Болтун

Глава 22

Народ воров справедливо считают плутами, презирающими законы. Однако более верных своему слову людей в личных, человеческих договоренностях мне встречать не приходилось. Это милосердные, смелые люди, созидающие намного больше, чем разрушающие. Они пылкие враги, но преданные друзья.

Они не жестоки, однако понятия о добром и злом у них столь сильны и ярки, что иногда они кажутся слишком пламенными воинами. Их намного меньше волнуют материальные ценности, чем принято считать. Красота, в конце концов, духовная пища, они не наживаются на ней, не ищут богатства. Большинство воров, которых я знал, пребывало в грезах столь прекрасных, что я часто жалел себя — ведь я и представить не могу подобной красоты.

Впервые я столкнулся с ними близко, когда Дарл устроил мне поездку в Дакию, край этого народа. Воры с древних времен вели кочевой образ жизни, не задерживаясь на одном месте подолгу. Они исполняли желания богини, а затем двигались дальше. Во времена, предшествовавшие моему воцарению, они путешествовали по окраинам Империи и по иным царствам. Сердце Империи, однако, было для них закрыто. Столицей их народа считалась Дакия, она же и была единственным их городом. Обустроенным, впрочем, не в пример лучше Бедлама.

Прежде я видел воров, даже разговаривал с ними — они имели свои связи среди бездомных, искали тех, кто может предоставить им информацию о местонахождении чего-то красивого. Они всегда были мне интересны, однако я не имел возможности пообщаться с ними близко.

Поэтому, конечно, я был вдохновлен перспективой. В то время горизонты стали ближе, меня воодушевляло почти все. Я готовился к действию, я был как зверь за минуту до броска — все время напряжен, однако это оказалось приятное чувство, оно разливалось по мне, как огонь. У меня уже были свои доверенные лица, среди них оказались как бывшие военные, так и люди, с виду совершенно не приспособленные к такой работе. Одной из таких была госпожа Эрмелинда. Это была старая дева, посвятившая свою жизнь работе в детской библиотеке. Подпольно она торговала книгами, с ней была хорошо знакома Дейрдре. Эта спокойная женщина с привычкой до красноты мыть руки после еды и жутковатой подозрительностью, продемонстрировала внезапно удивительные тактические способности.

Восстание, которое казалось вам, принцепсам, стихийным, было тщательно спланировано. И к тому времени, как Дарл соизволил связать меня с нужными людьми, наш план был уже готов, а кроме него имелось несколько дополнительных, способных вступить в действие, если что-то пойдет не так.

От карт и цифр, маршрутов, тактик у меня гудела голова. Я никогда не справился бы сам, моя Октавия, но у меня были надежные помощники. Впрочем, не буду преуменьшать плоды моего собственного труда. Я всегда хорошо справлялся с построением планов, а моя любовь к играм в войну нашла тогда вдохновляющий выход.

Много после я понял, что такое война в самом деле. Но упоение тех первых разработок, вдохновение, подобное, наверное, тому, что ты испытываешь от своих монографий, было, пожалуй, одним из самых лучших чувств во всей Вселенной.

Нам не хватало лишь оружия. Не хватало реального материала, чтобы воплотить то, что родилось в нашем воображении на реальном городе, а затем во всей стране.

Скажу сразу: ничто не пошло по плану, нам пришлось перешивать все на месте, но, история свидетельница, мы справились и с этим.

Когда я попал в Дакию, я был полон радости и предвкушения, мне нравилось все придуманное нами, и я почти забыл о своих страхах, мне больше не мерещился отец, и мое право на существование был эмпирически подтверждено.

Дейрдре в то время носила Мессалу, она была на пятом месяце. Часть меня надеялась, что она носит моего ребенка, я ухаживал за ней и радовался ее состоянию. Сыновья ведьм всегда наследуют народ отца, оттого я быстро убедился, что Мессала не имеет ко мне никакого отношения, однако чувства мои к нему всегда были теплыми. Он был моей надеждой того времени, и я все равно отчего-то радуюсь, что он есть на свете.

Дарл казался мне каким-то мрачным, хотя периодически он, с кошачьим любопытством, наведывался к нам и что-то себе выяснял, война явно его не увлекала. Он курил одну сигарету за другой и думал о чем-то своем. Однако, когда я напомнил Дарлу о его обещании, он взялся за дело с энтузиазмом. Ему понадобился месяц на то, чтобы договориться с людьми, которые могли нам помочь.

