить с кем-то, облеченным плотью. Наверняка ее обычными собеседниками были призраки ее собственного разума. Она наслаждалась также властью над живыми существами, нечасто ей, должно быть, попадались на зуб ведьмы. — Целительница, добавь в молоко еще сахара и корицы.

Молоко, сахар, корица. Сердце. Все как в страшной сказке о голове ведьмы Ирены, которая, чтобы вернуть утраченное тело, ела сердца юных девушек, приносимые ей разбойником. Джинджер слышала эту сказку в детстве, когда жила в КэрГофф. Ей ночами, особенно грозовыми, снилась эта голова.

Шаг. Нельзя свернуть. Нельзя выкрутиться.

— Что-то держит сердце малышки, как крюк, и скоро выдернет прочь из тела. Но я успею. Скажи мне, Дышащая, кто из вас сейчас творит чары из Ниддинга? Кто обратился к древним записям Седой? Кто в Совете настолько смел?

Ей не требовалось ответа. Важен был звук голоса и упоение властью над тем, кого старуха ненавидела. То ли из зависти к юности и красоте (второе, конечно, относилось к имперке), то ли из-за выдуманной причастности к кому-то, облеченному властью.

Шаг.

— Оставь все сожаленья и упреки, — промурлыкала старуха.

Забудь свои обиды навсегда

Закрой ему глаза, закутай руки

Оставь все сожаленья и упреки

Он мертв, а это долгая разлука

Он мертв, а это значит «никогда»

Какое дрянное стихотворение, — подумала Джинджер. — У Адмара лучше выходит. Шаг, еще, нож почти у груди Беатрисы. Вот-вот острие взрежет шнуровку корсажа.

— Оставь все сожаленья и упреки

Забудь свои обиды навсегда…

Совсем дрянное стихотворение. Шаг. Бубнеж старухи, мешающей строки еще какого-то триолета с болтовней о вареных сердцах, сбивал с мыслей. Главное, о чем следует сейчас думать: как сбежать, по возможности прихватив с собой Фриду и Беатрису. И как сперва не убить ни одну, ни вторую.

Дорогу Джинджер перешла крыса. Самая настоящая. Крупная серая тварь степенно прошествовала по, на свое счастье, бесчувственной Беатрисе и скрылась за ковром. Крысы — к неожиданностям, переворачивающим все с ног на голову. А вон та паутина — к исключительно удачному стечению обстоятельств, правда, такие жирные пауки пророчат разные мелкие неприятности. Вспомнила, сестрица, что ты из Видящих? Хвала небесам!

Неожиданность объявилась в тот самый момент, когда нож оцарапал кожу Беатрисы. И еще какая неожиданность. С потолка сорвался изрядный кусок камня и ухнул об пол. Во все стороны брызнули осколки. Старуха отвлеклась. Не бог весть, что, но Джинджер хватило времени, чтобы вздохнуть свободно. И тут — вторая случайность, ничем не предсказанная: она подняла руку к горлу и укололась шпилькой, которой машинально сколола ворот. Иглы и когти, терзающие сердце, исчезли. Выдернув шпильку, Джинджер сжала ее в кулаке и развернулась. Достанет у нее сил справиться с древней ведьмой без колец и волшебных порошков?

Что бы ни говорили обыватели, заклинаний не существует. Сила идет изнутри и извне, а слова тут не при чем. Ни одна ведьма не сможет объяснить, как она колдует. Скажет — договорилась. С кем? И с кем договариваться гадалке-воровке?

— Фрида, шпильки! — крикнула она, перехватила нож и направила его острие на старую ведьму. Эфемерная защита.

Имперка выдернула последнюю шпильку, воспользовавшись секундной передышкой. Тяжелые волосы рассыпались по плечам.

— Холодное железо! — отвратительно взвизгнула старуха и метнулась вперед.

Защищаясь, Фрида ногой опрокинула котел. Растекшееся молоко вспыхнуло, огонь охватил стол, лизнул подол платья старухи. Сама травница едва успела отпрыгнуть. В глазах ее был ужас.

— Что может так гореть в молоке? — пробормотала Джинджер.

— Понятия не имею! Надо бежать!

Подхватив Беатрису подмышки, имперка потащила ее к коридору, ведущему наружу. Джинджер кинулась помогать ей, но замерла на полдороги.

— Кольцо!

Перстень Артемизии лежал на столе среди всяческого хлама. Стол был охвачен огнем, а за ним бесновалась, выкрикивая проклятья, пойманная в ловушку старуха. Огонь растекался с невероятной скоростью, и уже начал облизывать тюфяк, набитый гнилой соломой. Он жадно пожирал все, что только встречал на пути: дерево, ткань, солому, травы. Камни трещали, попав к нему в пасть. Ужас в глазах Фриды ширился. Она явно знала, что такое огонь, и какой может быть его ярость.

