Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 254. Гора Лунсюэ. Скучал по тебе

Ши Мэй вдруг резко закрыл рот. Щеки стали белее снега, а лицевые мускулы едва заметно напряглись. Его унижение можно было сравнить с пощечиной, но он все же смог взять себя в руки и, поджав нижнюю губу, процедил:

— Ты действительно не желаешь оставить мне и видимости достоинства.

С этими словами он снова протянул руку, чтобы коснуться подбородка Чу Ваньнина, но тот уклонился от нее, словно от ядовитой змеи.

Ши Мэй сузил глаза. На мгновение на его лице отразилась буря охвативших его эмоций, однако, в конце концов, он смог подавить их и вновь стал похож на морскую гладь во время полного штиля.

— Не надо так говорить, — усилием воли Ши Мэй вернул своему лицу привычное мягкое выражение «младшей сестренки». — Так или иначе, ты всегда был закостенелым в своих заблуждениях упрямцем. В прошлой жизни ты же хотел его убить, не так ли? Но когда настало время действовать, опять не смог достаточно ожесточить свое сердце. Дошло до того, что перед смертью ты вложил в него часть собственной разбитой души.

Ши Мэй не ошибся: в тот год во время битвы на снежном поле в горах Куньлунь, находясь на грани жизни и смерти, Чу Ваньнин последний раз прикоснулся пальцем ко лбу Мо Жаня, чтобы передать ему остаток своей разорванной души.

В итоге под конец жизни его дух оказался полностью рассеян: часть он передал юному Мо Жаню, часть — самому себе из прошлого, а все, что осталось, с последним лучом надежды отдал Тасянь-Цзюню.

Чу Ваньнин не знал, как на третьей стадии уничтожить ядовитый цветок, но предположил, что раз уж для его выращивания и цветения требовалась душа заклинателя, то, возможно, влив часть собственной души, он хотя бы что-то сможет изменить…

К тому времени от него осталась лишь искалеченная телесная оболочка, но он все равно постарался сделать все, что мог. Чу Ваньнин никогда не колебался, если нужно было убить кого-то, но именно Мо Вэйюй был его единственной слабостью, и пока оставался хотя бы луч надежды на то, что его еще можно спасти, он не мог убить его. Поэтому Чу Ваньнин, не раздумывая, пожертвовал остатком своей разбитой души в надежде, что однажды настоящий Мо Жань сможет вернуться в этот мир.

Он решился на этот шаг, хотя и не знал, поможет это или нет.

Как будто прочитав его мысли, Ши Мэй злорадно рассмеялся:

— То, что ты сделал, не могло удалить паразита из груди Мо Жаня, но этого хватило, чтобы внести смуту в его мысли. Он начал задумываться о том, что есть добро и зло, и в итоге настолько обезумел, что покончил с собой.

— …

Невозмутимое лицо Чу Ваньнина дрогнуло. Он вскинул голову, чтобы посмотреть на Ши Мэя.

На самом деле, помня о встреченном им на горе Цзяо Наступающем на бессмертных Императоре, сердце которого уже давно не билось, Чу Ваньнин уже начал догадываться, как именно закончил свое существование Мо Жань из прошлой жизни. Однако, услышав наяву «покончил с собой», он все равно почувствовал, как сердце сжала тупая боль.

Не сводя с него глаз, Ши Мэй продолжил:

— Учитель, так уж вышло, что ты действительно защитил его, ведь из-за этого, вопреки всему, его душа смогла переродиться. Увы, я до сих пор не могу понять, как лишенный всех сил калека, каким ты был в то время, смог разрушить мой идеальный план? Ты?!.. Ты и правда смог поразить меня.

Мягкие, как пушинки рогоза, длинные ресницы опустились, когда Ши Мэй склонился, будто желая поцеловать Чу Ваньнина.

Опомнившись, Чу Ваньнин со скоростью молнии поднял руку и схватил его за горло, сдавив так сильно, что на тыльной стороне ладони вздулись вены.