В то время это были единственные воры, которые совершали громкие преступления в Вечном Городе. Да ты прекрасно знаешь их, это были истероидные, блестящие грабители, скорее они отдали бы руку на отсечение, чем позволили бы своему преступлению остаться анонимным.

Они называли себя «Кукушкины дети», и ты, наверняка, читала о них в газетах. Это они ограбили музей на Палантине, они вырвали драгоценности с тысячелетней историей из лап Делминионского музея. Список их преступлений простирается и еще дальше, так что ты наверняка припомнишь каждое.

Это были звезды в мире преступности, незабвенно яркие, своего рода гении. Если бы они делали на том же уровне нечто легальное, им без сомнения вручали бы премию за премией. В преступной среде это особый шик — они могли позволить себе подписываться под каждым своим преступлением, потому как были неуловимы.

Дарл отзывался о них с некоторым восхищением почти мальчишеского толка, чего я прежде от него никогда не слышал. Он помогал им пару раз, выступал в роли разменной монеты (он умел делать это так же легко, как и оставлять эту роль другим), однако не попался ни разу, что помогло ему снискать у них некоторое уважение.

Я наслаждался минутами его человечности, когда Дарл рассказывал о «Кукушкиных детях».

— Это люди, — говорил он. — Особого толка. Они не скучные.

— Ты хорошо с ними знаком? — спросила Дейрдре.

Дарл пожал плечами.

— Они объяснили мне что делать, и я сделал. Еще я с ними спал. Достаточно?

Я засмеялся. Мы в этот момент как раз заехали в Дакию. Сейчас Дакия — ощерившийся новостройками город, где можно найти многое, а может даже почти все. Он красив и современен, вполне пригоден для жизни и мало чем отличается от италийских городов. Народ Дакии разумно распорядился своей свободой, а может дело было в том, что у них лишь один город, в который они вложили все свое рвение, все желание по-человечески жить.

Тогда же это было совсем другое место. Никогда прежде я не видел столько машин. Дешевые, старые, новые, кое-где проржавевшие, ухоженные, разбитые — машины любой судьбы, всех бед и радостей. Для воров всегда была важна мобильность, способность быть сегодня здесь, а завтра там. Далеко не каждый из них имел свой дом, но почти каждый — машину. Автомобили были в хаосе припаркованы, рядом частенько валялись набитые добром хозяйственные сумки. Мне показалось странным, что они так легко оставляют свои вещи. Воры, моя Октавия, не воруют друг у друга. У меня сразу же сложилось ощущение, что людей здесь больше, чем я вижу. Когда мы вышли из машины, оно подтвердилось периодическими столкновениями с невидимыми ворами, их голосами. Казалось, я в городе полном призраков.

Было грязно, неаккуратные островки газонов покрывал слой упаковок и коробок. Валялось много мусора из-под импортных закусок и сладостей. Надписи на чужих языках были как насекомые, ползающие под ногами: непонятные, по-своему даже неприятные.

Было множество дорог, к которым я не привык в Бедламе, и почти не было деревьев. От этого я почувствовал себя как-то неуютно, словно бы я был слишком раскрыт для чужих глаз. По дорогам со звоном двигались старенькие, покачивавшиеся трамваи с растянувшейся по ним рекламой, фырчали автобусы, своей дорогой следовали троллейбусы. Обилие транспорта меня почти испугало. Я почувствовал себя диким. Впрочем, в этом была своя правда — я ведь вышел из леса в самом прямом смысле этого слова.

Дейрдре поморщилась, затем сказала:

— Все равно лучше, чем Бедлам.

— Одно и то же, — сказал Дарл. Дакия была похожа на огромный рынок — всюду были ларьки, сидевшие на раскладных стульях перед сумками с товаром продавцы. Дарл самым естественным образом обменял сестерций на вонючие парфянские сигареты и закурил.

