Друг сына

Глава 22

Я не помню, как оказалась по ту сторону двери ангара, не помню, как Матвей нес меня на руках прочь, через все огромное безлюдное пространство территории порта, как сажал в свою здоровенную машину.

Прихожу в себя, только когда за окнами начинают мелькать знакомые пейзажи центра города.

Натужно моргаю, понимая, что в глаза словно песка насыпали, и под веками режет. Провожу пальцами по щекам, с недоумением смотрю на влагу. Надо же, я, оказывается, все это время плакала, не переставая?

Как начала, едва Матвея увидев, так и не останавливалась? Это какой-то дикий нонсенс для меня.

Аккуратно перевожу взгляд на водителя и неаккуратно хлюпаю носом. Последнее – неожиданно даже для самой себя.

Матвей тут же, не отрывая взгляд от дороги, подает мне влажные салфетки.

Я так же молча принимаю их, вытираю лицо, пытаясь прийти в себя.

Почему-то становится отчаянно стыдно за то, что так распустилась.

Жуть всего произошедшего только теперь начинает доходить в полном своем объеме.

Я же, по сути, облажалась страшно!

Вместо того, чтоб, даже заподозрив неладное, бить во все колокола, вызывать полицию, спасателей, скорую, да бог знает, кого там еще по списку экстренных служб, я поперлась в опасное место одна. Просто потому, что сомневалась, боялась выглядеть дурой.

И именно ей я и выглядела, черт!

Ведь Вера мне все маячки кинула, разве что в трубку не заорала: “Опасность, опасность! Не смей сюда ехать! Помоги мне!”

А я… Страшно подумать, что было бы, если б я, например, не дозвонилась до Матвея. Если бы поперлась туда вообще без прикрытия, поверив в свою теорию, что все хорошо, и все я себе выдумала!

Что бы с нами сделал этот страшный мужик с дикими, вызывающими оторопь глазами?

Я вспоминаю его внимательный взгляд, направленный на мою подругу, и вздрагиваю.

Ужас какой.

Людоед прямо.

А Верка… Надо же, сколько в ней смелости!

Стоп…

– А Вера? Что с ней? – я поворачиваюсь к Матвею, – она там осталась? Кто ее довезет? Что это, вообще, было?

– А это я у тебя хотел спросить, – холодно отвечает Матвей, сжимая руль сильнее, чем требуется.

Затем резко сворачивает на обочину, тормозит, поворачивается ко мне и, уже не сдерживаясь, рычит:

– Что это, мать твою, было?

Я настолько поражена такой резкой переменой, таким жутким рычанием, которого никогда вообще от Матвея не слышала до этого момента, что сижу, тупо таращась на него и чуть приоткрыв рот.

А он смотрит на меня пару секунд, затем выдыхает резко, словно пытаясь взять себя в руки, разворачивается, с размаху бьет по рулю обеими ладонями несколько раз.

Этот выплеск ярости такой неожиданный для меня, что пугает.

Ощущение, будто внезапно оказалась в замкнутом пространстве с огромным, диким зверем. И этот зверь сейчас очень не в себе.

Отвечать что-то страшно, потому сижу и смотрю. Ресницами хлопаю. И, наверно, на редкость глупо выгляжу, потому что Матвей, снова повернувшись ко мне и поизучав мое тупое выражение лица, снова выдыхает.

И начинает говорить, по-прежнему холодно и жестко, но, по крайней мере, более-менее спокойно.

– Я тебе сказал по телефону, чтоб ты туда не лезла. Я тебе это четко сказал? Да?

Киваю, столбенея, словно школьница перед учителем, отчитывающим за плохое поведение.

– Какого фига ты туда пошла? Почему не дождалась меня? Неужели не хватило ума осознать, что никаких офисов, фирм и прочего дерьма в такой заднице быть не может? Уже по одному расположению можно догадаться! И не лезть! Не лезть!

– Откуда я знаю расположение строений порта? – вякаю я необдуманно и тут же поспешно замолкаю.

Потому что зверь сверкает желтыми яростными глазами… и срывается с цепи.

Я мгновенно оказываюсь выдернута со своего места и пересажена к Матвею на колени!

Лицом к лицу!

Бьюсь спиной о руль, машинально упираясь обеими ладонями в широченную грудь Матвея, ошеломленно моргаю, потому что настолько стремительно все, настолько быстро! Даже пискнуть не успела же! Как он так… Шустро?