Даже не переменившись в лице, Ши Мэй небрежно перехватил его запястье. Похоже, такая реакция Чу Ваньнина не стала для него неожиданностью.

— Что? Неужели Учитель снова решил убить меня, — насмешливо спросил он, — это второй раз или уже третий? К сожалению для тебя, уже слишком поздно. Сейчас это совершенно невозможно.

Как только его голос затих, послышалось шипение золотисто-черной змеи[254.1], которая выползла из широкого рукава Ши Мэя и свирепо вцепилась в предплечье Чу Ваньнина.

Неизвестно, насколько ядовитой была эта тварь, но хватило одного укуса, чтобы тело прошила резкая и острая боль. Из рук Чу Ваньнина исчезла вся сила, чем Ши Мэй тут же воспользовался и, схватив его за запястья, привязал к столбику кровати в еще более унизительной позе.

— Не беспокойся, эта змея не ядовита, — пояснил Ши Мэй, связывая его руки. Закончив, он сел рядом и, кончиком белоснежного пальца поглаживая змею, довольно прищурил свои персиковые глаза. — Она была вскормлена мной специально для тебя, так что ее укус может лишь вызвать слабость во всем твоем теле. При всей моей любви и уважении к Учителю, я могу сделать для него только это.

Ши Мэй поднял руку, и змея послушно скользнула обратно в рукав, быстро исчезнув из вида.

— К слову, в прошлой жизни я был слишком беспомощен и только поэтому позволил тебе так долго оставаться рядом с Мо Вэйюем. На самом деле, я этого очень не хотел, — он поднялся и начал неспешно снимать свой плащ, потом верхнее одеяние, а затем…

От охватившего его омерзения Чу Ваньнин резко переменился в лице:

— Ши Минцзин!..

В ответ Ши Мэй лишь мягко улыбнулся и, повернувшись лицом к Чу Ваньнину, неспешно приблизился к нему:

— Поделюсь маленьким секретом. Когда в прошлой жизни ты выходил замуж, я присутствовал на свадебном банкете как Хуа Биньань.

— !..

— Хотя из своих эгоистичных побуждений Тасянь-Цзюнь скрыл под красным шелком твою внешность, и всем прочим гостям было известно лишь, что он берет в жены наложницу Чу, я точно знал, что это был ты. Поэтому в тот день, когда торжество окончилось, я не ушел, а отправился в Павильон Алого Лотоса… и тут вошел он.

В глазах Ши Мэя вспыхнуло мерцающее пламя.

— В то время я уже контролировал паразита, но мысли и чувства Тасянь-Цзюня все еще принадлежали ему и не были мне подвластны. Нельзя было допустить, чтобы он обнаружил меня, поэтому я не ушел, а спрятался там.

От гнева и невероятного чувства омерзения Чу Ваньнин содрогнулся всем телом.

Ши Мэй сел рядом и медленно провел своими тонкими длинными пальцами по его груди:

— Ты ведь понимаешь?

Его голос чуть охрип, в глазах появился намек на похотливый блеск.

Кончики пальцев медленно скользили все ниже и, остановившись на животе Чу Ваньнина, принялись развязывать пояс.

— Всю ночь ты покорно лежал под ним, а когда он намазал тебя своим любовным зельем, ты так самозабвенно кричал, так распутно… так возбуждающе… настолько потрясающе, — глаза Ши Мэя покраснели от вожделения, — что после две жизни я жил со страстной жаждой.

Чу Ваньнин почувствовал невыносимое унижение. Мало того, что совмещение воспоминаний двух жизней нанесло ему огромный урон, так еще от укуса золотой змеи его тело обессилело настолько, что сил хватило лишь на то, чтобы сквозь зубы процедить:

— Ши Минцзин, ты, блядина, отвали от меня!

Ши Мэй рассмеялся в ответ:

— Просто переспим разочек. Зачем же так злиться. Для тебя это не впервой, ты ведь уже спал со своим учеником. Может, перестанешь притворяться добродетельным?