Мы шли сквозь человеческое море. Люди торговались, ругались, покупали вкусно пахнущие лепешки в магазинчиках с женскими латинскими именами. Чужой язык — нежно-шипящий, с протяжными гласными, зачаровал меня. Это были бедные люди в блеклой одежде, однако из сумок их выглядывали ювелирные украшения, картины, редкие книги, драгоценные камни. Они не жалели денег на красоту, и это меня восхитило. В них было нечто отчаянное, самоотверженное. Вместо деревьев здесь всюду возвышались башни электропередачи, похожие на соломенных кукол, исполненных в металле. В уличных термополиумах обедали преторианцы, они сидели за пластиковыми столиками и курили сигареты. Даже преторианцы казались мне какими-то иными, хотя форма у них была та же, повадки словно бы отличались. Всюду была реклама — иногда на латыни, иногда на языке народа воров. Были жестяные заборы, разукрашенные надписями и рисунками, иногда очень талантливыми. Я видел и множество художников, они творили портреты и пейзажи. Мне стало странно от мысли, что люди покупают портреты не для себя.

Дарл рассказывал, что они скармливают красоту своей богине. В том, чтобы отдать ей собственный портрет было нечто не только жертвенное, но и сходившееся в моей голове отчего-то не то с самоубийством, не то с людоедством. Всюду меняли валюту и курили импортные сигареты. В людях здесь была и свобода, и какая-то особая безысходность нищеты, не замкнутая в стенах лесах, но рассеянная по стране. Чумазые веселые дети в ветровках играли с какими-то цветными плоскими картонными кружочками, швыряя их друг на друга. Это показалось мне смешным.

— Здесь везде так? — спросила Дейрдре.

— Примерно, — ответил Дарл. — Это называется толкучка. Стихийный рынок. Дакия — торговый узел народа воров, здесь они сбывают вещи. Тут мало кто живет, в основном гостиниц понастроили.

Мы шли сквозь человеческий рой. Люди смотрели на нас с интересом — мы говорили на чужом им языке, но безо всякой враждебности, ведь это была не латынь. Еще одним искусством воров, кроме безупречного вкуса и способности украсть практически все, что угодно, было умение лавировать в толпе с зажатой в зубах сигаретой. Меня ни разу никто не обжег, и я очень этому удивился.

Здесь не было домов, только улицы ларьков, проспекты термополиумов и площади магазинчиков. Кое-кто торговал из растянутых палаток, кое-кто стоял с товаром на руках. Сперва воры показались мне мрачными — из-за их одежды, потом я увидел, что они получают удовольствие, торгуясь и выбирая. В глазах у них было нечто удивительно живое, когда они видели красоту, и каждое лицо, озаренное этим чувством, казалось мне прекрасным.

Мы пробрались сквозь толкучку и оказались словно бы в другом мире. Шумный и просторный рынок сменился тишиной гостиничных кварталов. Машины здесь были другие — черные, блестящие, дорогие. Еще тут, по крайней мере, имелись крупные здания. Одни замусоренные, разукрашенные, тоскливо-серые, другие завешанные рекламой, содержавшие в себе клубы и казино с нелепыми латинскими названиями. К тому моменту, как мы подошли к нужному нам зданию, уже почти стемнело. Гостиница встретила нас, подсвеченная фонарями, она была как роскошная дама, только что закончившая вечерний макияж. Гостиница располагалась на углу, изящным образом огибая его, фронтон украшали колонны, однако в ней не было ничего принцепского. Отчего-то я сразу понял, что не чиновники останавливаются здесь. Это было особенное представление о роскоши, в нем нечто, что было присуще вам, отсутствовало, но присутствовало и нечто сверх того. Я не могу точно описать ощущения от той гостиницы. Она была роскошной, словно вышла из фантазии о вашем образе жизни. Но в то же время сходство это было ровно таким же, как между картиной, которую ты можешь себе представить по описанию, и ее реальным прототипом. Лампы фонарей казались драгоценными камнями, цитронами, вкрапленными в здание, красные, бархатные купола над дверьми не то защищали от дождя лакеев, не то нужны были, чтобы подчеркнуть красоту света, сиявшего над ними. Формально здание соответствовало всем канонам вашей архитектуры, но было исполнено то ли с большим вкусом, то ли с большей любовью, в то же время была в нем некоторая вычурность, которой вы избегали.

— Гостиница «Астория», — объявил Дарл. — Культовое место. Фактически другой мир.

Я безоговорочно ему поверил. Это действительно был совсем другой мир. Дарл на незнакомом мне языке сказал что-то лакею, кинул ему сестерций, и мы прошли внутрь. Лакей снял и надел свою красную фуражку, словно мы были важными гостями.