— Брось! — приказала она. — Скорее уходим!

— Не могу! Это кольцо Артемизии! — Джинджер с ужасом поняла, что в самом деле не может оставить перстень. И дело было не в возможно зачарованном Фрэйни. Не в частице души ведьмы, заключенном в камне. Много частиц, много душ, много ведьм. Дело было — непостижимым образом — в Адмаре. Но что ему до кольца давно умершей женщины? — Не могу.

Замковые развалины уже показались вдали, но кони отказались идти дальше. Спешившись, Фламэ палкой пощупал землю и поцокал языком.

— Умницы! — развернувшись к спутникам, он покачал головой. — Дальше на лошадях нельзя. Топкие места.

— И что делать? — угрюмо спросил Бенжамин. Он не мог усидеть в седле, руки нервно теребили поводья.

— Заберем левее, — Адмар вскочил на спину коня. — Живо!

Через несколько минут земля с неровно положенной гатью сменилась камнями, образующими широкую пологую лестницу. На вершине холма она завершалась круглой площадкой с остатками стен. Кладка выглядела внушительной и весьма искусной, способной выдержать века. У входа сохранились бронзовые кольца коновязи, которой, судя по всему, достаточно часто пользовались: с бронзы стерта была патина. Хорошо сохранившийся кусок стены высотой в полтора этажа надежно защищал южную часть площадки от ветра. Там же кто-то сделал очаг из кусков того же белого с прожилками камня и растянул вместо крыши кусок продубленной кожи.

Спешившись, Адмар привязал коня и не без труда взобрался на стену, чтобы оглядеть болота.

— И долго мы проторчим на этом пятачке? — спросил Бенжамин.

— Побольше уважения, юноша, — Адмар спрыгнул, чтобы помочь запасливому имперцу отвязать хворост от седла. — Этот, как вы невежливо сказали, пятачок носит название Императорской, или Ангельской беседки. По древним легендам именно здесь, на этом самом месте Валентин Безумный излечился от душевного недуга и обрел великую мудрость.

— Кто? — с обычной хмуростью переспросил лорд-бастард. Именно, что бастард.

Фламэ вздохнул.

— Валентин II Безумный, основатель Второй Империи, воспетый и хрониками, и легендами, и недурными балладами. Выдающаяся личность, родством с которой до сих пор можно гордиться.

— А имеет ли смысл? — хмыкнул ГэльСиньяк. — За давностью-то лет?

— Судя по тому, как в моей семье любят имена вроде Фламиан, Дамиан или Килиан — имеет, — с шутливой сухостью и надменностью ответил Адмар. — На самом деле этот сторожевой пост поставили века на три позже, но легенда красивая. Да и времена нашей старой знакомой — Ирены — тоже седая древность. От подножия холма начинается топь. Лезть на рожон не следует.

— И что будем делать? — спросил Бенжамин, попытавшись весьма неуклюже скопировать надменность.

— Погреемся, перекусим, пораскинем мозгами, — Фламэ расстелил на каменном полу возле очага одеяло. — А кое-кому я настоятельно рекомендую поучиться ходить в ступах.

Огонь был куда жарче, чем Джинджер могла себе вообразить. Опаляюще жарким. Казалось, стоит протянуть к нему неосторожно руку, и все тело вспыхнет и расплавиться. Благоразумие, засевшее в каждой ведьме намертво, вопило: брось его! беги! В кои-то веки благоразумие схлестнулось с упрямством, и было названо трусостью. Магические предметы притягательны. Магические кольца — особенно. Ведьма за стеной огня выжидала, как паук в центре подрагивающей паутины. Она уже успела сбить пламя с подола, и стояла теперь, выставив скрюченные, похожие на птичьи когти пальцы. Джинджер крепче стиснула стальную шпильку.

Если достаточно близко подбежать к столу и схватить перстень, возможно, огонь не успеет коснуться ее.

Джинджер сделала шаг. Языки пламени изогнулись алчно и потянулись к ней. Пальцы старухи дрогнули. Умела ли она управлять огнем?

Все же, решение было принято, наступил тот момент, когда отступать уже поздно. Джинджер не очень хорошо умела принимать подобные решения, а менять их — и того хуже. Она посмотрела на замершую в коридоре Фриду.

— Дура! — безжалостно констатировала та.