— Пошел вон!

— Лежать на животе и обслуживать одного ученика или двух — какая разница? — спокойно и не спеша протянул Ши Мэй. — Я совсем не против, так почему бы тебе не получить удовольствие? Может, мои навыки в этом деле окажутся не хуже, чем у него?

— Пошел…

Не успел он договорить, как со стороны дверного проема донесся бесстрастный голос:

— Пошел нахуй отсюда!

Словно громом пораженный, Чу Ваньнин резко вскинул голову, чтобы взглянуть в сторону непонятно когда открывшейся каменной двери. Напротив света, все еще скрытый тенью наполовину открытой двери тайной комнаты, стоял высокий мужчина с длинным черным мечом в руках. Отличающаяся величественной осанкой внушительная фигура этого человека буквально излучала холодную мощь и опасность.

Ши Мэй прищурился:

— Это ты?.. Так быстро?

Окутанный леденящим холодом, тяжелыми шагами внутрь зашел человек, от облика которого веяло холодом и одиночеством. В этот момент огонь в лампе заколыхался, выхватив из сумрака его черные облегающие доспехи и накинутый сверху черный походный плащ. Сейчас уже можно было ясно рассмотреть его внешность. Стройные длинные ноги обуты в плотно облегающие икры военные сапоги, на тонкой талии пояс, украшенный серебряной пряжкой в виде головы дракона, на поясе серебряный футляр для тайного оружия[254.2], на запястьях наручи с острыми шипами, на руках похожие на чешую дракона черные латные перчатки.

И, наконец, несомненно выделяющееся своей мужественной красотой лицо, дерзость и героический дух которого перехлестывали через край… это был Тасянь-Цзюнь!

Тело Наступающего на бессмертных Императора источало могильный холод, смешанный с запахом крови и смерти. Его бледные щеки все еще были испачканы свежей кровью, словно он только что вернулся с поля боя.

Напоминающими штык-ножи черными глазами он уставился на двух людей на кровати. Точнее, он всего лишь мельком взглянул на Чу Ваньнина, после чего с холодным блеском в глазах в упор воззрился на Ши Мэя.

— Убирайся!

Увидев, что он вошел в комнату, Ши Мэй сначала придал лицу безразлично-отстраненное выражение, а затем выпрямился и медленно поднялся.

— Люди, которых я просил тебя убить в Гуюэе, все мертвы?

— Не хватило времени, чтобы получить удовольствие от кровавой резни, — подойдя к ним, Тасянь-Цзюнь прикусил белыми идеально-ровными зубами край окровавленной перчатки и, стянув ее, бросил на стол. Взглянув на Ши Мэя, с нескрываемой угрозой в голосе он надменно процедил. — Знай свое место. Под рукой этого достопочтенного ты не более, чем одна из жаждущих отмщения скорбящих душ.

Потемнев лицом, униженный Ши Мэй попытался ответить:

— Для начала сам уясни, с кем разговариваешь.

— Все, что этому достопочтенному нужно уяснить, доволен ли он сам или нет, — с холодным сарказмом парировал император. — Ты ошибся кроватью, слезай.

— С каких это пор ты смеешь мне указывать[254.3]?

— Этот достопочтенный всегда так делал, — с угрозой в голосе произнес Тасянь-Цзюнь.

Похоже, Ши Мэй разозлился не на шутку: гнев в его глазах мерцал словно змеиная чешуя:

— Я твой хозяин!

— И что с того? Гора Цзяо принадлежит этому достопочтенному, как и человек на этой кровати, — на этот раз Тасянь-Цзюнь не только с презрением взглянул на Ши Минцзина, но и растянул губы в насмешливой ухмылке. — Хозяин, будьте так любезны свалить отсюда.

Пока не желавшие уступать друг другу Тасянь-Цзюнь и Ши Минцзин перебрасывались словами и колкостями так, что искры летели во все стороны, Чу Ваньнин, который все еще не до конца разобрался в ситуации, молча наблюдал за ними со стороны.