Но мы не были. Я чувствовал себя маленьким и незначительным, любуясь на хрустальные люстры и стараясь не скользить по мраморному полу. В этой роскоши был голод. Даже лестница, покрытая красным бархатом, казалась мне вываленными языком, а мраморные колонны напоминали клыки. Дарл отчитался управляющему, и тот велел еще одному лакею сопроводить нас на лифте. Лакей управился с этой неудобной, построенной в старинном стиле, с металлической решеткой, конструкцией. Было в этом нечто смешное — время подобных лифтов прошло, но ради красоты люди готовы мучиться, используя их.

Нас ждали в роскошном номере. И, веришь или нет, моя Октавия, он выглядел много богаче, чем императорская комната в Делминионе. Народу воров не отказать во вкусе — они, не затратив огромного количества денег, с помощью чистоты, бархата, позолоты и стекла придали этому месту величие, которого оно, быть может, не заслуживало.

В номере было несколько комнат, и нас ждали в личной столовой. Там стоял накрытый стол с белой скатертью. Еды было вдоволь, и я обрадовался, потому что проголодался. Позже выяснилось, что от волнения у меня кусок в горло не лез.

Я ожидал, что их будет больше. «Кукушкины дети» успели создать вокруг себя много шума, и все были убеждены, что это целая банда. Однако за столом сидели двое. Они были то ли юны, то ли моложавы, а еще очень похожи. Оба светловолосые, с рассыпанными по носам веснушками и серыми, большими глазами. Мужчина был субтильный, стильно одетый. У него был яркий пиджак с платком, торчавшим из нагрудного кармана самым красивым образом, весь облик его, от макушки до кончиков ботинок с квадратными, блестящими носами, говорил об изяществе и умении себя подать. На женщине были военные штаны, берцы и простая черная майка, открывавшая полоску кожи на животе.

Они ели и пили с удовольствием, перед ними стоял графин с прозрачной, резко пахнущей жидкостью, он был наполовину пуст. А кроме того, они не сразу нас заметили.

— Здравствуйте! — сказал я.

Оба встрепенулись совершенно одинаковым образом. Мужчина расплылся в довольной, пьяной улыбке, женщина помахала нам рукой.

— Привет! Дарл, это твои амбициозные знакомые, так? Я уже и забыла, о чем мы говорили!

Она засмеялась, щеки у нее раскраснелись. Эта женщина обладала небрежным обаянием, и глаза ее показались мне очень добрыми.

— Садитесь за стол, — пригласил мужчина. Его голос был очень спокойным, уверенным, а ее — искрился, как игристое вино. Они дополняли друг друга, как две части пазла.

Мне хотелось поправить женщину и сказать, что мы друзья Дарла, однако я не решился.

— Мальчик или девочка? — спросила женщина, заметив положение Дейрдре. Она покачала головой.

— Не люблю узнавать заранее.

— О, понимаю. Любишь сюрпризы!

Как только мы сели за стол, мужчина протянул мне руку.

— Драгомир, — сказал он.

— Горица, — добавила женщина. Рукопожатия у обоих оказались крепкие.

— Бертхольд. Это Дейрдре.

— Я припоминаю, что у тебя было за дело, — сказала Горица. Но прежде, чем я успел ответить, Драгомир налил мне выпить.

— Без этого никак, — сказал он. — Я не готов обсуждать такие вещи на трезвую голову.

Он, однако, не был трезв.

— Не боишься пообещать чего-нибудь не того? — спросил я.

Они засмеялись. Мы легко перешли на «ты», и от этого я как-то сразу перестал нервничать.

— Так ведь только интереснее, — сказала Горица. Напиток оказался почти безвкусным, в нем была только горечь, и он быстро пьянил.

— Узнаю варварские глаза, — сказала Горица. — Всегда любила ваши красноватые пятна под веками.

Я впервые по-настоящему понял, что мои глаза могут казаться кому-то воспаленными. Я жил в Бедламе, и, кроме Дейрдре, не был близок ни с кем, кто не имел этой внешней отметины, данной нашим богом.