Знаю, — кивнула Джинджер, махнула рукой и бросилась в огонь. Будь она в самом деле Дышащей, сумела бы как-то защитить себя от пламени. Чем-то получше истеричного бормотания «только бы не… только бы не… только бы не…». Каким-то заклинанием, которых на самом деле не существует.

Ей удалось перескочить через языки пламени, выплясывающие на полу. Хвала всем высшим силам, длинное платье осталось в казематах. Джинджер протянула руку и коснулась кольца. Оно, ей казалось, должно уже было раскалиться добела. Колдовской перстень оставался холодным, и от неожиданности Джинджер едва не выронила его. Огонь охнул и потянулся к замешкавшейся жертве. Но это было далеко не самой большой проблемой молодой ведьмы. Старуха то ли бесстрашная, то ли безумная, шагнула в пламя, бушующее вокруг стола, и протянула руку. Узловатые древние пальцы сомкнулись на запястье Джинджер. Это прикосновение оказалось ужасней, чем пляшущий кругом огонь. Вскрикнув больше от злости, чем от страха, Джинджер вонзила остро заточенную шпильку в иссохшую руку старой ведьмы. Старуха издала такой ужасающий вопль, каких прежде Джинджер слышать не приходилось, и разжала пальцы. Освободившись, гадалка отскочила назад, задев по дороге котел, и спиной вылетела в коридор. Старуха, обезумевшая, шагнула за ней. Черную фигуру, сухую, как нетленные мощи пророков Мисты, мгновенно охватило пламя. Джинджер зажмурилась.

Фрида поспешно сбила с нее пламя.

— Быстрее! Бежим!

Прошли секунды. Намного меньше, чем потребовалось бы, чтобы все это описать. Пламя охватило коморку, уже сорвало со стены ковер, и теперь примеривалось к дубовым балкам под сводами, а следом за ними обвалился бы и закопченый потолок. Внутри, в сердце огня бесновалась, жутко визжа, крошечная фигурка. Джинджер повернулась к ней спиной, подхватила Беатрису, висящую на плече имперки, и две ведьмы побежали, насколько это возможно быстро, к выходу.

Огонь гудел за спиной, завывал, зловеще бормотал и аппетитно хрустел дубовыми балками. Коридор то и дело бросал беглянкам под ноги камни и целые завалы, которые приходилось перелезать, замедляя ход. И все же, коридор оказался неожиданно коротким, и спустя несколько минут женщины выбрались наружу и отбежали от руин часовни. Нагнав их, огонь вырвался из двери, рванул к небу и задохнулся морозным воздухом.

Джинджер запрокинула голову. Был вечер. Небо усыпали яркие звезды. Даже пламя не могло умалить их сияния. Молодая ведьма, глядя на это небо, почувствовала себя восхитительно живой. Да, рука у нее была слегка обожжена, а волосы опалило, но какие это были мелочи.

Опустив взгляд, Джинджер увидела спешащих к ним «благородных рыцарей». Презирая возраст, Адмар и ГэльСиньяк обогнали юнцов и через несколько секунд оказались во дворе разрушенного замка. Ведьмы выдохнули облегченно и отпустили Беатрису, повалившуюся на снег. Женщины и сами были готовы вот так же обессилено обмякнуть. Фриде повезло больше: муж не замедлил подставить ей плечо.

— Ты в порядке?

Ведьма повисла на супруге и не преминула к досаде Джинджер раздраженно пробормотать:

— Была бы. Если бы этой дурехе не взбрело в голову доставать из огня перстень Артемизии.

Джинджер открыла рот, чтобы возмутиться, чтобы доказать необходимость своего поступка, этой своей глупости, но подоспевший Адмар ни с того ни с сего залепил ей пощечину. Потеряв последние силы, Джинджер упала на подставленные руки.

Для того чтобы отыскать тропу через, казалось, бесконечную топь, Адмару приходилось напрягать все силы. Земля то и дело уходила из-под ног, норовя обернуться коварной трясиной, и он по щиколотку увязал в жидкой грязи. Время шло, а замок ближе не становился. Солнце уже закатилось за горизонт, на небо высыпали звезды, а между мужчинами и Линстором оставалось голое, навевающее уныние пространство. Все четверо притихли, и даже бесконечное ворчание бастарда смолкло.

Они были все еще слишком далеко, когда из-под груды камней с оглушительным ревом вырвалось оранжевое пламя. Едва переглянувшись, Адмар и ГэльСиньяк побежали и без труда обогнали юнцов.

Пламя утихло, и все же в его свете можно было разглядеть три фигурки. Джинджер в мужском наряде, Фрида в своем черном, как сажа, платье, а между ними — обмякшая леди Шеллоу. Кажется, впервые Фламэ понял значение слов «колоссальное облегчение». Она… они были живы. На обычно бесстрастном лице ГэльСиньяка отразилось то же облегчение и радость, и, пробормотав благодарение небесам, он кинулся к жене.