Только что Ши Минцзин сказал ему, что Тасянь-Цзюнь уже давно мертв. Тогда кто этот человек? Шашка вэйци? Живая марионетка?

Ведь, несмотря на то, что он нашел способ подавить цветочного паразита в теле «Мо Жаня» в этой жизни, в прошлом существовании эта отрава успела проникнуть слишком глубоко, так что он уже не мог вернуть Тасянь-Цзюня к нормальной жизни. Тогда было бы логично предположить, что сейчас он должен всей душой любить Ши Мэя, без единого шанса на освобождение от пут этой привязанности. Однако, судя по тому, как строился их разговор, император Ши Минцзина ни во что не ставил, относясь к нему как к вещи. И при этом… называл его хозяином? Что тут вообще происходит?

Ши Мэй какое-то время смотрел на Тасянь-Цзюня, после чего с усмешкой на губах поднялся, чтобы набросить на плечи снятую ранее одежду.

Хотя Чу Ваньнин все еще не понимал всю подоплеку событий, но, исходя из увиденного, кое-что для него стало вполне очевидно…

…Когда в прошлой жизни Мо Жань покончил с собой, Ши Минцзин в один миг потерял свои когти и клыки. Чтобы компенсировать ущерб, он взял мертвое тело Мо Жаня с оставшейся внутри изначальной душой — шихунь, и, использовав магию и медицину, сплавил их, чтобы создать живого мертвеца. По сути своей этот живой мертвец был очень похож на камень Чжэньлун: он также должен был подчиняться ему, сохраняя при этом прижизненное сознание.

Однако, видимо, что-то пошло не так. Может, дело было в тяжести повреждений, полученных перед смертью, а может, это случилось по причине того, что еще при жизни личность Мо Жаня была сильно деформирована, да и тело понесло невосполнимый урон. Одним словом, чувства этого живого мертвеца — во всем, что касалось его восприятия Ши Мэя, — оказались весьма запутанными и неясными. Так временами он осознавал, что Ши Мэй жив, и в то же время был уверен, что Ши Мэй мертв, а иногда на время мог и вовсе забыть, кто такой Ши Мэй. Поэтому, даже находясь лицом к лицу с Хуа Биньанем, Тасянь-Цзюнь не воспринимал его как Ши Мэя, признавая его исключительно как «хозяина». И это притом, что, будучи живым мертвецом, он еще и не очень-то хотел слушаться этого самого хозяина.

— И правда, ну что мне с тобой делать?

Подойдя вплотную к Тасянь-Цзюню, Ши Мэй ткнул его пальцем в лоб:

— Душа, рассейся!

После этого действа Тасянь-Цзюнь громко вскрикнул и замер. Изначально острый, как бритва, воинственный взгляд померк и в один миг потерял фокус.

— Это же я сделал марионетку, но чем дальше, тем непослушнее она становится, постоянно мне противоречит, да еще и сумасбродно пытается восстать против меня, — Ши Мэй похлопал по холодной, как лед, щеке. — Ну да ладно, мне тоже не стоит тебя упрекать, ты ведь уже даже не совсем «человек».

Тасянь Цзюнь: — …

— Пока потерплю, — продолжил Ши Мэй, — подожду немного, а когда заполучу то, что мне нужно, отправлю тебя на переделку, и ты станешь послушным.

Как только он проговорил эту фразу, сила его контроля над Тасянь-Цзюнем достигла своего предела. От скорости, с которой его марионетка восстанавливала свое сознание, Ши Мэй спал с лица и сильно помрачнел. Он и подумать не мог, что за столь короткое время в зрачках Тасянь-Цзюня вновь появится холодный блеск, да еще настолько свирепый, решительный и непреклонный.