— Нравится у нас? — спросил Драгомир. И я с готовностью ответил, что нравится, хотя Дакия и очень отличается от моей родины. Я рассказал о своих впечатлениях, и они послушали меня с интересом. Некоторое время мы говорили о разных, никак не касавшихся нашего дела, вещах. Дейрдре это явно раздражало, Дарл же большей частью пил, он любил скорее послушать. А я получал удовольствие от разговора. Горица и Драгомир нравились мне все больше. Это были красивые, сильные, самоуверенные люди. Они не столько восхищали, сколько производили здоровое впечатление.

Я о них кое-что узнал: они были двойняшки, отец их погиб на войне, и мать, святая женщина, тащила их сквозь жизнь, так что они пообещали сделать ее богатой и слово свое сдержали.

Почти не заметив как, я рассказал кое-что и о себе. Они проявляли интерес ко мне и к себе самим, и разговор шел самым приятным образом. Я пьянел все сильнее и пил все больше. Вскоре даже сумел закусывать, потому как волнение улетучилось. Мы незаметным образом перешли к вопросам государственности, права, религии, общества, литературы. Дейрдре со скепсисом смотрела на то, как разливалась наша пьяная эрудиция. Это наводнение было остановлено совершенно внезапно.

Как раз когда я говорил о том, что единственное, чему мы учимся на земле — это любовь, а актуальное искусство ушло из романов (не знаю, каким образом я соединил две эти темы), Горица вдруг поймала меня за запястье, у нее был пьяный, пристальный взгляд:

— Так расскажи, с чем ты пришел?

— Я чуть об этом не забыл, — засмеялся я.

Меня вдруг удивило, что мы все говорим на латыни, однако акцент Горицы и Драгомира был рубленным, ярким, наделял латынь еще большей четкостью, мой же коверкал звуки оттяжкой и гнусавил.

Дейрдре смотрела на меня самым убийственным образом. Мне кажется, она была уверена, что у меня ничего не выйдет. Драгомир откинулся на стуле, достал сигару и подкурил ее с пижонской ловкостью. За окном были звезды и далекие огни не засыпающего рынка. Я нашел свое созвездие и улыбнулся ему.

— Я предлагаю вам дело не совсем в вашем стиле, — сказал я. — Но мне кажется, оно вас заинтересует.

Драгомир предложил мне сигару, но я отказался. Удушливый дым поплыл по комнате, меня немного тошнило от выпитого, и в то же время я чувствовал прилив вдохновения. Я коротко изложил свою идею. Драгомир и Горица нужны были мне для того, чтобы ограбить склад с оружием в Бедламе. Его хорошо охраняли, и мне не хотелось жертвовать невинными людьми для того, чтобы прорваться туда. Драгомир и Горица были способны сделать все так, чтобы обошлось без мертвецов, по крайней мере с нашей стороны. Восстание должно было начаться как мирный протест, но прежде, чем они поймут, что происходит и прежде, чем вооружатся, мы должны были уничтожить их.

Я никогда не собирался бороться мирными методами, моя Октавия. У меня и мысли такой не было. Наш первый бросок должен был быть быстрым и решительным, мы ставили цель освободить Бедлам. Было важно время, за которое мы смогли очистить склад и время, в которое мы могли бы сделать это. До восстания грабить склад было никак нельзя, иначе принцепсы успели бы подготовиться. Значит, все должно было случиться одновременно с протестами. Затем — первая устрашающая акция и начало войны.

Все случилось куда более беспорядочно, но Драгомир и Горица справились со своей работой идеально, как и всегда.

Горица сказала что-то Драгомиру, затем они засмеялись. Я нахмурился.

— Кому война, кому мать родна, — улыбнулся Драгомир. — У нас есть такая пословица.

— Это все звучит мощно, — сказала Горица. — Мне даже нравится. И нам это будет не сложно. Только вы там сдохнете.

Я ответил:

— Это уже будут наши проблемы.

— Ваши проблемы? — спросила она весело. — Ты смелый. Тебя расстреляют, мой дорогой. На Палантине. Это твой единственный способ побывать в Городе.

— Пусть так. Значит, будут люди после меня. Однажды мы победим.

Драгомир сказал что-то Горице на их языке, она кивнула.

— И чем же ты, такой идейный, можешь заплатить нам? — спросил он меня через секунду. Я закурил, оглядел столовую, дорогую еду в тарелках, двери в соседние комнаты.

— Деньги вам, наверняка, не нужны.

— Смелое утверждение.

— Деньги нужны всегда, дорогой.

