Друг сына

Глава 37

– Мира, если ты думаешь, что мне не пофиг на мнение отца, – Матвей, чуть подуспокоившись, продолжает говорить уже более размеренным тоном, – то ты глубоко заблуждаешься. От родительской сиськи я еще в шестнадцать лет отпал, и первые свои бабки заработал тогда же, в порту, сисадмином.

Молчу, рассматривая его серьезное, такое притягательное лицо. Чуть сдвинутые к переносице прямые брови, искрящиеся вниманием глаза, твердый изгиб губ. Он небритый, опять. И мои щеки и шея это сегодня очень хорошо прочувствовали.

Матвей держит меня за руку, перебирает грубоватыми подушечками пальцы, неожиданно аккуратно поглаживая, словно что-то хрупкое, невероятно ценное.

Каждое его движение – суть внимание и любовь. Как я раньше не замечала? Он же с самого начала таким был…

А я…

Я настолько привыкла к обычным, самым проходным мужчинам в своей жизни, к тому, что они меня используют, так же, как и я их, естественно.

И потому долго, очень долго не замечала все эти крохотные, но такие отчетливые сигналы того, что рядом со мной человек непростой. Для меня непростой.

Что он относится ко мне по-другому. И я к нему тоже по-другому отношусь. Надо же, мне тридцать восемь, а в каких-то реакциях своих я засторопилась на двадцати годах, когда получила первый, самый болючий урок-прививку от доверия и любви.

– Мой отец… – Матвей делает небольшую паузу, вздыхает, словно подыскивая слова, а затем продолжает, – ты уже поняла, что он непростой. И он всегда был тем еще жесткачом. По отношению ко мне – особенно. Чтоб ты понимала, мы богаты были всегда. Еще прадед был нехилым партийным деятелем, много чего сделал для города. Его сюда по распределению когда-то из Мурманска направили, он тут и остался. Ну, и для семьи тоже много чего сделал. Понятно, что связи с тех пор перекрестные, и, по сути, на всех серьезных местах по-прежнему сидят люди, которые друг друга или с детства знают, или их родители общались, ну, и так далее… Новая элита, мать ее. Так вот, я в это понятие никогда не попадал. Мой прадед воспитывал деда по коммунистическим законам. Жестко. То есть, всего добиваешься ты сам, без помощи семьи. Воспитываешь в себе личность, и так далее. Потом, если будет интересно, почитаешь его мемуары, они уже кучу переизданий пережили. Дед так же воспитывал отца. И отец – меня. Так что я, Мира, нихрена не мажор. И все, что у меня есть, только мое. Та квартира, где ты была, машина эта, доля в бизнесе… Отец к этому отношения не имеет. И сделать мне ничего не сможет, перекрыть кислород не получится. Мой партнер, Леванский, сейчас по уровню влияния в городе на одной планке с отцом, и войну никто не будет провоцировать. Так что, на этот счет можешь быть спокойна. Я тебя сюда привез, просто отдавая дань традициям. С отцом ссориться не хочу, но, если он хотя бы попробует что-то сказать против моего выбора, то…

Матвей замолкает, чуть сильнее сжимает мои пальцы.

– А Лиза? – почему-то спрашиваю я, вспомнив горделивый оскал его сестренки. Там тоже характер – не дай бог…

– А что Лиза? По тому же варианту, – пожимает плечами Матвей, – ее хрен заставишь что-то делать, если ей не хочется. Отец, конечно, пока над ней кое-какую власть имеет, но ей восемнадцать, учится и живет отдельно… Понятно, что все, кто с ней рядом появляются, тут же просвечиваются службой безопасности, но это, скорее, просто мера предосторожности, стандартная.

– Матвей, я все же не понимаю, как мы дальше… – начинаю я, но Матвей меня перебивает.