А Матвей, окинув горящим взглядом мое изумленное лицо, сжимает за талию железными лапами и выдыхает прямо в губы:

– Ненавижу тебя, стерва. Убил бы. Всю душу вымотала, дрянь.

Он ругает меня, обзывает.

И смотрит так горячо, с такой болью и жаждой, что не получается оскорбиться, обидеться.

Получается только чуть-чуть прогнуться в пояснице, подаваясь к нему навстречу, и шепнуть в горячие губы:

– Убей.

Матвей еще полсекунды смотрит на меня, словно не веря в услышанное, а потом…

А потом его срывает в бушующий, безумный ураган, все сметающий на своем пути.

И меня, в первую очередь.

Потому что я не удерживаюсь на краю, не контролирую себя совершенно, сходя с ума вместе с ним, позволяя все, что никогда не позволяла, принимая все, что он хотел со мной сделать.

На далеком, двадцатом плане восприятия слышно, как трещит одежда, как ругается Матвей, неаккуратно, грубо, стаскивая с меня джинсы, задирая ногу, чтоб скинуть кроссовок, вытянуть штанину, дернуть грубо белье.

Притискивает рывком к себе ближе и выдыхает перед погружением. Секунда на то, чтоб найти в последний момент мои глаза.

И поймать меня на удочку своего взгляда.

Перед последним шагом.

В безумие.

Я хватаюсь за него в полете, царапаю шею, кусаю везде, где достаю, зализываю укусы, даже не пытаясь быть нежной. Происходящее нельзя никак обозначить, нет таких слов в моей голове, не знала я, что можно чувствовать себя так, как чувствую сейчас. Сходить с ума так, как схожу. Хотеть человека так, как хочу.

Это совершенно новые, дикие, страшные знания для меня. Страшные, потому что ужасно пугает понимание того, насколько диким животным ты можешь быть. Насколько способна отключить голову, не думать вообще! Абсолютно!

Только хотеть.

Только гореть.

Только умирать.

Больше его рук хотеть.

Жарче от его губ гореть.

От наслаждения, прежде никогда не испытываемого, умирать.

Что бы там ни было дальше, с нами, без нас…

Я никогда прежней уже не буду.

Только не после этого.

Матвей в последний раз яростно выдыхает мне в шею, стискивая совершенно по-зверски, больно и жадно. Прикусыват кожу у уха, посылая сладкий рой мурашек вниз, и меня бьет остаточным удовольствием, словно током, долго, протяжно.

Я моргаю, пытаясь вновь научиться дышать не через его губы, с недоумением смотрю на совершенно запотевшие изнутри стекла. На отпечаток своей ладони на стекле со стороны водителя.

Произошедшее все еще никак не помещается в голове, не укладывается в мою картину мира.

Только оторопь, недоумение и сладкие отголоски невероятного, никогда ранее не испытываемого кайфа…

Боже…

Это… Что такое сейчас было?

Что?

– Это был секс, малыш, – усмехается Матвей, и я понимаю, что сказала последние слова вслух.

Он помогает мне аккуратно пересесть на свое место, не отводит взгляда, когда неловко пытаюсь натянуть обратно штанину джинсов, подает уроненный под сиденье водителя кроссовок.

А затем, быстро приведя себя в порядок, заводит машину.

Я не могу смотреть на него, только теперь начиная осознавать, что произошло. Какое затмение со мной случилось.

Наваливается дикий стыд за себя, свое поведение. Это же, получается, я его спровоцировала?

Я?

Взрослая женщина – мальчишку?

До этого он меня отчитывал, словно ребенка, а затем… Затем я и повела себя соотвествующе… А дальше что будет?

Мы заезжаем в знакомый двор, и я понимаю, что Матвей привез меня к себе!

– Постой… – я нахожу все же в себе смелость посмотреть на него, – а зачем сюда? Мне домой…

– А ты думала, что тебе твое поведение с рук сойдет? – Матвей скалится, и в глазах его играет мрачный торжествующий огонек. Словно он поймал меня, подловил. – Нет, малыш. Так просто ты не свинтишь теперь.

– Что? Это в каком смысле? – шокированно наблюдаю, как Матвей выпрыгивает из машины, обходит ее и открывает дверь с моей стороны.

– Выходи, Мира, – говорит он и выдергивает меня из салона, словно дедка репку из земли, прижимает к себе и сладко выдыхает в губы, – наказывать буду.