Но я знал, что у меня есть шанс сказать правильные слова в правильное время. Я не стал спорить. В голову мне пришли все заголовки в газетах, посвященные «Кукушкиным детям», разом. И я улыбнулся.

— У меня нет денег. Но я предлагаю вам другую цену. Такой платы у вас еще не было. Вы войдете в историю. Даже если я проиграю и меня казнят на Палантине. А вы останетесь живы. И уже при жизни станете легендами.

— Мы и так легенды.

— Но вас забудут. Между преступниками и революционерами редакторы учебников всегда выбирают революционеров.

Они переглянулись. Некоторое время мы молчали. У меня было ощущение, что Драгомир и Горица общаются, не произнося ни слова. Затем Горица сказала:

— Да. Мне нравится. Нищий варвар, настолько наглый, чтобы просить у нас ограбить принцепский склад с оружием ради восстания. Это хорошо, это интересно.

Драгомир подался ко мне, сказал, словно бы по секрету:

— Но если у тебя получится, я хочу, чтобы мы участвовали и дальше.

— И наш народ, — добавила Горица. — Богом своим поклянись, что не оставишь здесь все, как есть.

Она засмеялась, а потом прошептала:

— Ты увидишь, что мы хороши не только в воровстве. Но так будет исключительно, если ты справишься в самом начале.

Ты, без сомнения, уже поняла, что именно эти Драгомир и Горица привели свой народ в Безумный Легион. Они были генералами со стороны воров. Драгомир погиб в самом конце войны, Горица же не оправилась от этого. Сейчас она живет в Дакии и, думаю, не хочет меня видеть. Но тогда они оба были вдохновлены.

Драгомир сказал:

— Мы обсудим это на трезвую голову. Завтра. И ты расскажешь подробнее. Мы должны знать каждую деталь.

— И надейся, что, протрезвев, мы не выгоним тебя отсюда.

Но я знал, что мы договорились.

Мы расстались друзьями, они три раза поцеловали меня в щеки по обычаям их народа, Дарл говорил мне потом, что такого обращения не удостаивался. Перевалило за четыре утра, когда мы с Дарлом и Дейрдре улеглись в кровать.

— Надо же, в этом номере есть своя гостевая комната, — сказала Дейрдре. И я подумал, что она в восторге, но силится этого не показать.

— Как думаете, все получилось? — спросил я. Дарл сказал:

— По-моему, ты им понравился. Они не обманывают. Это их единственная слабость.

— Представляете, — прошептала Дейрдре. — У нас получается. Мы меняем историю. Через пять лет мы будем вспоминать об этом дне, как о геополитическом повороте. А сейчас мы его проживаем. Я даже не могу осознать.

— Я тоже, — ответил я. — Как будто я сплю. Или как будто все это менее значимо, чем на самом деле.

— А по-моему, — сказал Дарл. — Наконец-то происходит хоть что-то.

Дейрдре лежала между нами, и когда она обняла нас обоих, я, не совсем осознавая, что делаю, поцеловал ее в шею, то же по наитию сделал и Дарл.

— Проститутка и двое сумасшедших, — протянула она. — Мы изменим этот мир. Мы перекроим страну. И я увижу, как жизнь станет другой. Я сама ей поживу. Что бы вы сделали первым делом?

— Я бы напился.

Я задумался.

— Наверное, я бы кем-нибудь стал. Не знаю, может врачом. Или математиком, в честь моей школьной учительницы.

— У тебя нет таланта ни к тому, ни к другому.

Прежде, чем я ответил Дарлу, Дейрдре мечтательно, по-девичьи вздохнула:

— А я бы пошла в библиотеку. И взяла бы все книги, которые только пожелаю, даже если я их уже читала.

А Дарл вдруг сказал:

— Убери одного сумасшедшего из своего списка. Я отсюда сваливаю.

— Что?

Мы с Дейрдре спросили его одновременно, и Дарл усмехнулся, в темноте сверкнули его зубы.

— Это все приедается. А война и вовсе скучно. Столько возможностей исчезнет. Я хочу на юг. Там тепло и спокойно.

В ту ночь я так и не заснул. Я все думал, как я стану воевать, если рядом не будет Дарла.

Я чувствовал, что не спала и Дейрдре. Только Дарл был совершенно безмятежен, и ничто не возмущало его спокойствия.