– А что тут непонятного? Роспись, свадьба, все такое…

– Ага… – вздыхаю я, – все сказки заканчиваются свадьбой…

– Не наш вариант, малыш, – серьезно отвечает Матвей, и взгляд его пробирает до костей своей остротой и внезапной прозорливостью, – у нас сказка только начинается.

– Матвей, – пытаюсь я возразить, – послушай меня теперь.

– Если ты опять про разницу в возрасте и всякие такие глупости, то не буду, – резко отвечает Матвей, – мне это надоело, малыш. Ты себе в голову бред этот вбила, и никак его оттуда не вытащить. Я по-всякому пробовал! Черт!

Он встает и начинает ходить по ванной комнате, продолжая говорить:

– Как меня это достало, а! Ну вот кто бы знал! Ты совсем мужиков не понимаешь, малыш, словно девочка восемнадцатилетняя! С одной стороны, это хорошо, такая чистота, что ли… Будит зверя. Я тебя как увидел в первый раз, на той лавочке… Офигеть… – он останавливается и улыбается, так светло и даже мечтательно, вспоминая нашу первую встречу. И я не могу не ответить улыбкой. Да, забавно получилось тогда.

– Да, я удивилась…

Слабо сказано, на самом деле…

– А уж я как удивился! – усмехается Матвей, – когда симпатичная девчонка оказалась матерью Погран… Э-э-э, то есть, Димки.

– Почему Погранец, кстати? – встреваю я, уже не в первый раз слыша это прозвище.

– Потому что Верещагин, – пожимает плечами Матвей. – Это Леван так обозвал, киношка такая старая есть, мы смотрели потом, ржали. Про красноармейца Сухова.

Киваю, припоминая там Верещагина. Надо же, а в школе вообще никаких ассоциаций у одноклассников Димки не было на тему его фамилии.

– Леван у нас – тот еще мастер давать имена, – кивает Матвей, – хотя, меня тупо по фамилии назвал, Серым. И прилепилось. В школе не лепилось, а в армии и теперь, на работе – только так и зовут.

Я улыбаюсь, и Матвей неожиданно наклоняется и подхватывает меня под ягодицы.

Тихо вскрикиваю, упираясь в его широченные плечи, смотрю в серые, уже темнеющие грозовым небом глаза, серьезные и жадные.

– Я сразу тебя захотел себе, малыш, когда увидел только, – чуть хрипло говорит Матвей. – И то, что ты оказалась матерью Димаса… Это вообще никак не остановило. И потом, когда ты меня прогонять начала… Только еще сильнее завела, и все. Я тебя хочу. Себе. Навсегда, малыш. Просто прими это, смирись. Серовы не отпускают свое.

– А если… – я кусаю губы, но потом все же проговариваю один из самых страшных своих страхов, основанный на жизненном опыте, – если ты наиграешься, Матвей? Ты еще такой мальчик…

Он молчит пару секунд, а затем, несдержанно выругавшись, толкает дверь ногой ванной комнаты, вынося меня в коридор.

Охаю, опасаясь, что нас сейчас увидит его отец или мачеха, или, что куда хуже, Лиза, но Матвею плевать, похоже.

Он делает пару шагов по коридору и так же, толкнув ногой дверь, заносит меня в какую-то комнату.

Спальню.

Я это понимаю, когда оказываюсь спиной на кровати. Смотрю в глаза нависшего надо мной Матвея, стремительно заволакиваемые мглой, и с обреченностью осознаю, что наш разговор сейчас прервется.

Похоже, я, своими словами, опять на какую-то болевую точку нажала, и Матвей сорвался с катушек…

Если нас тут сейчас застанут, это будет фиаско…

Ужас…

Но, на самом деле, я не в полной мере понимала тогда, что такое реальный ужас.

И сполна осознаю это, когда Матвей набрасывается на меня с голодным поцелуем, а приоткрытая дверь распахивается, и кто-то громко извиняется:

– Ой, сорри, Серый!

Знакомым голосом извиняется.

Голосом моего сына.