Наконец, этот ужасающей силы взгляд сфокусировался на Ши Мэе. В следующий миг Тасянь-Цзюнь чуть прищурил глаза и сморщил нос, став похожим на выследившего свою добычу гепарда:

— Хм? Почему ты еще не свалил? — на этих словах его пальцы сжали рукоять Бугуя. — Стоишь тут столбом, хочешь стать целью для меча этого достопочтенного?

На этот раз Ши Мэй счел за лучшее придержать язык. Иными словами, когда Тасянь-Цзюнь в полной мере показывал свой мерзкий нрав, его «хозяин» предпочитал снисходительно уступить, ведь Ши Минцзин прекрасно понимал, что, если этот зверь взбрыкнет, вряд ли ему удастся удержать поводья, а охваченный безумием Темный Владыка был по-настоящему страшен.

И Ши Мэй просто ушел.

После того как он вышел, Тасянь-Цзюнь пристально уставился на лежащего на кровати Чу Ваньнина. На его лице застыло странное выражение, словно он изо всех сил старался что-то сдержать, но уже не мог совладать со снедающей его страстной жаждой.

Наконец, он сел на кровать и, протянув руку, обнял Чу Ваньнина за талию.

— Я…

Он замолк, не зная, как продолжить, потом раздраженно поджал губы и попытался снова.

— Я…

Чу Ваньнин поднял взгляд, и они еще очень долго смотрели в глаза друг другу. Так и не дождавшись иных слов, Чу Ваньнин несколько раз моргнул слегка воспаленными глазами.

— Эх, этот достопочтенный должен сказать тебе одну важную вещь.

— Так скажи.

Помявшись еще немного, Тасянь-Цзюнь куда более твердо и уверенно отрезал:

— Не так это и важно, не будем об этом.

— …

Через мгновение с еще более решительным выражением лица он снова открыл рот, чтобы выдать:

— Не имеет значения, важно или не важно, раз уж ты так хочешь знать, я могу тебе сказать.

— …

— На самом деле, этот достопочтенный хотел сказать… — Тасянь-Цзюнь, сделав глубокий вдох, закрыл глаза и отрывисто продолжил, — этот достопочтенный хотел сказать, что по прошествии всех этих лет, кажется… в какой-то степени, я немного скучал по тебе… — после короткой паузы он поспешил добавить, — но скучал немного, совсем чуть-чуть.

Он произнес всего лишь пару фраз, но на его красивом бледном лице тут же появилось выражение величайшего сожаления.

Чу Ваньнин ошеломленно уставился на него. Из-за переплетения его душ и воспоминаний двух жизней он даже не мог понять, как и с какими чувствами смотреть в глаза этому человеку.

Впрочем, Тасянь-Цзюнь и не думал давать ему время на раздумья.

С волнением на грани раздражения, он поспешил развязать веревку на руках Чу Ваньнина и порывисто притянул его к себе. Гладя его по затылку одной рукой, другой он притянул его еще ближе, после чего стремительно запечатал его губы грубым затяжным поцелуем.

Губы Тасянь-Цзюня были холодны, как лед, а желание жарче пламени.

С этим поспешным и нервным поцелуем события прошлого начали наслаиваться друг на друга, образуя целые горы.

Когда Тасянь-Цзюнь поцеловал Чу Ваньнина, эти два человека, две разделенные суетным миром двух жизней недостающие части изломанной души, наконец, встретились в поцелуе, чтобы снова сплестись в единое целое.

Пока Тасянь-Цзюнь обнимал его и крепко целовал, в голове Чу Ваньнина роилось множество дум, чувств и желаний, но в то же время его разум был абсолютно пуст, и он не мог поймать ни одной связной мысли.

В конце концов, он понял лишь, что на его глаза навернулись слезы.

Правильно или неправильно, добро или зло — все это вдруг стало невероятно сложно разделить, и ничего уже не было таким ясным, как раньше.

Однако, целуя этого мужчину, в теле которого не осталось ни капли живого тепла, в одном он был совершенно уверен…

Тасянь-Цзюнь не обманывал его.

Мо Жань не лгал ему.

Он действительно скучал по нему.