— Ты в порядке?

Имперка повисла у него на руках и мрачно ответила:

— Была бы. Если бы этой дурехе не взбрело доставать из огня перстень Артемизии.

Адмар замер. Он и сам не смог бы сказать, что разозлило его больше. То, что перстень его матери у ведьмы? То, что эта глупышка из-за такой малости рисковала своей жизнью? Адмар не сумел разобраться в своих чувствах (он никогда и не умел), и рука сама собой ударила девушку по щеке. Несильно, но наотмашь. Он сам испугался содеянного прежде, чем кто-то указал ему на ошибку. Джинджер, и без того бледная под слоем сажи, покачнулась, и Фламэ едва успел поймать ее.

— Вернемся на пост, — сказал он резко, не давая никому открыть рот. Адмары не любят, когда им напоминают о сделанных ошибках. Еще одна прискорбная фамильная черта.

Обратный путь, проделанный в зловещем молчании, занял в два раза больше времени. Фрида едва держалась на ногах и хромала сильнее обычного, а Джинджер и Беатрису пришлось нести на руках: обе потеряли сознание. К тому времени, когда под ногами оказалась наконец твердая почва, кругом уже была глухая ночь, освещаемая только слабым светом звезд и робкими лучами луны. То и дело на небо набегали тучи, и тогда дорога погружалась в темноту, и не видно было, куда ставить ногу.

Костер давно прогорел, и угли остыли. ГэльСиньяк снял с седла еще две взяанки хвороста и вытащил из сумки пару менторн, обернутых в промасленную бумагу. Они горели ярко и ровно, не дымя и не чадя, как обычные факелы. Вскоре площадка была освещена и согрета. В воздухе также запахло лавандой и можжевельником, эти ароматы успокоили, задышалось легче, и нервозность, охватившая всех, понемногу прошла.

Бенжамин со своим секретарем суетились — ничего нового — вокруг леди Шеллоу. Имперская ведьма, укутанная одеялом и мужниным плащом, вяло давала советы. Она уже перевязала слегка обожженные запястья Джинджер, и сидела теперь подальше от огня, глядя по возможности в темноту. Фламэ не знал, куда ему приткнуться, и чем заняться. Сняв плащ, он укутал им Джинджер и сел рядом. Вскоре на свободное место под защитой стены опустился ГэльСиньяк и протянул Адмару флягу. Дрянное кислое вино, заставляющее, однако, кровь быстрее бежать по жилам.

— Она спит. К утру будет, как новенькая.

ГэльСиньяк… утешал? Успокаивал? Подбадривал? Адмару подумалось: захоти он иметь друга, знал бы, к кому стоит идти.

Имперец прислонился к стене, сделал глоток из фляги и задумчиво сощурился.

— Пятнадцать лет назад я был духовником в Хольгриме, и все было просто и понятно. Пять лет назад мне впервые пришлось сделать выбор…. Он дался мне нелегко, но с тех пор я, кажется, понял, как поступать правильно.

Адмар поднял брови.

— Иногда порывы, это просто порывы.

— А-а, — глубокомысленно сказал Адмар.

— А иногда они — необходимость. Я похитил ведьму прямиком с костра, предал все свои обеты и ударился в еретики-униты. И только однажды утром понял: жизнь десять лет по накатанной, это всегда дорога в преисподнюю.

Адмар хмыкнул.

— Ночь была проведена приятно?

ГэльСиньяк нахмурился.

— Бестактный вопрос, — потом улыбка неожиданно оживила его строгое лицо. — Более чем!

Фламы улыбнулся в ответ и поправил плащ, плотнее укутывая Джинджер. Потом хлебнул еще из фляги.

— Что значит жизнь

Без яда наслаждений?

Без сети заблуждений?

И без любовных увлечений?

Что значит жизнь

без смертного покрова,

когда она не чует завершенья?

Голос ГэльСиньяка прозвучал, как тихий шелест ветра.

— Уильям Безумец, — кивнул Адмар. — Поэма «Ремесло», стих восемнадцатый.

— Баллада смятения, — подтвердил имперец.

— Мне больше нравится последнее шестистишие, — пожал плечами музыкант. — «Мой друг, мое что значит слово…».

— Когда принц подарил мне эти строки, написанные весьма нерашливым, надо сказать, почерком, — лицо ГэльСиньяка озарила та же улыбка, чуть более озорная, — я был готов нарушить все заповеди и свернуть ему шею.

Адмар не знал, что на это ответить.